Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич

Полемарх любил Ольвию.

— Да испепелит того Зевс огнем священным и небесным, кто скажет, что есть на свете город лучше нашей Ольвии! — часто говорил он и неизменно добавлял: — Я сколько по свету ни ходил, а счастливым стал только здесь, дома. Ибо нет края лучше родного, ведь все дороги мира всегда ведут к отчему порогу.

В укреплении города, в улучшении его жизни и видел Керикл главную цель своей жизни.

— Наши отцы передали нам Ольвию еще краше, чем она была до них, — говорил он горожанам. — А значит, и мы должны передать ее своим сыновьям и внукам еще лучше, чем получили.

Шел Керикл и шел, ибо на душе была радость, и потому хотелось идти и идти, наслаждаясь ею — нечасто она у него гостит, так почему бы и не дать душе отдохнуть. Раз уж живет человек на свете, должен он все сполна изведать — и печаль, и веселье, беду и счастье, любовь и ненависть, доброту и подлость, отчаяние и утешение.

Шел полемарх, городом любовался.

Все ему здесь нравилось — и дали, и сам город.

Переселенцы, колонисты из Милета, построили Ольвию словно из двух городов: из Верхнего, что раскинулся на возвышенности над лиманом, и Нижнего, что занял место в прибрежной части. Границами города на востоке был берег Бугского лимана, а на западе и севере — глубокие балки, Заячья и Северная. В те времена, о которых идет речь, у Ольвии еще не было оборонительных стен — они появятся значительно позже, как позже появится и опасность. А тогда, в VI веке до н. э., город защищали лишь природные преграды — балки и берег лимана, за что это место и было в древности выбрано для поселения, да еще защищала счастливый город немногочисленная застава во главе с полемархом.

— Торговля и мир со всеми здешними племенами и народами — вот что нас надежно защищает и будет защищать, покуда стоит Ольвия, — не раз и не два говорил магистратам Родон. Исходя из этого, город и вел свою политику так, чтобы торговля и мир защищали его надежнее оборонительных стен.

Керикл шагал по главной улице, что вела через Верхний город с севера на юг. Параллельно ей в северной части города тянулись еще две улицы; их пересекали (с запада на восток) поперечные. На улицах то тут, то там сновали озабоченные горожане, пробегали рабы и слуги, шумели дети. Город жил своей обычной жизнью, и это радовало полемарха.

Потянулись кварталы жилых домов, тесно прижавшихся друг к другу. Центром каждого греческого дома был двор. С улицы в него попадали через небольшие сени. Фасад дома, окна комнат были обращены не на улицу, а во двор. Внешняя стена была глухой, и что делалось во дворах — с улицы было не видно.

За жилыми кварталами тянулись общественные здания, мастерские, лавки. С возвышенности была видна южная часть города и Нижний город, некрополь за его пределами, ширь Бугского лимана.

Кивая встречным, Керикл миновал теменос, затем — агору, административную площадь, и, повернув на юг, подошел к своему дому, стоявшему рядом с домом архонта Родона. Они не только дружили, но и жили по соседству.

А над городом и над лиманом в бездонной синеве небес парят и парят аисты, не шелохнув крылом; другие на крышах запрокидывают головы на спины и звонко щелкают алыми клювами, пританцовывая на длинных, тонких ногах. И так уютно и легко становится на душе от этих мирных, красноклювых и красноногих белых птиц, что хочется думать о чем-то хорошем и добром — о родном крае, о голубом Борисфене, который, как уверены греки, самый большой среди всех рек, о вечности, о счастье, что так редко приходит к нам. Редко и лишь на краткий миг. А куда оно потом девается и где его нужно искать — пойди узнай!

В городе оберегают аистов, и того безумца, что рискнет поднять на них руку, ждет смертная казнь. «Покуда клекочут аисты на крышах наших домов, — говорят ольвиополиты, — до тех пор мир будет витать над нами». И это, пожалуй, так. Ольвия — счастливый город, а значит, и быть ему счастливым во веки веков.

Керикл улыбнулся аистам, ясному небу над городом и повернул к своему дому.

А прохожие за его спиной останавливались, провожая его удивленными взглядами: с чего бы это их полемарх улыбался? Вот так диво! Никогда не видели его улыбающимся — всегда молчаливый, хмурый, неразговорчивый. А тут, виданное ли дело, в его единственном глазу вспыхивают радостные огоньки. Что же такое доброе должно случиться в городе, что полемарх радуется? А как он идет, как идет! Словно юноша, впервые увидевший, что жизнь прекрасна и что этой прекрасной жизни у него впереди еще много, очень много.

Толкнув дверь в глухой стене, Керикл вошел в свой уютный и опрятный двор.

— Ну вот я и дома, — сказал он сам себе и огляделся, будто впервые сюда попал.

С двух сторон двора тянулись портики — неширокие галереи под черепичной крышей, отделенные от двора колоннами. Керикл прошел во двор, где всегда любил отдыхать в зной или просто сидеть в сумерках, размышляя о делах. Сняв шлем с пышным султаном, он присел на скамью и с облегчением вздохнул, словно после долгого странствия добрался до родных мест. И такое чувство у него и впрямь было, а все потому, что к нему заглянула радость.

Во дворе занимались своими делами слуги, нет-нет да и поглядывая на своего господина. Сам не свой сегодня полемарх.

Керикл долго усидеть не мог: вскочил и заходил туда-сюда, держа в руках шлем с пышным султаном. Радость-то какая! Сегодня в гавань прилетели легкокрылые парусники с доброй вестью: триера, что плывет из Афин, уже у устья лимана. Не сегодня-завтра пришвартуется в гавани.

Глава вторая

Прилетела ласточка

Слуги испуганно переглядывались, глядя на своего вечно хмурого, неразговорчивого хозяина, которого за глаза прозвали молчуном. И дивились меж собой:

— Гляди-ка, молчун заговорил!..

— Ясон уже в Гостеприимном море!.. Из Афин плывет, — не сдержавшись, крикнул Керикл. — Эй, слуги! Ну-ка, шевелитесь живее! Бегите на рынок, закупайтесь! Доставайте вина, готовьте лучшие яства. Пир будет на весь город. Ха! Должен же Керикл хоть раз повеселиться, а? Чтобы все услышали, как полемарх гулять будет. Да не забудьте Лию на пир позвать.

Слуги удивленно смотрят на своего господина: Лию на пир звать? Пятнадцать лет уже, как хозяйка в «царстве теней». Что это сегодня творится с их господином? Раньше, когда Лию вспоминал, тосковал тяжело, а теперь — веселится.

— Чего столбом стоите?! — весело гремит полемарх. — Разве не ведаете, где ваша хозяйка? Неблагодарное племя! Спешите за город, в «царство теней» спешите. Помните, где ее могила? Скажите: госпожа, Керикл приглашает тебя на пир. Не забудьте добавить: по случаю возвращения сына Ясона… Стойте!.. Так и побежали с пустыми руками? Вот неблагодарное племя! Возьмите серебряную чашу с вином и поставьте на могиле хозяйки. Пусть добрые люди выпьют за покойный сон моей жены!

Лия…

Голубоглазая радость, голубоглазое горе Керикла.

Шагает полемарх по перистилю, вспоминает… Да что вспоминать, не забыл он ничего и не забудет никогда. Ибо такое не забывается, такое из памяти не стирается… Словно вчера это было… Да, да, вчера. Лия… Но нет, постой… Женщины приходили в ужас, стоило им лишь раз взглянуть на его изувеченное лицо. Вот странные! Разве мужчина, да еще воин, славен лицом, а не делами? Не ратными подвигами? Да и с лица разве воду пьют?..

Но о своих мыслях, о своих обидах он и словом никогда вслух не обмолвился. Носил обиду в себе и делал вид, что женщины ему безразличны. А в одиночестве тяжко мучился. Запершись в покоях, он всматривался в зеркало, словно надеялся на чудо. Вот взглянет он в зеркало и увидит себя… Но видел лишь обезображенное лицо. И от этих самоосмотров становился еще мрачнее. Проклятый лев. Вот так разукрасил! Поди-ка, понравься после этого женщинам, когда сам своего лица терпеть не можешь. Правда, можно было невольницу какую принудить, но… Но что это за любовь, что за счастье, добытое силой, украденное средь бела дня?

Шли годы, и Керикл понемногу смирился со своей судьбой. А так хотелось иметь семью, сына… Особенно сына. Продолжателя его рода на черной земле, на белом свете. Часто, лежа ночью без сна, представлял Керикл своего сына — ладного, славного, и все только и говорят: «О, это сын Керикла такой!..» От этих грез немного легчало на одинокой, израненной душе. А в часы отчаяния он клял Родона — зачем тот поспешил на помощь. Кто его звал? Уж лучше бы лев придушил Керикла, чем так надругался над его лицом. А ведь Керикл был красив до той встречи со львом, был! Да что теперь вспоминать! Прошлого не воротишь, годы утекают в небытие — ни воспоминания, ни ощущения, что ты жил и еще живешь.