Даурия - Седых Константин Федорович

Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 203

— Давно ломаю над этим голову. Да разве можно тут что-либо сделать?

— Можно! Шемелина и его шайку надо убрать, заодно разделаться и с японцами. Их ведь только один полк.

— А где для этого силы взять? В нашей дружине можно подбить на такое дело всего половину людей. С богачами же и разговаривать нечего. Сразу выдадут.

— Силы найдутся. Восьмой и Четырнадцатый казачьи полки, олочинская и чалбутинская дружины пойдут с нами, за редким исключением, все. Поддержат нас и все три казачьих батареи, учебная команда и отдельная сотня… Японцев в городе только половина. Остальные сидят на сопках. Там мы и выморозим их, как тараканов, когда батарейцы раскатают их бараки.

— Ну, хорошо. Шемелина уберем, японцев вырубим, а дальше что? К партизанам на поклон пойдем? Или одним нашим отделом будем воевать и с ними и с Семеновым?

— Если выйдет с переворотом, через неделю же большинство семеновской армии будет на нашей стороне. А тогда мы попробуем помириться и с партизанами. Наши партизаны — это, по-моему, еще не большевики. Это люди, восставшие против семеновского произвола и непрошеных гостей из-за моря. И вот, пока не пришли с запада настоящие большевики, надо успеть договориться с ними. Для этого мы должны немножко покраснеть, а партизаны побелеть.

— Нет, Алексей Николаевич, — сказал на это Каргин, — партизан ты, однако, побелеть не заставишь. Если бы были в партизанах одни казаки, их еще можно было бы пошатнуть, а то ведь там и крестьяне, и приискатели, и рабочие с железной дороги и с угольных копей. Я у себя в поселке два года ратовал за то, чтобы одни чуточку побелели, а другие — покраснели и зажили душа в душу. Но ни черта из этого не вышло.

— Не вышло потому, что ты был один. Но когда к этому будут стремиться десятки и сотни людей, располагающих к тому же серьезной силой, — может выйти. Я тебе не сказал еще, что в этом деле нас могут поддержать американцы. Они не хотят, чтобы Забайкалье прикарманили японцы, поэтому можно смело рассчитывать на их помощь. Недавно у нас в отделе гостила группа американских офицеров из Даурии. Сносились они не с военным командованием, а с нами, как с органом казачьего самоуправления. Прощупывали они, каково настроение в массе казачества. Гладышев, правда, очень осторожно, но жаловался им. Под впечатлением беседы с ними рискнул он донести на Шемелина. Но тут он, кажется, просчитался.

— А Гладышев в заговоре тоже участвует?

— Нет. Но если осуществится то, что мы замышляем, он, конечно, примкнется к нам.

— Ладно, — сказал после долгого размышления Каргин. — Хуже, чем оно есть, не будет. На меня и на половину моей сотни можешь рассчитывать. Касательно других сотен сообщу через три дня. Начну помаленьку выведывать, кто там чем дышит…

XXVIII

В тот день, когда происходил у них этот разговор, сотня Андрона Ладушкина была назначена сопровождать отряд японских фуражиров на одну из пригородных заимок. На заимке фуражиры были атакованы двумя партизанскими эскадронами.

Дружинники, неприязненно относившиеся к японцам, в душе были довольны таким оборотом дела. Дав для очистки совести по партизанам два-три залпа, они сели на коней и пустились наутек. Японцы, бросив обоз и скидывая с себя на бегу тулупы и полушубки, побежали вслед за дружинниками. Скоро партизаны настигли и порубили их. Только человек семь самих проворных японцев, успевших ухватиться за стремена дружинников, версты три бежали, не отставая от лошадей. Партизаны, прекратив погоню, повернули назад, и японцы считали себя спасенными. Но тут Андрон закричал на дружинников:

— Куда вы их на свою голову спасаете! Они расскажут в Заводе, как мы прикрывали их, и не миновать нам расстрела. Рубите их к такой матери! Семь бед — один ответ. — И, выхватив шашку, Андрон зарубил скуластого, в расстегнутом мундире унтер-офицера, от которого шел пар.

Дружинники моментально прикончили остальных.

Но возвращаться в город, погубив всех фуражиров и не потеряв ни одного казака, было все равно рискованно. Нужно было сделать вид, что сотня доблестно прикрывала своих «союзничков». Андрон послал тогда двух человек с донесением о завязавшемся бое и просил подмоги. Сам же вернулся к заимке и, заняв две сопки, завязал перестрелку с партизанами. Партизаны, должно быть, сочли, что сотня вернулась с подкреплением, и оставили заимку, отойдя на север. Дружинники подобрали убитых японцев, нагрузили ими четыре подводы, а на пятую уложили забинтованных товарищей, изображавших раненых, и уже ночью возвратились в город.

Шемелин и его штаб хотя и догадывались, как было дело, но постарались ради собственного благополучия выгородить Андрона перед японцами. На другой день был издан и зачитан в частях гарнизона специальный приказ, в котором Андрону и его сотне выносили благодарность за доблесть и мужество, проявленные в бою с превосходящими силами противника. В орловской дружине приказа того предусмотрительно не огласили.

При первой же встрече с Каргиным Андрон рассказал ему обо всем.

— Молодец! — похвалил его Каргин. — Скоро еще не то будет! — И приглушенным шепотком принялся посвящать его в планы затевавшегося переворота. Андрон эту затею горячо одобрил. Также одобрил ее и командир полубатареи хорунжий Назаров. Втянуть в заговор Каргин не рискнул только Дорофея Золотухина и Филиппа Масюкова.

Дней через пять Каргин отправил Епифана Козулина с десятью посёльщцками за сеном на Серебрянку, к Аргуни. Возвращаясь обратно, Епифан ехал впереди всех, восседая на небольшом возу в своей рыжей собачьей дохе. Между кожевенными заводами и городом дорога шла по крутому косогору, заросшему березовым мелколесьем и кустарниками. Заметенная с обеих сторон сугробами, дорога была так узка, что на ней трудно было разминуться. В этом месте и повстречались мунгаловцы и японцы из стоявшего на кожевенных заводах батальона. Японцы везли муку с паровой мельницы, которая находилась на противоположном краю города. Японцев было человек тридцать. Вооружен из них был только офицер, сопровождавший обоз.

— Сворачивай! — заорал на Епифана офицер, выбегая вперед обоза.

— Куда я тут, к черту, с сеном-то сверну? Сам сворачивай. С мукой свернуть способнее, — спокойно ответил Епифан, продолжая сидеть на возу.

Тогда офицер что-то скомандовал солдатам, и человек пятнадцать из них подбежали к Епифанову возу. Не успел Епифан глазом моргнуть, как воз был перевернут, и он полетел с него головой в сугроб.

Поднявшись, Епифан сбросил с себя доху и, оставшись в одной телогрейке, выбежал на дорогу. Солдаты уже опрокидывали следующий воз, на котором ехал Егорка Большак. Тогда Епифан развернулся и двинул по уху ближайшего к нему солдата. Солдат отлетел шага на три и опрокинулся навзничь, жалобно мяукнув. Офицер выхватил было револьвер, но Епифан, размахнувшись с левой, ахнул его наотмашь по золотым зубам. Офицер плюхнулся на дорогу, выронил револьвер. Епифан схватил револьвер и его рукояткой стал укладывать ринувшихся на него японцев, с веселым бешенством приговаривая:

— На, съешь, на, подавись…

Дружинники и ехавшие за ними следом какие-то батарейцы, засучивая на бегу рукава, подоспели к Епифану на выручку. Японцы, спотыкаясь и падая, бросились врассыпную.

— Ну, братцы, теперь надо давать ходу, пока не поздно, — сказал Епифан. Могучим рывком он поднял и поставил на дорогу свой опрокинутый воз. В следующую минуту он уже сидел на возу и, не жалея кнута, погонял коня. Дружинники и батарейцы не отставали от него.

Вернувшись в сотню, дружинники завезли сено во дворы, подальше от улицы. Потных лошадей выпрягли и попрятали по амбарам и завозням. Сено, где можно было, подмели к сену своих хозяев, тщательно все подгребли граблями, а санные следы выровняли под метелку. Только тогда Епифан побежал доносить о случившемся Каргину.

— Ну, теперь держись! Так и знай, пожалуют японцы с обыском. Ты спрячься так, чтобы до вечера тебя ни одна душа не видела, — приказал он Епифану, а сам пошел предупредить Филлипа Масюкова.

Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 203