Обещание самодержца навести порядок в земствах и судах, в котором ясно слышалась угроза контрреформ, «страна» также предпочла прочесть как посул дальнейших преобразований. В такой своеобразной форме либеральная печать высказывала свои пожелания власти, принародно и гласно отказавшейся от каких-либо уступок общественным требованиям.
«Я вместе с Вами радуюсь происшедшей перемене, — писал Победоносцеву идеолог либерализма Б. Н. Чичерин по поводу обнародования манифеста 29 апреля, — потому что павшие, так называемые государственные люди, очевидно, шли ложным путем». Восприятие «царского слова» либеральной оппозицией во многом проясняет ее неспособность возглавить борьбу за гражданские права. Ставка на самодержавие вступала в противоречие с идеями свободы личности, законности, правопорядка, обрекая либералов на бессилие в освободительном движении. Убедительной альтернативы революционной демократии они так и не составили, способствуя тем самым ее росту.
В письме к Е. Ф. Тютчевой 1 мая 1881 г. Победоносцев, имея в виду издание манифеста 29 апреля и его восприятие в обществе, написал, что произошел «coup d'etat» [28] . Шутливое это выражение, однако, не лишено и серьезного смысла. Произошло нечто большее, чем смена правительства и даже правительственного курса. Прерывалась сама линия развития России на мирные преобразования, на реформы «сверху». Непоследовательная, зигзагообразная, эта линия все же ясно обозначилась в эпоху Александра II, вселяя надежды как антитеза революционному пути. Насильственный обрыв этой политической линии говорил о смене самой концепции перспектив развития России. При всей своей непоследовательности и противоречивости политика Александра II предусматривала движение вперед. Разрыв с реформизмом грозил стране «попятным» движением.
Манифест 29 апреля 1881 г., возвращающий, по словам М. Н. Каткова, «русскому народу русского царя самодержавного», объявлял ту «новую политику», которой домогались сторонники абсолютной монархии. Приводя отрывки из манифеста, «Таймс» заключала, что он «достаточно ясно указывает на действительное направление внутренней политики страны». Отмечалось, что циркулировавшие в Петербурге и за границей предсказания «конституционных перемен „не оправдываются“.
В российской истории часто драматическое соседствует со смешным. Манифест 29 апреля прозвали «ананасным», имея в виду нарушавшую его торжественно-велеречивый стиль фразу: «А на Нас возложить священный долг самодержавного правления». Автором поначалу считали Каткова: ведь именно он, называвший себя «сторожевым псом» самодержавной власти, яростно защищал ее «от всяких на нее поползновений». Но Победоносцев не скрывал своей роли в появлении «царского слова», как и того, что за образец был взят манифест Николая I 19 декабря 1825 г. Тень деда — императора Николая Павловича — будет сопровождать Александра III на протяжении всего его царствования.
Весна 1881 г. дала новые доказательства того, что самодержавие отвергает любые посягательства на свои прерогативы и вести переговоры с этой властью можно только с позиции силы. Но такой общественной силы, с которой царь должен был считаться, не оказалось. Дело, разумеется, не в том, что у народовольцев не хватило ресурсов продолжить борьбу: новые покушения на царя только оттолкнули бы общество, в котором росло отвращение к террору с его подкопами, выстрелами и динамитными взрывами. Так и не сложилась либерально-демократическая коалиция, которая могла бы оказать натиск на самодержавие, заставить власть пойти навстречу общественным требованиям. Сторонникам представительного правления расхождения в их программах показались более существенными, нежели сходство. Способность политических сил к объединению, к компромиссам — черта развитого гражданского общества, к которому Россия делала только первые шаги.
В той огромной почте, которая направлялась к Александру III в первые дни его царствования, изобилующей планами преобразований, доносами, угрозами, советами, как уберечься от супостатов, было и послание от тех, кто вынес и свершил смертный приговор его отцу. Отпечатанное на веленевой бумаге специально для императора, оно одновременно распространялось по стране в виде прокламации, обычным для народовольческой печати тиражом (2-3 тыс.).
«Ваше Величество, — обращался к Александру III Исполнительный комитет „Народной воли“. — Вполне понимая то тягостное настроение, которое Вы испытываете в настоящие минуты, Исполнительный комитет не считает, однако, себя вправе поддаваться чувству естественной деликатности, требующей, может быть, для нижеследующего объяснения выждать некоторое время». Народовольцы заявляли, что не ставят условий: «Условия, необходимые для того, чтобы революционное движение заменилось мирной работой, созданы не нами, а историей». В письме утверждалась необходимость созыва представителей от народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни. Впредь до решения Народного собрания правительство должно допустить свободу слова, печати, сходок. Предусматривалась и амнистия по всем политическим преступлениям. Социалистических требований в письме ИК не было. «Итак, Ваше Величество, решайте», — призывали народовольцы, утверждая, что если политика правительства не изменится, то «страшный взрыв, кровавая перетасовка, судорожное революционное потрясение всей России завершат процесс разрушения старого порядка».
Царь не ответил на письмо «государственных преступников». Но он игнорировал и вполне умеренные требования тех, кто действовал в рамках легальности. Нельзя было не увидеть, что при всем различии устремлений и «нигилисты», и земская оппозиция, и либеральная бюрократия сближались в признании необходимости привлечения к делу управления общества, народа.
Письмо ИК «Народной воли» Александру III прочно вошло в арсенал революционной литературы, неоднократно перепечатывалось подпольными типографиями, гектографировалось, распространялось в переписанном от руки виде и в царствование Николая II.
Государственный переворот (фр.).
