Сестры Мао - Маккри Гэвин

– Ай, да толкните ее уже, бога ради!

– Прыгай!

– Истеричка!

– Смотрите на эту суку!

– Ненормальная!

– Потряси жопой!

– Покажи сиськи! Сиськи покажи!

Устроившись на перилах, Ева поначалу думала напрячь туловище и держать руки прямо, оставаться абсолютно неподвижной, чтобы, подобно статуе, создавать своего рода визуальную тишину, но, борясь с желанием проявить себя, быстро устала. Из нейтрального положения стоя она попробовала совершить несколько движений, следя за равновесием. Обнаружила, что не может безопасно наклоняться вперед или в стороны. Она могла отклониться назад, но только слегка, опасаясь, что Альваро не сможет ее удержать. Устойчивости ее лишало любое легкое вращение или волнообразное движение – их нужно было избегать.

Определив ограничения, она начала увеличивать движения, делая их все громче.

Ну что ж, сейчас я вам покажу.

Вскоре ее движения приобрели узнаваемый вид – жесткий, точный и безжалостный из-за необходимости сохранять равновесие: вид механической машины.

– Ева, какого хуя ты делаешь?

– Еще минутку, Альви. Пожалуйста.

Она молотила, крутила, выводила петли и дергалась в такт пульсировавшему в ней беззвучному ритму: руки – поршни и сверла, кисти – шестеренки, голова – как у робота.

Ха-ха, вот так.

Отбросив все колебания и раздумья, находя изящество даже в жесткости, она имитировала движения машин на заводском конвейере или строительной площадке. Затем, почти не меняя движений, она стала изображать полицейских, подавляющих беспорядки, и солдат на войне.

Смотри, смотри, что я делаю.

Ведь сделать это мог только кто-то необыкновенный, способный вдохновляться и выражать физическую реальность, одновременно выходящую за пределы предметов.

– Слезьте! Пожалуйста, приказываю!

Она подняла лицо к потолку, подумав, что с него течет, но оказалось, что это был ее пот. Стук в ушах растворился в насмешках, хлопках, возгласах и криках председателя:

– Приказываю!

Альваро прошипел:

– Я тебя бросаю, Ева. Слышишь? Все кончено.

– Заткнись и сделай пару фото.

– Что? Я тебя держу.

– Отпусти.

– С ума сошла?

– Отпусти и сделай ебаную фотку.

Она почувствовала, что он ее не слушается, крепче сжимает ее лодыжки и тянет назад, готовится стащить с перил.

– Сейчас же, Альваро! Фото! Или мы правда расстаемся!

Она перенесла вес на пятки. Альваро решил опрокинуть ее назад, чтобы она на него упала. Сопротивляться было опасно, поэтому она сосредоточилась на том, что он контролировать не мог: на губах. Пришло время принять решение. Через мгновение все закончится. Скажет ли она что-нибудь?

– …

Падая назад, она подняла сначала руки, потом правую ногу, так что весь ее вес пришелся на левую.

– …

Теперь, когда мимо нее, сквозь нее проносился воздух, она подумала: нет. Сказать что-либо было бы ошибкой. Физическая сторона жизни – это и было общение.

Боль: она рухнула на Альваро.

Боль: затылок столкнулся с его челюстью.

Боль: лопатки врезались в его ребра, от удара треснула камера.

Через мгновение она почувствовала, как под ней извивается Альваро, как он приподнимается. У него была одышка; он был в панике и думал, что дыхание к нему уже не вернется.

Она скатилась на ковер – толстый, мягкий и уютный, как матрас. Рядом с ней Альваро повернулся набок и подтянул ноги к животу, приняв позу эмбриона. Она смотрела, как раздувается и краснеет его лицо с выпученными, словно два шара, глазами. Из его горла вырывался хрип.

Когда он наконец смог сделать первый вдох, он прохрипел:

– Мой «Роллейфлекс». Мой «Роллейфлекс».

В прошлом ей много раз хотелось разбить эту камеру, потому что казалось, что у Альваро от нее зависимость и он не может видеть мир иначе, кроме как через объектив. Но уничтожение камеры в реальности, пусть даже и случайное, не принесло удовлетворения.

– Мне очень жаль, малыш, – сказала она, не солгав.

– Иди ты на хуй, Ева.

Остальные члены «Уэрхауза» помогли им подняться и повели по коридору из смеющихся людей.

– Подождите! Мои сапоги!

Она пробежала обратно мимо искаженных лиц, схватила сапоги и вернулась к остальным, дожидавшимся ее наверху лестницы. Они спустились вниз и вышли на улицу.

– На ступенях театра их встретила взрывом аплодисментов группа студентов, одетых в украденные из гримерных костюмы – арабских шейхов, участников «Оркестра клуба одиноких сердец сержанта Пеппера», Бэтмена, марсиан.

– Ах, пошли вы на хуй, – сказала им Ева по-французски.

Аплодируют только идиоты. Настоящие прогрессисты чувствуют ярость.

– Что это было? – спросил кто-то из членов «Уэрхауз».

– Знаешь, кто ты, Ева? – сказал другой. – Индивидуалистка. Так чертовски зациклена на себе, что тебе плевать на группу. – Чушь, – ответила Ева. – Я создала эту сраную группу. Группа – это моя жизнь.

– Тогда ты должна была заранее сказать нам, что ты планировала.

– Я ничего не планировала. Так получилось.

Посмотрев на их лица, Ева увидела, как они изменились. Как изменилась она сама.

Все, что ты делаешь, немного тебя меняет.

– Ребята, я с этим разберусь, – сказал Альваро.

В дрожащих руках он держал куски пластика, отломившиеся от камеры.

– С чем разберешься? – спросила Ева.

– У тебя есть ключ? – спросил он. – От комнаты?

Она достала ключ из кармана.

– Отдай его им, – сказал он.

Она подчинилась:

– Я не хотела держать его у себя.

– Не потеряйте, – сказал Альваро остальным. – Возвращайтесь в комнату, когда захотите. Увидимся позже там или на собрании. Мы с Евой немного прогуляемся и поговорим.

Он повернулся и сквозь толпу направился к Рю де Вожирар.

Ева осталась на месте и смотрела ему вслед.

Через несколько шагов он обернулся. Увидев, что она за ним не пошла, вернулся. Бросил свою камеру к ее ногам.

– Ева, блядь, давай.

Вздохнув, она опустилась на колени, чтобы поднять камеру.

– Брось! – сказал он. – Бесполезно.

Она встала и протянула ему камеру, будто подарок. Он открыл портфель, чтобы она могла положить камеру внутрь.

– Вот и фотовыставка, – сказал он. – Ни один снимок из тех, что мы сделали в Париже, не сохранится. Ты довольна?

– Нет.

– Боже, это такая потеря… Что мне теперь делать?

– Мы купим тебе новую.

– На какие деньги, Ева?

– Не знаю. Может, придется подождать, пока мы вернемся.

Он запустил пальцы в волосы:

– Ни хуя нет смысла здесь находиться.

– Не говори так. Когда мы вернемся…

– Что? Мы вернемся в Лондон, и что дальше?

Она чувствовала, как другие члены группы, а с ними и толпа в «Одеоне», наблюдают за ними, наслаждаются их ссорой.

– Я уверена, наши родители без разговоров купят новую…

– Чьи родители?

– Мои. Мы попросим моих.

Он засмеялся:

– Твой отец? Он разорился.

– Он не разорился.

– Только потому, что он пиявка. Живет за счет других людей. Сначала твоя мать. Теперь Дорис Ливер.

– Заткнись. Ты знаешь, что я ненавижу, когда то, что я сказала тебе по секрету, ты используешь против меня.

– На самом деле тебе не нравится слышать правду.

– Слушай, я попрошу у мамы немного денег.

– Ох! Ты слишком гордая, чтобы о чем-то ее просить. Нет, нет. Как всегда, нам придется идти к моим родителям…

– Поправочка: чаще всего нас выручает мой дядя Саймон.

– …но в этот раз такого не будет. Я отказываюсь звонить им и просить еще денег. Ты сломала мою камеру, и ты должна купить другую взамен. А теперь пошли. – Он схватил ее за руку и потащил прочь.

– Увидимся позже, ребята.

Хотя его хватка причиняла ей боль, а темп заставлял переходить на бег, она не сопротивлялась.

Когда стало ясно, что она подчиняется, он ее отпустил. Ева замедлила шаг. Утверждая свою власть, он шел на два шага впереди, беспрерывно осыпая ее проклятиями.