Соната разбитых сердец - Струкул Маттео

Значит, это и есть любовь? Странная искра, что разгорается в его душе все сильнее, лишая последних остатков разума? Так дальше продолжаться не может, решил Джакомо. И в тот же миг понял, что та сила, которой он пытается противиться, слишком огромна.

Казанова снова взглянул на базилику, что высилась во всем своем великолепии среди огней и шума толпы. Его сердце не находило покоя, он ужасно устал, и все вокруг было словно в тумане. Помимо желания добиться Франчески, непонятно каким образом, он совершенно не представлял, что делать дальше.

Джакомо побрел в сторону палаццо Брагадина, надеясь, что прогулка хоть немного приведет его в чувство. Однако не так-то просто справиться с этой бурей нахлынувших эмоций и мыслей!

Подойдя к колонне Святого Марка, Казанова увидел нечто, что заставило его вздрогнуть. У подножия памятника гвардейцы выставили на всеобщее обозрение человеческую голову. Джакомо слышал, что кого-то повесили в тот день, когда он вернулся в Венецию. Зловоние смерти было невыносимым: голова уже начала разлагаться, да и чайки хорошо потрудились над ней. Теперь изуродованное лицо мертвеца смотрело прямо на него, будто говоря: ты трус и убийца.

Кто-то тихо подошел и коснулся локтя Джакомо. Он чуть не вскрикнул: нервы были на пределе, по липу градом катился пот, рубашка прилипла к телу. Повернувшись, Казанова увидел уличную девку — уже не слишком молодую и ужасно уставшую, которая предлагала ему радости плоти за несколько цехинов.

Он злобно скинул ее руку и со всех ног поспешил прочь — мимо колонны, по ночным улицам, надеясь как можно скорее попасть домой и хотя бы ненадолго обрести покой.

Часть II

Приговор

(июль 1755 г.)

Глава 22

Кошмар

Гондола медленно скользила в тумане, окутавшем лагуну. Внезапно из сероватого марева выступили очертания полуразрушенного здания. Шаткая конструкция из почерневших обломков кирпича возвышалась в тумане, будто остов затонувшего корабля.

Джакомо стало страшно, он сжался в комок на дне лодки. Из носа текла кровь, алые капли перепачкали рубашку и руки. Бабушка Марция долго пыталась остановить кровотечение, но так и не смогла, а потому решила отвести мальчика к ведьме: пусть та сотворит какое-нибудь заклинание.

Тогда Джакомо и увидел ее впервые: худая как палка, она ковыляла, прихрамывая, по узкой полоске земли, окруженной водой. Его охватил ужас: ведьма казалась невероятно высокой, гораздо выше нормальных людей. Ледяной пот выступил у него на лбу. Насмешливые крики толстых белых чаек, круживших над развалинами, дополняли пугающую картину.

Пока лодочник Джиджи, помогая себе длинным шестом, подтягивал гондолу к берегу, Джакомо не отводил взгляд от ведьмы. Он заметил, что один глаз у нее был совершенно белым, словно кто-то полностью стер зрачок, желая то ли ослепить ее, то ли просто сделать еще отвратительнее.

— Не бойся, — прошептала ему на ухо бабушка Марция. — Порой черт не так страшен, как его малюют. Вот увидишь, ведьма сможет тебе помочь.

Она взяла маленькую ручку Джакомо, вложила в нее синий бархатный мешочек и заставила крепко сжать его пухлыми пальчиками. Как только лодка приблизилась к причалу, бабушка подхватила малыша и поставила на деревянный настил.

Джакомо оказался один на подгнивших досках, изъеденных солью и водорослями, а прямо перед ним, всего в нескольких шагах, стояла отвратительная старуха и пристально глядела на него единственным зрячим глазом с черным зрачком в окружении красных прожилок. Длинные волосы, темно-каштановые с сединой, падали ей на лицо сальными прядями, а в отвратительной фальшивой улыбке среди желтых зубов посверкивало несколько золотых.

Сзади слышались наставления бабушки Марции:

— Джакомо! Отдай мешочек колдунье. Вот увидишь, все будет хорошо.

Вместо ответа мальчик нерешительно двинулся вперед — доски опасно заскрипели. Кровь по-прежнему текла у него из носа, и он едва сдерживался, чтобы не кричать от ужаса.

Подойдя к ведьме вплотную, Джакомо убедился, что она вовсе не такая высокая, как ему показалось сначала. Женщина высунула из-под просторной темной накидки костлявую руку с длинными коричневатыми, будто проржавевшими ногтями.

— Кошелек, — проскрежетала она.

Джакомо протянул ей бархатный мешочек, в котором позвякивали монеты.

Ведьма тут же схватила его, будто коршун добычу, и приказала:

— Иди за мной.

Мальчик обернулся, испуганно глядя на бабушку.

— Иди, — подбодрила его она. — Ничего не бойся!

Он перевел взгляд на гондольера Джиджи, который стоял, опираясь на свой длинный шест, — сам худой, как палка, в черном плаще и старой шляпе, проеденной молью: его Джакомо тоже всегда боялся. Он и в лодку-то согласился сесть только потому, что рядом была бабушка.

Но делать нечего: мальчик послушно побрел следом за ведьмой. Они уже подходили к башне, когда над головой Джакомо прокричала чайка, и он в ужасе подпрыгнул: все вокруг вселяло страх.

Ведьма открыла тяжелую деревянную дверь, петли протяжно заскрипели. Мальчик увидел комнату, беспорядочно заставленную множеством странных предметов. Чего здесь только не было: пустые бутылки, зажженные свечи, черепа, пучки сушеных трав, цветные фонари, деревянные маски, вазы из цветного стекла, скрипки с порванными струнами, рамы без картин, старая прялка и даже серебряный чайный сервиз, расставленный на круглом дубовом столе. Повсюду лежали стопки книг: казалось, пыль от пожелтевших страниц наполняет комнату, не давая дышать.

Джакомо растерянно оглядывался, пораженный и в то же время очарованный этим зрелищем. Ведьма заметила это и в первый раз слегка изогнула губы в гримасе, по всей видимости, означавшей улыбку.

Театральным жестом она откинула крышку большого сундука, а потом схватила мальчика и засунула туда, прежде чем он успел закричать и попросить пощады.

Джакомо проснулся весь мокрый от пота и невольно зажал рукой нос. Он ожидал увидеть кровь, но ладони оставались белыми, только слегка дрожали. Это просто ночной кошмар, а точнее говоря, воспоминание. Когда он был маленьким, бабушка и в самом деле возила его к ведьме на остров Мурано, чтобы та излечила его, от носовых кровотечений. Однако руки у Казановы дрожали вовсе не от страха, пережитого в детстве, — он вспомнил, как всего несколько часов назад по его ладоням текла кровь Альвизе Дзагури, которому он проткнул шпагой грудь. Джакомо всего лишь защищал собственную жизнь, но никто и никогда не поверит в это, особенно если учесть, что они дрались на дуэли. Казанове показалось, что он снова чувствует горький запах крови. Он еще раз поднес к лицу руки, но пальцы пахли мылом, белоснежная постель тоже была чиста. Это призрак Дзагури преследует его и уже никогда не оставит в покое.

Беда. Нехорошее предчувствие охватило его, будто лихорадка. С одной стороны, никакой явной опасности вроде бы не было, и Джакомо очень надеялся, что ошибается. Однако в глубине души чувствовал, что что-то пошло не так и исправить ошибку уже невозможно.

Он убил человека — назад дороги нет. Хотя он совершил преступление, защищая собственную жизнь, угрызения совести мучили его. Легче ли от мысли, что тем самым он хотя бы избавил Франческу от несчастливого брака? К сожалению, не легче. Конечно, Дзагури был настоящим болваном и сам во всем виноват, ведь Джакомо собирался пощадить его и забыть обо всей этой истории. Да, черт побери! Все произошло так, как произошло, и этого уже не изменишь. Придется смириться с бременем вины и научиться жить с ним. Что касается иных последствий, Джакомо был уверен, что Маттео Брагадин и Гастоне Скьявон будут молчать, потому что они замешаны в истории с дуэлью так же, как и он. Никто не заинтересован в том, чтобы о произошедшем стало известно, ведь каждому есть что терять, рассудил он.

Брагадин! Джакомо подумал о своем верном друге, который в очередной раз приютил его в собственном доме, когда кто угодно другой хорошо бы подумал, прежде чем объявить себя другом опального Казановы. Прошлая ночь прошла как в тумане: Джакомо пришел в палаццо Брагадина уже под утро после долгих скитаний по улицам Венеции от площади Сан-Марко до улицы Скалетта. Надо поговорить с Маттео, спросить, как он себя чувствует. Джакомо пообещал себе, что обязательно уделит время верному другу, хотя, учитывая все произошедшее, думать об этом сейчас было странно.