— Чьи тетради-те?
— Тверитин написал. Афанасий Никитин сын. Купец тверской, — ответили смоленские гости.
— Сам писал? Своею рукою?
— Своею. Его рукой писаны все тетради. Пока не помер, все писал, — сообщали смоляне.
— А помер когда? — осведомился москвич.
Гости позамялись.
— Недавно. Шел от Индийской земли и, не доходя Смоленска, преставился, — подал голос один гость помоложе.
— А когда он на Индию ходил?
— Там написано, — неуверенно ответили смоленские.
Дьяк полистал тетрадь.
— Тут сказано — пошел со Василием с Папиным. А когда это было?
Никто не знал. Дьяк Мамырев встал и вышел в соседнюю горницу приказной избы (канцелярии), где хранились дела и бумаги прежних лет.
Вернувшись, он сказал:
— По справкам оказалось: был Василий Папин послан от великого князя московского к Ширван-шаху персидскому с кречетами. Отвозил подарок от великого князя. А было это за год до Казанского похода. — Подумал, подсчитал и объявил: — Стало быть, пробыл сей Афанасий Тверитин в Индии примерно четыре года. Весьма любопытно, чего он там навидался и о чем написал.
— Всякого навидался, — неопределенно ответили гости. — Обо всем написал.
— А не привез он с собою товару? Хоть горсточку на образчик? Добра после него не осталось ли? Кулька либо вьюка какого?
— Нет, ничего. Голый пришел. В чем помер — в том и схоронили. Не оставил ничего, окромя писания этого, тетради.
— Четыре года в Индии был и добра не нажил! Плохой, видно, купец. — Удивлялся дьяк. — Может, клад где закопал? Не каялся перед смертью? Не указывал места?
— Ничего не указывал. Помер в жару, в бреду.
— Кто был при сем? Да не бойтесь вы, говорите!
— Я был до смерти при нем. Я ему и глаза закрыл, — неохотно отозвался смолянин помоложе.
— Так ничего дельного и не сказал? — допытывался дьяк. — Чем хоть бредил-то он, припомни?
— Дельного не сказал ничего. А бредил невнятно. Словно бы и не по-русски. Все больше карму какую-то поминал. Индийская девка, что ли. Утопилась, что ли, она.
— Непутево жил, непутево и помер, — наставительно вымолвил дьяк. — За три моря ходил, а, кроме индийских девок, ничего не высмотрел.
— Изволь, ваша честь, поглядеть тетради-то, — возразил молодой смолянин. — Там немало указано про индийский торг. Какие индийские товары пригодны для русского торга.
— Вон что! — глаза у Мамырева блеснули. Он еще раз перелистал тетрадь.
— Правда твоя!
— «А до Цейлона идти морем два месяца. В Шабате же родятся шелк, фарфор, жемчуг, сандал… В Каликуте родятся перец, мускат, гвоздика… Почку алмаза продают по пять рублей, а очень хорошего — по 10 рублей… А от Шабата идти посуху 10 месяцев, а морем 4 месяца на больших судах…» — с удовольствием медленно читал Мамырев. Он благодушно погладил свою недлинную русую бороду.
— Что ж, нам это годится. Ну, спасибо, честные господа, что потрудились — привезли сие рукописание. И от великого князя будет вам благодарность. Доложу ему. Почитаем, а если что путное найдем, — перепишем.
И по распоряжению дьяка Мамырева приказные писаря переписали тетради Афанасия Никитина в Московскую летопись под 1475 годом.
Через триста пятьдесят лет эту летопись (называемую Троицкой) нашел крупнейший русский историк начала XIX века Н. М. Карамзин, работавший в то время над своей многотомной «Историей государства Российского». И тогда получило широкую известность «Хождение за три моря» Афанасия Никитина — трудовой подвиг мужественного, умного и бескорыстного путешественника.
