По дороге, ведущей к роднику, торопливо прошёл человек, у повозки его встретили свистом, и Номоконов подумал, что один из фашистов «бегал жаловаться». Снова все стихло, а потом громко хлопнул выстрел. С треском взлетела вверх ракета, все залила вокруг мерцающим зеленоватым светом, потухла.
«Хлопушку принесли?».
Номоконов взялся за винтовку. Сейчас немцы сойдут по проторённой тропинке в овраг и послышится выстрел. Один наверняка упадёт, а остальные? Тогда надо ударить по врагам несколько раз подряд, окончательно их напугать и снова переменить место. Есть ещё время сделать новый скрадок… А если не напугаются фашисты, залягут, вызовут помощь? Придётся уходить… А трофеи? А немцы, которые ушли за овраг? Кто такие? Охрана или разведчики? Можно в темноте натолкнуться на дурную пулю.
Ждать!
Послышался конский топот: по дороге кто-то ехал верхом. У повозки лошадь тревожно всхрапнула. Стук оглобли, сердитый возглас, едва различимый звон бидона, сваленного на камень — уже там, у родника… И… выстрел.
Он прозвучал в ночи глухо и зло — винтовочный выстрел в упор. Всполошились немцы, бросились прочь. Сердитые автоматные очереди ударили с обрыва по роднику, по деревьям.
— Вот так, — удовлетворённо произнёс Номоконов.
Отец учил своего маленького сына «настораживать» ружья. Пригодится, сказал, когда заболят старые кости и трудно будет выслеживать зверя. Придётся иначе зарабатывать кусок хлеба. Всю науку передал Данила Иванович: с какой стороны зверь выходит к солонцу, на каком уровне винтовку ставить, как предупреждать людей об опасности. В колхозе запретили такие дела, а на фронте? Вспоминались солдату контратаки, в которых он участвовал. Сколько людей погибло, наступая на немецкие ловушки! На брустверах окопов снимали их сапёры, в домах, на дорогах, в колодцах. Есть совсем чудные: прыгающими жабами прозвали их солдаты. Поработал учёный немецкий люд, всяких мин наготовил для войны —нагляделся на них таёжный человек. А теперь что скажешь, фашист? Какая ловушка тебя ударила?
Тишина и… торопливый стук колёс. Номоконов послушал, как растворились в ночи знакомые с детства звуки, попил из фляжки воды и, закрывшись полой телогрейки, раскурил трубку.
Много было ночью далёких выстрелов и криков. Поблизости кто-то снова стучал лопатами по деревьям и камням. Порой наступали спокойные минуты. Стрелок чутко прислушивался, изучал звуки и, как в тайге, старался определить лазы зверей, начавших ходить к солонцу. Только к терпеливым приходит удача — давно научили этому стрелка таёжные дебри. Уже никто не подходил к серым мшистым камням, где кипел родник, но охотник, посасывая давно потухшую трубку, слушал и слушал.
Рано утром в густом тумане Номоконов уловил осторожные шаги человека, вышедшего к оврагу. Не дорога привела его сюда —лесная тропинка. Человек нигде не запнулся, не сломал ни одну ветку, не кашлянул. «Этого караулить послали, — подумал Номоконов. — Не простой…». На краю оврага человек остановился, а минут через десять осторожно двинулся по направлению к старой сидке стрелка. Шаги затихли, пропали, и Номоконову не удалось разгадать намерения осторожного фашиста.
Вернулись немцы, зачем-то выходившие на ночь за овраг. Номоконов их узнал. Стуча оружием, они в разных местах спрыгнули вниз, собрались вместе и, переговариваясь, пошли к своим окопам.
Всходило солнце, рассеивался туман. В вышине неба опять послышался гул моторов. Номоконов хорошо видел местность вокруг родника и внимательно исследовал её в бинокль. Повозки с мёртвым фашистом нет, с завалившегося битюга снята сбруя. «Склад» с трофеями не тронут. Одного водовоза не стало — утащили. Второй немец, осевший под берёзкой, тот самый, над которым чуть раскачивается хугур, — на месте. На тропинке, ведущей к роднику, лежит новый фашист. Вроде бы встать намеревается — на локтях затих намертво.
Номоконов перевёл бинокль на дерево, кора которого была ободрана солдатскими ботинками, и в густом сплетении ветвей различил серое пятно.
Ждать!
Когда солнце осветило верхушки деревьев, росших напротив, Номоконов увидел человека, подползающего к оврагу. Он был в каске, в маскировочном халате и осторожно выдвигал вперёд винтовку. У корней дерева человек долго лежал не шевелясь, а потом прижался к земле и швырнул на открытое место обгорелую чёрную палку. Видел Номоконов в бинокль каждое движение врага. Полежав несколько минут, немец надел на ствол винтовки каску и осторожно приподнял её, направляя в сторону старой сидки.
— Эге, — вытянул шею Номоконов. — Так-так…
Живо вспомнились солдату Даурские степи. Не раз бывал он там с колхозной охотничьей бригадой, жирных тарбаганов бил. Запросто не подберёшься: за версту вокруг все видит и слышит хитрый степной зверёк. А только чудной он, любопытный. Вот так, как этот немец, обманывал Номоконов тарбаганов. Маши руками, платком, выставляй из-за бугра шапку, бросай в сторону комки земли и ползи потихоньку. Крутится на бутане жирный зверёк, тявкает, свистит, а не прячется. Тут и попадает на пулю.
— Тарбагана манишь? — насупился Номоконов.
Немец полз по выемке и временами поднимал каску. Он ждал выстрела, удара пули, и Номоконов шевельнул винтовкой: не раз мушка застывала на высовывающейся спине врага. Гитлеровец вдруг вскочил, перебежал к обрыву и упал в яму. Снова появилась, поплыла в сторону железная, поблёскивающая на солнце, каска.
Но вот опять привстал фашист, махнул рукой.
Поодаль вышел из кустов другой немецкий солдат. Высокий, с непокрытой головой, с автоматом наготове, он быстро подошёл к оврагу, спрыгнул вниз и, направляя оружие по сторонам, осмотрелся. Успокоившись, он быстро зашагал по тропинке, проторённой по дну оврага. Номоконов услышал шаги и, глянув вниз, опешил. К роднику направлялся ещё один немец — этот зашёл откуда-то сзади.
Куда тронулся высокий фашист с автоматом в руках? Искать сидку русского снайпера или отвязывать «кукушку»? Открыть огонь, когда он положит оружие и полезет на дерево? Выстрелить в немца, затаившегося на обрыве? Этот все вынюхивает, командует… Турнуть фашиста, который ползает теперь возле родника и щупает камни? Вот он склонился над убитым, огляделся по сторонам, боязливо потрогал винтовкой пучок волос, свисающих со склонённой берёзки.
