Ознакомительная версия. Доступно 49 страниц из 242
– Возвращайтесь к столам! – крикнул сотник. – Теперь вы, как и наш князь, христиане!
Люди поднялись на пологий берег, оставляя мокрые следы, но там разошлись в стороны. Уже видно было по их спинам, что за княжеский стол не сядут. Кто-то обернулся, зло плюнул в сторону священников. Другой погрозил кулаком.
Тавр видел, как один иудей, то ли желая поддержать Владимира, то ли с каким тайным умыслом – что за подлое племя, – разделся донага и шумно вбежал в теплую воду с возгласом:
– Святой отец, крести меня!
Священник с удивлением оглядел его с головы до ног:
– Гм… похвально, похвально обращение к истинной вере… Как зовут тебя, сын мой?
– Сруль, батюшка.
– Будешь Акакием, – решил священник. – И соответственно, и нашему Господу приятно.
А Тавр, поморщившись, посоветовал:
– Либо сними крестик, либо надень портки.
Владимир восседал во главе стола, пировал, угощал, когда к нему пробрался Тавр, усталый и покрытый пылью.
– Княже… Пора тебе показаться и простому люду.
Лицо его было изнуренное, белки глаз покраснели, веки вспухли, как от бессонницы. На лбу, прикрытая волосами, пламенела свежая ссадина.
– Очень плохо? – спросил Владимир одними губами.
За ним наблюдали гости, он держал лицо спокойным и улыбающимся. Тавр шепнул с той же натянутой улыбкой:
– Вера отцов крепка…
– Идут нехотя?
– Только с мечами у ребер. Но за стол никто не вернулся.
Владимир поднялся с тем же застывшим лицом:
– Дорогие гости, продолжайте пир! Я отлучусь ненадолго.
С крыльца в глаза ударило яркое солнце. Воздух был жаркий, наполненный запахами жареного мяса, ухи, хмельного меда, сладких вин. Весь двор был уставлен столами, псы лениво дрались из-за мозговых костей, но на скамьях было пусто. Весь необъятный двор выглядел мертвым.
– Ушли на крещение?
– Увели, – бросил Тавр зло. – Другое хуже. Никто не вернулся… А на улицах народ переворачивает столы, бьет бирючей.
Владимир сбежал с крыльца, отроки подали коней. Ворота была распахнуты настежь, и, когда копыта застучали вдоль домов – середина улицы была заставлена столами, – у Владимира похолодело сердце. На земле лежали, истекая соком, жареные гуси, печеные молочные поросята, под копытами хрустели черепки разбитых греческих амфор, а земля была темная, вобрав душистые вина.
– Я думал, мне верят, – прошептал Владимир с горечью.
Конь Тавра пошел рядом, задевая боком столы. Тавр буркнул:
– Тебе и сейчас верят…
– Так в чем же дело?
Тавр подумал, что впервые видит князя таким потерянным, раздавленным.
– Но ты лишь человек. А замахнулся на их богов!
Издали слышались крики, брань, конское ржание. Владимир пустил коня в галоп, улица вывела на площадь. Сотни три конных дружинников теснили цепью галдящих людей в сторону Почайны. Некоторые пытались ускользнуть под брюхом коней, тех били острия копий. У многих одежда уже была порвана и пропитывалась кровью.
Владимир поднял коня на дыбы, закричал:
– Всем стоять! Это я, ваш Владимир, буду говорить с вами!
Дружинники остановились, а люди с надеждой повернулись к князю, о котором уже слагали песни. Владимир подъехал ближе, с болью всматриваясь в их угрюмые лица. Они любили его, шли за ним в земское войско, что соединяло сотни враждующих племен в единую Русь, строили Великую Засечную Полосу, послали лучших своих сыновей на заставы богатырские…
Тавр шепнул:
– Не вздумай уговаривать! Все погубишь.
– Почему? – спросил Владимир быстро.
– Уже перепробовали все. Осталась только сила. Но и с нею промедлишь – нас сметут, как опавшие листья.
Владимир вскинул руку. Его сильный голос прогремел как гром, никто, кроме Тавра, не уловил в нем страха.
– Это говорит ваш князь, он же император Руси! Я силой и хитростью взял… вырвал у ромеев то, за что должен был бы заплатить свободой Руси. Это – вера Христа! Я принес ее на Русь… и повелеваю всем креститься и признать Христа своим богом!
Он сам содрогнулся от своих слов. Тавр напрягся, по-волчьи зыркал на притихших людей. Дружинники молчали, готовые пустить в дело и мечи, буде князь велит. Люди что-то выкрикивали, толкались, наконец один кряжистый мужик с залитым кровью ртом закричал страшно:
– Ты принес Христа на Русь… но его приносили и раньше! Ставь и его в сонмище наших богов!
– Он там уже стоит! – закричал другой голос.
– Никто Христа не хулит!
– И Христ, и Бахмет там стоят!
– Кто хочет, пусть берет Христа! Мы – люди!
Крики становились все громче. Над головами поднялись кулаки, в некоторых были зажаты колья. Надежда на угрюмых лицах сменялась злостью.
– Понятно, – сказал Владимир тяжело. В груди у него словно бы повисла тяжелая льдина. Он повернулся к гридням. – Взять топоры! Срубить всех богов… ныне идолов, сжечь! Что не горит, бросить в Днепр! На Руси отныне будет только один бог – Христос!
С ужасом видел, что гридни заколебались, бросали испуганные взгляды на капище. Тавр быстро выдвинул коня вперед.
– Слушайте! – Он властно вскинул руку. – С вами говорит уже не князь, а император Руси, базилевс! И слова его совсем другие, что от князя…
Он оглянулся на Владимира. Тот нервно сглотнул, тоже вскинул руку:
– Я повелел окрестить всю Русь! А кто не примет крещение, да примет смерть! Князь или последний раб – да убиен будет немедля! Для императора, наместника бога на земле, нет особо знатных или особо малых. С высоты его трона – все малы одинаково!
Тавр выхватил у одного из гридней боевой топор, соскочил с седла и бросился к капищу. Ближе всех стоял деревянный столб с изображением Велеса, скотьего бога. Лезвие блеснуло на солнце, яркий зайчик ударил Владимира по глазам с такой силой, что на миг ослеп, а в черепе словно громко лопнул надутый бычий пузырь.
Преодолевая себя, он с мечом в руке слез с коня. Простучали копыта, его оттеснили, чьи-то руки ухватили за локти, удержали. Густой голос Войдана прогудел в ухо:
– Остынь. Мы сами.
В капище ворвались с мечами и топорами его верные воеводы. Войдан, Стойгнев, Кремень привел двух дюжих, как медведи, парней, что наваливались на столбы, расшатывали, тащили из земли, багровые от натуги и надутые как жабы. У столбов сверкало железо, частый стук перемежался с криками, возгласами. Натужными голосами воеводы старались подбадривать себя и других. Владимир видел их перекошенные лица, чувствовал их страх и видел, с каким трудом одолевают себя, ибо приходится преступать через нечто охраняемое в себе, что свято, где бы ни был и что бы ни делал.
