Тоже Эйнштейн - Бенедикт Мари

— Под этими одеялами довольно тепло. — Альберт крепче прижался ко мне. — Прошлая ночь была чудесна, Долли. Когда ты позволила мне ласкать тебя так…

Я покраснела при мысли о нашей близости и еще теснее прильнула к нему. С каждой ночью мы становились ближе — и желаннее — друг для друга. Кьявенна и правда подарила нам наш богемный медовый месяц.

— Пожалуй, я подам этому новому профессору Веберу нашу статью, — рассеянно проговорил Альберт. Я уже привыкла к его привычке мгновенно переводить разговор с любви на работу. По иронии судьбы, его нового начальника в Винтертурской школе тоже звали профессор Вебер.

— Какую? — спросила я, утыкаясь лицом Альберту в шею. За последние годы было столько статей и теорий, а кроме того, мои мысли сейчас были заняты в основном не работой.

— О молекулярном притяжении между атомами, — ответил Альберт. Голос, звучавший словно бы издалека, и ослабевшие объятия подсказали мне, что его мысли бродят где-то не здесь.

— «Выводы из явления капиллярности»?

Я села. Мы с ним провели исследование и написали работу, в которой выдвинули теорию о том, что каждый атом связан с молекулярным полем притяжения, вне зависимости от температуры и способа химической связи с другими атомами. Мы оставили открытым вопрос о том, связаны ли эти поля с гравитационными силами и каким образом.

— Да, ту самую.

В прошлом месяце мы с ним закончили работу над этой статьей и намеревались отправить ее в какой-нибудь респектабельный физический журнал. Такая публикация повысила бы наши шансы получить должность.

— А он не спросит, кто соавтор? Что это за фройляйн Марич?

Альберт помолчал.

— Ты не станешь возражать, если я поставлю только свое имя? Я надеюсь, что, если профессор Вебер прочтет ее и она произведет на него такое впечатление, как я рассчитываю, он предложит мне постоянную работу.

Я не ответила. Мысль, что мое авторство не будет указано, меня покоробила: мы ведь работали над статьей как равные. Но если он хочет показать ее новому профессору Веберу только для того, чтобы произвести на него впечатление, а в дальнейшем мы будем посылать ее в журналы под обоими нашими именами, — на это я готова была согласиться. Лишь бы Альберт поскорее получил постоянную работу.

— Что ж, если ты просто дашь ему ее прочитать… — Я не договорила. Пожалуй, не стоило упирать на то, что при публикации авторство должно быть указано точно. Альберт ведь и так всегда заботится о моем благе.

— Конечно, Долли, — сказал он. — Ты только представь, как скоро мы сможем пожениться, если я получу должность преподавателя.

Я потянулась к нему, чтобы поцеловать, но тут кучер прервал нас.

— Синьор! Мы на вершине перевала Сплюген. Не хотите ли вы с синьорой выйти и перейти границу пешком? Многие пассажиры так делают.

— Да, — отозвался Альберт. — Мы с синьорой с удовольствием перейдем через Сплюген пешком.

Сплюген? В ту минуту меня не волновал ни Сплюген, ни то, как мы его перейдем. Я была для Альберта его синьорой.

Глава семнадцатая

— Фройляйн Марич, извольте обращаться с цифрами аккуратнее. Я ожидал от вас гораздо большего внимания к деталям.

Ноздри профессора Вебера гневно раздулись. Мы просматривали исследования, легшие в основу моей диссертации по теплопроводности, и я еще никогда не сидела так близко к нему. Я видела, как тщательно расчесана его темная борода, как мгновенно вспыхивает румянец на его щеках, когда он раздосадован или разочарован. Вблизи он выглядел еще более устрашающе.

— Да, профессор Вебер.

Произнося это «да, профессор Вебер», кажется, уже в тысячный раз за этот день, я не могла отделаться от мысли, что возвращение в Цюрих из Комо было чем-то вроде схождения ангелов на землю. И, хотя Альберт посмеялся бы над подобной суеверной чепухой, в голове у меня вновь зазвучал библейский отрывок из послания Иуды, который часто цитировала мама: «…и ангелов, не сохранивших своего достоинства, но оставивших свое жилище, соблюдает в вечных узах, под мраком, на суд великого дня». Как эти ангелы, я рухнула с высот чистого блаженства в мрачную рутину последних студенческих дней в Цюрихе, где рядом не было никого, кроме Вебера. Как я, уже вкусившая рая, могла довольствоваться земной суетой и придирками Вебера?

— И не воображайте ни секунды, что, цитируя мою теоретическую работу о движении тепла в металлических цилиндрах, вы можете подольститься ко мне, чтобы я легко принял экзамен, — проговорил он еще более громовым голосом.

— Конечно, герр профессор.

Мои отношения с Вебером испортились после того, как подтвердились его подозрения относительно моих отношений с Альбертом: два месяца назад мы, прогуливаясь рука об руку, неожиданно столкнулись с Вебером в парке Универзитетсшпиталь. Поскольку мое профессиональное будущее почти всецело зависело от него, я всячески старалась ему угодить. Очевидно, использование данных самого Вебера было неудачным ходом. Не на пользу шло и то, что я то и дело погружалась в грезы наяву о поездке на Комо, и Веберу приходилось призывать меня к вниманию.

— В остальном ваше диссертационное исследование вполне солидно, но если вы не сможете точно выполнить расчеты, то все труды окажутся напрасными.

— Да, профессор Вебер, — кротко ответила я, едва не заливаясь слезами. Почему меня так захлестывают эмоции в его присутствии? Я думала, что уже закалилась за годы общения с Вебером. Но почему-то я стала впечатлительнее, чем обычно.

Может быть, это оттого, что Альберт не смог приехать в прошлое воскресенье? Ему, против ожидания, пришлось остаться в Винтертуре, чтобы дополнительно позаниматься с отстающими учениками. Возможно, оставшись на неделю без его поддержки, я стала острее воспринимать нападки Вебера.

И все же такая чувствительность удивляла меня. Может быть, еще в чем-то причина? Видимо, разлука с Альбертом (и неясность нашего общего будущего) ударила по мне сильнее, чем я предполагала.

В последние несколько выходных дней Альберту удавалось навещать меня, хотя в первое воскресенье после нашего свидания в Комо я ужасно нервничала перед его приездом. Несмотря на то что его письма были полны нежности: «Я люблю тебя, моя Долли, и не могу дождаться нашей воскресной встречи… Мысль о тебе и том, как мы были вместе на озере Комо, — единственное, что согревает мои дни», — я волновалась, что после этой близости нам будет неловко друг с другом. Но при всех ограничениях, которые приходилось соблюдать в пансионе Энгельбрехтов, в швейцарских кафе и парках, мы сумели вернуть себе нашу привычную легкую нежность. И все следующие воскресенья были такими же.

Но вот я вернулась к диссертации и выпускным экзаменам. Подготовка к экзамену лишила физику всей ее изначальной привлекательности для меня, а работа с Вебером над диссертацией убивала всякую надежду на удовольствие в будущем. Куда пропала моя врожденная страсть к физике? Когда-то ее законы влекли меня к себе как ключ к разгадке Божьего замысла о людях и мире — это было своего рода религиозное чувство. Теперь же все это казалось мне неодухотворенной рутиной. Никакой грандиозной высшей идеи я не видела.

— Перейдем к шестнадцатой странице, где я заметил некоторые небрежности в расчетах. По этой работе я делаю вывод, что вам осталось еще несколько месяцев до ее завершения, фройляйн Марич, — сердито пророкотал Вебер.

Я вдруг почувствовала невыносимую дурноту. Даже не извинившись, я вылетела из комнаты и помчалась в единственную в здании женскую уборную двумя этажами выше. Не уверенная, что успею добежать, я распахнула дверь. Опустилась на колени перед унитазом, и меня начало рвать. Так плохо мне не было никогда в жизни.

Когда рвота наконец прекратилась, я села на корточки. Может быть, на завтрак подали что-то несвежее? Но я ела только тосты с джемом и пила чай с молоком. К вареным яйцам даже не притронулась. Отчего же мне так плохо? Не от одних же нападок Вебера.