— Тятенька… я сосватал невесту.
Макаров открыл рот, словно стараясь захватить в себя больше воздуху. В это мгновенье ему хотелось увидеть лицо Ивана. Он давно не слышал его голоса, такого близкого, покорного. Отец почувствовал желание ласково прикоснуться к сыну, но вместо этого пожал плечами и, крепко сжав кулаки, сказал:
— Вот как!..
Иван, как и отец, впал в состояние какого-то непонятного страха. Сын готов был просить у отца прощения, «но за что?» — спросил он себя и, стиснув зубы, отворил дверь в избу.
Отец, оставшись один, подумал про себя: «Женится, перестанет гулять, и мы снова пойдем все по одному пути. Выкормим пару лошадей и заживем по-хорошему».
Иван затворил за собой дверь и услыхал — на печи, задыхаясь, кашлял Севостьян.
— С кем это ты там баил? — спросил он.
— С отцом, — ответил Иван. — Сказал ему, что невесту завтра приведу.
— Да полно-ка, никак ты с ума сошел!
— Раз мы с родителем отказались жить, надо заводить свою семью. Пойди завтра со мной, а то мне не отдают невесты-то.
Севостьян сел на край печи. Он тяжело дышал от накопившейся в груди мокроты.
— Што я-то сделаю, коли не отдают?
— Ты только войди к Хаме… невеста будет готова, а я вас у крыльца дождусь…
На другой день, утром, к Песковым заявился Иван с братом. Варенька ждала Макарова. Не успел Севостьян закрыть за собой дверь, Иван сказал невесте:
— Сряжайся!
Варенька не торопясь оделась и хотела с Хамой расстаться по-хорошему. Упала ей в ноги и просила:
— Благослови меня, тетенька.
Хама, кусая губы, отбежала от Вареньки к печи.
— Не дай тебе бог ни по земле, ни по воде ходить, — кричала она, — вертись, как на осине лист, нет тебе моего благословения! — От печки она вернулась к Вареньке и пнула ее ногой в лицо.
Иван, стиснув зубы, приблизился вплотную к Хаме.
— Смотри, — замахнулся он, — я тебя ушибу больнее.
Песков, сидевший до того на печи, быстро спустился на пол и, видимо желая загладить вину жены, отвел ее за плечи со словами:
— Не удержишь… коли хочет, пусть идет. Иван — парень не плохой… Я не хулю его, но он евангелист, еретик…
Вывел Иван невесту из избы, Хама выбежала за ними на мост. Она все еще продолжала ругаться:
— Пожила бы… нашла бы такого-то евангелиста, а може, и получше Ваньки!
Глядя на брата, и Севостьян серьезно надумал жениться на Польке Масловой. Она была младше его, но охотно дала согласие засылать сватов, сомневалась только, что молода.
Пришел раз Севостьян с беседы домой, сел возле брата и говорит:
— Иван, велишь ли ты мне жениться?
— Да што ты, Севостьян, выдумал? Тебе в солдаты идти!
— Мне в солдаты-то неохота. Как-нибудь сойду за евангелиста… забракуемся. Да и нутро-то мое гниет.
— Да полно-ка, у нас и хлеба с тобой нет! Разве, о ком ты думать, она пойдет за тебя? Они хорошего житья, а мы ведь — што? Нищие… Какая мы им пара!..
— А они мне велели сватать. Шел я вот тут как-то вечером, а мать Польки меня подозвала: «Пойдешь, говорит, по нашей вере, — женись». А мне што вера-то? Евангелие мне больше не нужно, а невеста богатая!
Ивану расставаться с братом не хотелось. Да он и боялся один оставаться с отцом. Так он Севостьяну ничего толком и не сказал. Варенька, слушая разговор братьев, подумала: «Скорее бы прошел мясоед».
Шла она как-то с Заботиной. Встречает ее Инотарьев, берет за руку и говорит:
— Молодуха, скоро свахой будешь.
Варенька над этими словами задумалась: «К чему он меня свахой назвал?» Вернулась домой и, не снимая лаптей, залезла на полати. В избе никого не было. Братья работали у Дашкова на делянке. Раньше Ивана возвратился Севостьян. Разделся и спрашивает:
— Ты што, Варвара, лежишь?
— Да так… Лежу и думу думаю: стоит ли тебе жениться до службы?
— Стоит… Ты лучше сходи, Варвара, к Масловым и заверь о моем согласии.
— Да кака дура сноха ходит к девкам свататься?
— Да не свататься — она мне уже задаток дала… — И Севостьян вынул из-под подголовника косынку.
Варенька увидела ее и всплеснула руками:
— Такая тряпица, пожалуй, рублей пять стоит!
Когда Варенька оценила задаток, у нее заболело сердце пуще прежнего, словно на нем надрез сделали.
— Сходишь ли, Варвара? — повторил Севостьян.
— А в чем мне идти-то, не в лаптях же? Да и пошто, коли ты задаток принес?..
— Сходи, успокой их, они боятся: отцу невеста не нужна.
От просьб Севостьяна Вареньку бросало в дрожь. В избе наступила тишина.
— Затопи-ка, Севостьян, печь.
— Да што ты, Варвара, и так жарко.
— Затопи, затопи, — повторила она. — Мне холодно… к Польке не пойду, слышишь?
На другой день вечером, после того как Севостьян просил Вареньку пойти к Масловым, он пришел домой из леса, переоделся в сатиновую рубашку. Посмотрел на себя и снял рубашку.
— Дай мне, Иван, твою, она почище.
— Ты куда?
— В Монастырщину, по невесту.
Поздно ночью Иван услышал стук в оконную раму. Он подошел к окну. На улице стояла Анка Бекетова. Она спросила:
— Куда у вас Севостьян-то ушел?
— В Монастырщину, Польку Маслову сватать, — ответил Иван.
— Да ее нонче срядили за Большухина Никашку. Она просила передать Севостьяну привет.
«Если так случилось, как говорит Анка, може, теперь брат повременит», — подумал Иван, отходя от окна.
Все оказалось так, как сказала Бекетова. Когда Севостьян явился, Полька сидела со сватами за столом. Друзья Севостьяна сказали невесте о его приходе. Она тут же вылезла из-за стола и убежала к нему. Никуда не заходя, Севостьян с Масловой отправились в Заречицу.
Часа в два ночи Иван проснулся от стука.
— Иван, Иван, погляди-ко в окно, — вполголоса вызывал брата Севостьян.
Брат слез с печи, видит: под окном стоит Севостьян, а рядом с ним Полька Маслова. Иван впустил их в избу.
— Теперь нам станет веселее, — сказал Севостьян. — В доме две хозяйки будет.
— Весело, да еще как, — отозвался Иван, ударяя Севостьяна по раздувшемуся карману пиджака, где у него находилась бутылка водки.
Макаровы за всю ночь не сомкнули глаз. Утро разогнало спрятавшиеся с ночи тени. В избе было совсем светло.
СОЛДАТЧИНА
Андрей Медведев! О нем, будучи уже просватанной, Таисия Инотарьева обронила не одну слезу. Когда она готовилась стать под венец с Бессменовым, Медведев находился далеко от Заречицы — отбывал царскую службу.
— …В говение Керженец проходит льдом, — рассказывал он сослуживцам. — Заулыбается береза, птица налетит, за зиму наработают леса видимо-невидимо, погонят плоты. Рабочий народ Лыковщины подвалит к берегу. Заухают «Дубинушку». А чтоб прытче растуривались, хозяин подкинет на водочку. Отвалят плоты, и народ запоет песни. Приплывут к Волге. Там лес купцы ждут. Волга в эту пору прибывает, своей водой давит керженскую воду. В затонах лес кошмят, сгруживают плотов двести-триста вместе. Соберут «сойму» и плывут на экой-то махине до Царицына, до Астрахани. К осени вертаются домой. Кои сумеют сберечь копейку, те, глядишь, и рублик тащат в семью, а кто винцо попивает — тот возвращается с поплавки гол что сокол! Вы только поймите, что такое наш Керженец, наша Волга! — говорил Медведев. — Кто хоть раз сплавал по Волге — его весной цепями не удержишь дома. Жену, детей оставляет, рядится к Дашкову или Инотарьеву. Откажут наши богачи, умоляет лоцмана. Исконный бурлак считает — на плотах не жизнь, а удовольствие. Тут тебе и харчева, тут и кошевар, тут тебе и нары просторные — солнце видишь от восхода до заката. А раздолье-то, раздолье-то волжское! Его ни с чем не сравнишь…
Так же вот, как бурлаки, по одной весне уплыла с плотами и мать Андрея Медведева. Уплыла и не вернулась. Еще хлеба стояли несжатыми, пришла весть, что-де Марью Афанасьевну в Нижнем нашли на берегу мертвой. Никто по ней не разложил ни ладана, ни сорочин не справил.
