Граф Брюль - Крашевский Юзеф Игнаций

В комнате курфюрста не было никого, кроме Брюля.

Он стоял перед государевым креслом с умиленным выражением лица и что-то нашептывал. Королевич внимательно слушал и покачивал головой.

— Слышите, отец мой, что он говорит? — сказал он входящему.

Гуарини подошел.

— Продолжай, — сказал Фридрих.

Брюль стал говорить, меряя глазами падре Гуарини.

— Ум беспокойный, насмешливый, и с некоторого времени сделался, неизвестно по каким причинам, прямо невыносимым.

— Вот что, — прошептал королевич, — это плохо…

— О ком речь? — тихо спросил иезуит.

— Я осмелился обратить внимание его величества на Вацдорфа. Гуарини вспомнил недавнюю встречу с ним.

— Действительно, и я замечаю в нем много необыкновенного.

— Тем более, — прибавил Брюль, — что при дворе эта болезнь очень заразительна и пристает к другим…

Королевич вздохнул и ничего не ответил, по-видимому, это ему наскучило.

— Где этот шут Фрош? — вдруг спросил он. — Верно спит уже где-нибудь в углу.

Иезуит поспешил к двери и, выглянув в переднюю, сделал знак. Фрош и Шторх тотчас пустились в перегонки и с такой быстротой влетели в комнату, что Шторх упал, а Фрош тотчас уселся на него верхом. Королевич, взявшись за бока, начал от души смеяться.

Обиженный Шторх тотчас же хотел отомстить и быстро поднялся, думая, что внезапным движением сбросит Фроша, но тот ловко соскользнул с него и, бросившись в угол комнаты, спрятался за креслом.

Нужно было видеть, с каким удовольствием глаза Фридриха следили за борцами, желая угадать конец битвы.

Оба шута с писком и криками начали обыкновенную, веселившую королевича в самых печальных обстоятельствах его жизни битву на словах и кулаках. И то и другое сыпалось градом… Фридрих смеялся, забыв обо всем, что слышал в этот день… Неизвестно как долго бы продолжалось это, если б падре Гуарини не шепнул на ухо его величеству, что пришло время вечернего богослужения. Королевич, сделавшись вдруг серьезным, встал и, оставив своих шутов, в сопровождении иезуита пошел в дворцовую часовню, где его ожидала жена.

ЧАСТЬ II

I

Однажды весенним вечером в доме Сулковского два могущественных министра в долгом молчании сидели один против другого, и каждый из них, вероятно, старался отгадать мысли другого. Наконец Сулковский встал и с обычной своей надменностью начал расхаживать по комнате, временами останавливаясь у окон и поглядывая в сад, откуда через открытое окно слышалось веселое щебетание птиц; издалека доносился шум экипажей и телег, едущих по мостовой.

Для внимательного наблюдателя лица двух собеседников представляли резкую противоположность. Если следить за выражением лица Брюля тогда, когда он думает, что никто не наблюдает за ним, то легко было заметить, что под его добродушной усмешкой кроются страшные глубокие пороки. В его глазах светилась живая понятливость и сметливость светского человека, которому ничему не нужно учиться, он сам все понимает и предвидит; он предугадал весь ход общественных движений, чем не замедлит воспользоваться и захватить в свои руки все то, что может быть выгодно для его собственной особы.

Сулковский же, сделавшись знатным барином, воображал, что он вполне обеспечен в своем высоком положении, а поэтому все для него было возможно и дозволено. Он легкомысленно считал Брюля за что-то в роде неизбежного зла, свысока на него посматривал, с тою беспечной самоуверенностью, которая даже не допускает близко грозящей опасности; у него не было недостатка в мыслях, но ему казалось, что принуждать их деятельнее работать для него не представляло необходимости.

Глядя на двух соперников, можно было предугадать неравную борьбу и бояться за легко предвиденный исход. Никогда более красивое лицо не скрывало под своей маской более хитрости и лицемерия; конечно, едва только Брюль замечал, что на него смотрят, лицо его тотчас принимало такое наивное детское выражение, что он казался невиннейшим существом на свете. Если люди такого рода соберутся вместе и вынуждены действовать единодушно, то долго без борьбы они не могут оставаться; но в настоящем случае, пока что ничего подобного не было, напротив, существовали самые дружеские отношения; иногда какой-то инстинкт подсказывал Сулковскому, что он должен в Брюле видел своего соперника, но он смеялся над этим. Брюль же хорошо знал, что для неограниченной власти над королем необходимо уничтожить Сулковского; некоторым образом сам граф давал ору-! жие против себя; едва умеющий выжидать и рассчитывать, ов часто высказывал, что ему не нравилось господство иезуитов при дворе и большое влияние королевы; хотя перед Брюлем он в этом. не признавался, но и не скрывал до такой степени, чтобы тот не мог догадаться, и когда только Брюль находился в коротких отношениях с отцом Гуарини, Сулковский не доверял ему, а г королеве он всегда относился с глубоким уважением, но не слишком то добивался ее милостей и не старался угождать ей; время от времени у него вырывались неосторожные слова о том, что в царствование Августа II при его любовницах жилось лучше, не-?" жели теперь при одной, но такой суровой королеве. Между тем( падре Гуарини, видя, что Сулковский пользуется милостями ко? роля, вынужден был ему кланяться хотя бы издалека.

Сулковский и Брюль наедине, как сегодня, редко встречались" потому что граф постоянно находился при короле, чтобы его развлекать и забавлять. Теперь, должно быть, весь предмет их разговора истощился, потому что ни один, ни другой не прерывали продолжительного молчания, однако, Брюль не уходил — видно он еще о чем-то хотел сообщить.

Наконец, граф тихо произнес:

— Пусть все это останется между нами. Теперь Габсбургский дом падает, и должно начаться величие Саксонского; я понимаю очень хорошо, что мы отреклись от наследственных прав и прит знали избирательное право, но со смертью короля дела должны принять иной оборот. Нам нужно, по крайней мере, захватить Чехию и Шлезвиг, вознаградив Пруссию чем-нибудь другим. Я уже вам говорил, что составил целый план; я приказал Людовици переписать его.

— Я очень хотел бы его иметь и внимательно рассмотреть, — отозвался Брюль. — Этот план гениальный и достойный вас, а для будущего Саксонии он имеет громадное значение. Нечего говорить, что я буду счастливейшим человеком, если буду в состоянии содействовать его выполнению. Во мне, граф, вы смело можете иметь ревностного союзника и слугу. Прикажите, пожалуйста, Людовици и для меня переписать этот план.

— Я не хочу, чтобы такой важный план раздела Австрии мог быть прочитан два раза Людовици, — отвечал Сулковский, польщенный словами Брюля. — Но в свободное время я собственной рукой перепишу его для вас.

Брюль с любезной улыбкой поблагодарил его.

— Вы для меня, граф, сделаете величайшее одолжение. Этот колоссальный план надо заранее обработать и предпринять все меры к его выполнению. Можно было бы издалека и осторожно поразведать в Берлине.

— О, — перебил, засмеявшись, Сулковский, — нет ни малейшего сомнения, что там нас примут с распростертыми объятиями; об этом я не беспокоюсь; мы найдем верного союзника.

— Я тоже надеюсь на это, — сказал Брюль, — теперь только о том речь, чтобы не потребовали слишком большого вознаграждения.

— Но во всяком случае еще не время приступать к сделкам.

— Но время приготовляться к ним и обсудить тот образ действия, которого нам нужно держаться.

Сказав это, Брюль встал и как бы нехотя произнес:

— Я почти уверен, что эта медаль придумана в Дрездене, и даже имею сильное основание подозревать, кто именно придумал ее.

Сулковский быстро обернулся к нему.

— Но кто же этот смельчак?

— Кто же иной, как не придворный, рассчитывающий на свое общественное положение? — ответил Брюль. — Человек маленький не отважится на такое опасное дело, побоится пытки и позорного столба.