Знамение - Хенриксен Вера

Что, если она расскажет все Энунду и не найдет понимания и утешения? Разве тогда в ней не будет убита надежда?

Король решил провести зиму в Каупанге, и Кальв отправился на юг, чтобы переговорить с ним.

Наступил месяц забоя скота, и дома было столько дел, что у Сигрид больше не было времени на размышления. Нужно было забить скот, провялить или прокоптить мясо, сделать колбасы и все это разместить в кладовых.

Тронд участвовал во всем, и Сигрид невольно останавливалась и смотрела на него. Он был доверчивым, мягким мальчиком. Он был совершенно уверен в том, что, во что бы он ни совался, все будут только рады этому. И никто не сердился на него, даже если он и путался под ногами.

Он часто спрашивал о Кальве; и Сигрид думала, что он тоскует по нему куда больше, чем она сама.

Вскоре после дня всех святых Кальв приехал и в тот же день позвал Сигрид и старших сыновей в зал.

Он сказал, что король посылает привет мальчикам. Он помнит о том, что они его крестники. И Кальв привез с собой подарки — каждому по мечу; это было великолепное, украшенное золотом оружие.

Мальчики молча приняли подарки.

Но король подумал о них и в другом плане, сказал Кальв. Он сватает Грьетгарду богатую невесту из Хедмаркена. Речь идет о дочери богатого ярла, ее отец служит в королевской дружине, и она единственный ребенок в семье.

Грьетгард молчал, но было видно, как сжимаются его челюсти.

— Подойдите ко мне, мальчики! — торжественно произнес Кальв.

И юноши стали вокруг почетного сидения.

— Я сообщил королю о том, что, поскольку у меня нет собственных сыновей, я буду считать наследником Эгга тебя, Грьетгард! — сказал Кальв. — И еще я сказал, что если кто-то из вас и возьмет жену с юга, то это будет Турир. Я договорился, Турир, что летом ты отправишься туда. При поддержке короля ты сможешь стать хёвдингом, возможно даже лендманом.

Помедлив, Грьетгард протянул Кальву руку, и тот взял ее.

Когда-то Сигрид желала, чтобы они относились друг к другу так, как теперь. И вот, когда это произошло, ей стало даже завидно; ей показалось, что Кальв слишком уж привязывает ее сына к себе.

Турир тоже протянул ему руку и скрепил рукопожатием договор, заключенный Кальвом. Но при этом он не смотрел на Кальва. И Сигрид вспомнила об обручье короля Кнута, которое Турир постоянно носил на руке под одеждой. А Кальв в это время говорил о королевской милости…

— Наверняка она такая безобразная, что никто в Хедмаркене не хочет жениться на ней, — сказал Турир Грьетгарду, когда они выходили из зала.

— Девушка, которой в приданое дается большая усадьба, не может быть безобразной, — ответил Грьетгард.

— Может быть, и так, — сказал Турир. — Если она мне не понравится, наверняка найдутся те, с кем я смогу утешиться.

Кальв по-прежнему сидел на почетном месте, все еще ощущая рукопожатие Грьетгарда.

Наконец-то он завоевал этого упрямого, гордого юношу. И он знал, что это произошло не благодаря его обещанию сделать Грьетгарда наследником; если бы Грьетгард был настроен к нему враждебно, он бы воспринял это обещание как нечто само собой разумеющееся, с натянутой улыбкой. Плоды принесли годы терпения.

Старшим мальчикам Кальв не мог заменить отца, как это было с Трондом. Но на это он и не рассчитывал. Быть для них другом и советчиком, о большем он и не мечтал в первое время после гибели Эльвира. Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что у него нет собственных сыновей.

Но их доверие обязывало его к ответственности, и немалой. Кальв не рассчитывал на то, что мальчики забудут о смерти отца. И он догадывался, где они провели лето; они отвечали очень уклончиво, когда он спрашивал их о плавании. Но Кальв испытывал почти отеческую любовь к сыновьям Эльвира, и рассказывать Олаву об их предательстве было для него немыслимо. Он надеялся, что со временем их ненависть к королю смягчится и что у них не будет повода мстить.

В целом же Кальву не хотелось ставить свою верность конунгу выше верности своим близким. Он не забывал о том, как в силу дружеских отношений с Финном Харальдссоном позволил осудить Блотульфа из Гьёврана как язычника и изменника.

Но дело было не только в этом. Он считал себя не столько королевским лендманом, сколько хёвдингом трёнделагцев. И когда то, что он считал выгодным для своей местности, не совпадало с пожеланиями короля, он не мог заставить себя стать на его сторону. И он утешал себя тем, придерживаясь правила: что хорошо для местных жителей, то в конечном итоге хорошо и для конунга.

Его прежнее доверие к королю Олаву было подорвано после того, как он узнал о его поведении в Мэрине. Если он мог совершить такую грубую ошибку, думал он, то он может совершать их и дальше. Он с недоверием относился к поступкам и приговорам короля, и от него не укрылось многое, что показалось ему глупостью; в особенности это касалось его похода против старинных родов хёвдингов.

Кальв улыбнулся: Сигрид никогда не упускала случая указать ему на это.

С ее родичами тоже обошлись жестоко, он это видел. И он хорошо представлял себе ее чувства по отношению к королю, хотя вслух она об этом не говорила.

В остальном же он многого не понимал в Сигрид. Она могла быть заботливой и нежной и внезапно, без всякой видимой причины, вспылить. Но он утешал себя тем, что мужчине трудно разобраться в настроениях женщин. Во всяком случае, он считал, что сделал все, что мог, проявляя редкостное терпение.

Но мысли его снова вернулись к королю.

Давно он уже не видел его, и теперь ему казалось странным снова встретить конунга в Каупанге. Ведь вопреки своему растущему сомнению в королевской мудрости и справедливости, он был захвачен мыслью Олава о создании единого норвежского государства на основе подчинения западных норвежских фюльке. Кальв почувствовал, как снова вспыхнуло его прежнее доверие к этому человеку, восхищение его прозорливостью и энергией.

Но его удивляло противоречие между законами, которые намеревался ввести король, и тем беззаконием, с помощью которого он осуществлял свои планы.

Он посмотрел на вошедшего в зал Грьетгарда, и юноша улыбнулся ему. Он пришел, чтобы забрать свое копье, которое забыл здесь.

Кальв встал и вышел вместе с ним из зала, и когда они шли через двор, он положил руку на плечо юноши.

Приближалось Рождество, и Сигрид решила, что ей нужно исповедаться. И она думала, сходить ли ей к священнику Йону и покаяться в обычных мелких грехах, или пойти к Энунду. Она понимала, что если пойти к Энунду, разговор будет не из легких. И она уже решила отправиться к священнику Йону, как Энунд прибыл в Эгга в воскресенье после полудня.

После визита Сигвата Сигрид с еще большим рвением взялась за ткачество и теперь старалась как можно скорее закончить новый ковер.

Когда все собрались в большом зале, она извинилась и сказала, что ей нужно сходить в старый зал и взглянуть на свою работу. Но там она зажгла лампу и принялась доделывать ту часть, которую начала днем раньше.

Она была целиком поглощена работой, когда Энунд вошел в зал; она даже не услышала его шагов. И он молча стоял и смотрел на нее.

Рвение, написанное на ее лице, делало его моложе, хотя рот был обрамлен глубокими складками, а на переносице были морщины.

— Вот как ты проводишь день Господень, — наконец произнес он.

Вздрогнув, она повернулась к нему. Ей не понравилось то, что он застал ее врасплох.

— Ты не мой духовный отец, — сухо заметила она.

Энунд с удивлением взглянул на нее.

— В самом деле, — признался он, — но я должен заметить, что священник Йон не выполняет своего предназначения…

— Ну и что? — упрямо сказала Сигрид и снова взялась за тканье.

Энунд подошел и схватил ее за руку.

— Да, я не твой духовный отец, — сказал он, — но я не могу спокойно смотреть на то, что ты сознательно грешишь, не делая никаких попыток обуздать себя.