Святой Илья из Мурома - Алмазов Борис Александрович

Добрыня припомнил, что не так давно христиане праздновали воскресение из мёртвых Бога своего. Его удивило, что все дружинники-христиане говорили друг другу «Христос воскресе» и целовались троекратно. И радовались...

   — А кто ж питал тебя, что ж мороз тебя не забил? — ахал Добрыня.

Илья же вдруг улыбнулся и сказал твёрдо:

   — Видать, моя служба впереди! А что Господь меня спасает — так это не впервой! Бог даст, и ты просветишься светом Его...

Илью вымыли в бане. Долго стригли, расчёсывали бороду и густые завшивевшие кудри. Затем, обрядив в новую одежду, с трудом найденную тиунами — всё Илье мало, — повели ко князю.

Владимир сначала не поверил, что Илья жив. Ахнул и он, услышав столь сходное с именем верного Ярополку хана печенежского имя Илья. Совсем как Ильдей! О нём помнил Владимир, и сетовал, и завидовал покойному брату, коему служил верный печенег. И жалел, что убили Ильдея варяги, а то не было бы ему цены в дружине у Владимира.

Когда же Илья явился, сутулясь и нагибаясь под притолоками дверными — так велик и высок он был, — в покоях княжеских, Владимир вызвал охрану нарочитую: мало что Илье в голову взбредёт!

Илья встал посреди гридницы, где встретил его князь, едва не доставая потолка головой, прямо и открыто глядя князю в лицо. Редко встречал князь такой ясный взгляд. Владимир тонко чувствовал всех, с кем говорил, и он сразу понял — с Ильёй обиняком да увёртками толку не добьёшься.

   — Зла на меня не держишь? — спросил он напрямки.

   — За что? — пророкотал богатырь. — Что ты меня в погребе закопал? На всё воля Божья! И ты в сём не властен. За что на тебя гневаться?

   — Разве ж тебе там хорошо было?

   — А ты разве не в погребе? — усмехнулся Илья. — У каждого своё испытание.

Владимир растерялся. Он не верил, что несправедливо заточенный и обречённый на смерть человек может не таить обиду и ненависть. Князь подошёл к Илье, кому оказался чуть ли не по грудь:

   — Верно ли говоришь, что не таишь злобы?

   — Бойтесь уловляющих душу... — загадочно ответил Илья. — Ты же меня в душе моей укрепил...

И Владимир понял, что этот верзила не обманывает.

   — Я ведь воли тебя лишил...

   — Воли меня никто лишить не может, — перебил его Илья. — Я и в темнице свободнее тебя, князь.

Добрыня только рутами всплёскивал и хлопал себя по коленям. Нравился ему этот детина. Очень нравился!

А Владимир путался в мыслях и, что сказать Илье, не знал.

   — Служить-то мне будешь? — спросил он растерянно, как провинившийся мальчишка.

   — На тебе печать избрания Божия! — сказал Илья. — В дружине твоей служить буду, пока ты пути своего, Богом указуемого, не поймёшь. Пока деяния твои Бог допускает...

Совершенно теряясь оттого, что никто никогда так с ним не разговаривал, Владимир сказал-догадался:

   — Ты христианин?

   — Да, — ответил Илья и показал выжженный на груди своей крест.

   — Тогда на святыне своей поклянись служить мне верно...

   — Господь не велел клясться и заповедал заповедью своей: «Не клянись»... Я тебе, князь, обещаю, и в том слово моё верно. А теперь пусти меня. Я своих отроков искать пойду да гридня...

   — Садись, со мной раздели трапезу, — попросил Владимир.

   — Не по ряду мне будет с тобой за одним столом сидеть, — пророкотал странный человек никогда прежде невиданной Владимиром породы, — Ты — князь. Живи по-княжески. Я — воин Христов, а служить тебе стану дружинником...

Громадный Илья поклонился князю и пошёл, чуть по-медвежьи косолапя, как все сызмала привычные к верховой езде более, чем к ходьбе.

Странно, но ни князь, ни Добрыня не посмели остановить или задержать Илью. Он, вчерашний заточник, во тьму погреба заключённый, вёл себя с ними как старший, как хозяин и терема, и княжества, а может быть, и страны?

Князь и старший воевода долго сидели молча, пока князь не сказал:

   — Буйку! Я не знаю, что про этого человека думать. Я таких не встречал прежде.

   — А таких, должно, прежде и не было, — сказал Добрыня. — Это какой-то во всём новый человек явился. Я дольше твоего землю топчу, а и то таких не видывал ни разу.

Они стали рассуждать об Илье. Явился на службу сам! Вона какую услугу сделал: разбойника поймал и в самый сложный момент убил. Полгода в заточении пробыл, а не озлобился и служить не передумал!

   — Что у него на уме? — крепко ступая по дубовым половицам, вышагивая по горнице, говорил князь. — Чего от него ждать можно? Какой крамолы? Либо измены?

Добрыня долго молчал и сказал нечто вовсе для князя неожиданное:

   — И так и сяк прикидываю, а не вижу в нём умысла никакого. В том его сила: он всё, что думает, то и говорит и умысла никакого не имеет.

   — Нет таких людей, чтобы корысти ни в чём не видели! Вызнай, в чём его корысть? Чего он желает? Глаз с него не спускай! Чует моё сердце, скоро славнее его в Киеве никого не будет, ибо тут дураков — хоть пруд пруди. Вот он им вождём и станет!

   — Не похоже... — почёсывая задумчиво затылок, сказал Добрыня,— Не похоже.

   — Гляди за ним! — приказал князь. — А то варягов сплавили, а этот хуже варягов оказаться может.

Илья знал, что о нём будет князь с первым воеводой разговаривать, и это его нисколько не тревожило. С той минуты, как он исцелился, уверенность, что Господь избрал его для какой-то особой миссии, в нём только укреплялась. Полугодовое заточение, в котором он неминуемо должен был погибнуть от голода, но не погиб и не замёрз зимою, ещё более его в этом укрепило. Хотя сам он никакого чуда (в отличие от чуда исцеления) в том, что выжил в заточении, не видел.

Завалив горою земли дверь в его подземелье, охрану убрали, и оконце в каменной кладке стало для него спасением. Мать Владимира, Малуша, и маленький княжич свято выполняли обещанное и носили Илье пищи вдоволь. После нескольких недель, без пищи и воды проведённых, месяца через два он оправился и обустроился в погребе, превратив его из подземелья в келью.

Он вывел крыс — заделал их лазы, собрал все кости и всю старую солому, что была в погребе, и, выпросив у Малуши заступ, клятвенно ей пообещав, что откапываться и бежать не подумает, закопал останки умученных.

Постепенно он расширил погреб, сделал в нём несколько помещений, в том числе и отхожее место, чтобы не жить как свинье. О том, что он жив, прознали несколько воев-христиан. Тайком они приносили ему чистые рубахи. На Рождество к оконцу прильнул греческий священник: Илья исповедался и причастился Святых Таин. Он привык к холоду сухого и просторного погреба. Да можно ли это холодом считать, если даже изморози на стенах не было и погреб не промерзал? А в земле он привык жить и прежде, поскольку в землянках жили и в Карачарове.

Однако произошло с ним и то, что самому Илье было незаметно. Постоянно пребывая в состоянии молитвенном, он не замечал времени и не тосковал.

Стоя на коленях перед самодельным аналоем и глядя на изображение креста, сделанное им на восточной стене погреба, он беседовал со святыми, и однажды, как ему показалось, сама Богородица пришла и отёрла его лицо от слёз, потому что о детях своих и о домашних своих он не мог молиться без слёз.

Являлся ему и святой Георгий, победивший змея словом Божиим. И другие воины Христовы — Димитрий Солунский, Фёдор Стратилат... Они говорили с ним и утешали его, укрепляя в сознании избранности и правоты. Он знал, что выйдет из погреба живым и невредимым, потому что здесь сама мати-земля сохраняет его в утробе своей, как ребёнка, до срока, и должен выйти он отсюда новым человеком.

Поэтому, когда застучали торопливые заступы, открывая ему выход в мир Божий, он не удивился, а поцеловав стены в своём узилище, прочитал отходную молитву всем погребённым и без страха вышел на волю, зная, что не на муку, но на службу новую призывают его.

Князь показался ему вздорным мальчишкой, но что-то подсказывало: этот князь тоже избран к служению, но не знает ещё пути своего. Потому и с ним, и с дядькой его он разговаривал спокойно. И обид за своё заточение на них, совершенно искренне, не держал. Единственное, что волновало его: куда делись его оруженосцы и гридень, ведший их, где кони и Бурушка косматенький?