Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 103
Глава 17
РУКОПАШНАЯ
Трое юнкеров, пыля начищенными до блеска сапогами, шагали из чертежной на обед.
Капитан не брал их с собой в Симода. Степан Степанович «лукавый царедворец»! Не хочет подвергать адмиральских сыновей опасности. Они взяты в кругосветное для выучки, для опыта и выработки характера «sea dog» [24]. При этом Лесовский совсем не намерен посылать их под меткие пули. Держится все в величайшей тайне, и даже юнкерам сказано, что баркасы идут за американской мукой и продовольствием по случаю прибытия «Поухатана».
Как будто мы матросы и нас можно уверить!
«Ну и что ж!» – полагает юнкер Урусов. Он теперь ждет ухода капитана и офицеров.
Последний обед задавал товарищам юнкер Корнилов. Отец его сейчас в Севастополе, в самом пекле войны, подвергает испытанию построенный им флот, укрепления, дух сражающейся армии, состоящей, верно, наполовину из морских офицеров и матросов.
Хозяйкой сегодня на обеде Урусова будет мисс Ота. Наконец она согласилась. Кажется, даже воодушевлена. И не скрыла своей радости от офицеров, от Алексея Николаевича, который с ней еще сегодня проходил по арифметике счет. «Орин, ува...» – считала Оюки. А сама, верно, спит и видит стать хозяйкой на обеде.
запевает юнкер Лазарев.
подхватывают Урусов и Корнилов.
Нет девицам перевода,
Тру-ля-ля-ля-ля-ля... –
Дом из восьми комнат опустеет сегодня. Все уходят. Сраженье против китобоя не может быть опасным. Тут верный выигрыш. Располагая такими ловкими и сильными офицерами и матросами, Степан Степанович не упустит «приза». Могли бы взять юнкеров. Дом сегодня, однако, опустеет, и храм Хонзенди опустеет. Мусин-Пушкин переходит в Хосенди. Юнкерам предоставляется полная возможность покутить. Обед будет самый тонкий, аристократический. Готовит капитанский повар. Все это с позволения и при полной любезной внимательности Степана Степановича, который – хитер – верно, полагает: «Чем бы дитя ни тешилось...» Ота-сан во все посвящен и разобьется в лепешку, будут омары и креветки. Ота-сан больше юнкеров волнуется и млеет при этом от счастья.
Навстречу валит толпа молодых японцев с таким громким, заражающим смехом, какого никогда слышать не приходилось. Парни прыгают, как козлы, у всех физиономии расплылись. Сегодня воскресенье, на стапеле нет работы, отдыхают и веселятся и японцы.
запевает молодой паренек с узким шустрым личиком.
Это знакомый плотник Хэйбэй. Сегодня он в опрятном коротком халате, чист, умыт, подвязан кушаком.
О-рося но атама-о
Ка ки ку кэ ко-о.
Опять раздается взрыв хохота. Толпа, расступаясь, останавливается и, не прерывая смеха, вежливо пропускает шагающих в ногу юнкеров.
– Орут что-то про русских. О-рося – русские или Россия. Атама-о – это голова. Видно, болит у нас от цунами голова.
Хохот, крики, кутерьма невероятная. Мальчишки орут, мусмешки суетятся.
Оказывается, японцы веселый и разбитной народ и гулять умеют. Куда тебе! Сегодня матросы говорили, что святки прошли, а не рядились, показать бы японцам ряженых. Букреев на днях надевал медвежью шкуру, купленную или выменянную за какие-то пустяки, и матросы под самодельные балалайки водили медведя вокруг лагеря. Может быть, и разбередили японцев. Им, кажется, не время еще веселиться, идет Новый год. Наверное, еще постятся, как предполагают наши. Но может быть, что у них свой деревенский праздник, и паши матросы в этом разбираются, кажется, проще и скорее, чем японисты и синологи – знатоки буддизма и иероглифов.
Сегодня с утра нагрянул Можайский с приказом от Путятина, и сразу все переменилось, начались копеечные секреты и обманы друг друга, важности, чванство и проволочки. Юнкеров не берут с собой, отказано категорически: мол, молокососы, за вас еще отвечать. Ну ничего, молокососы не будут сидеть сложа руки!
В лагере идут сборы. Там уже строятся команды. Юнкера побыстрей минули ворота храма, где Лесовский во дворе покрикивал на офицеров. Сборы шли к концу. Сделано все чудодейственно быстро, и отряд за отрядом уходят па пристань. Японцам сказано, что идут срочно за мукой и солониной. В деревне не все знают про это, но кое-кто знал заранее. Предсказывали за последние дни, что скоро русские пойдут в Симода. На работе некоторые плотники, как умоли, старались расспросить: мол, почему же еще не идете...
Хэда, Эдо и Симода...
Тру-ля-ля-ля-ля...
Заслышав свирепевший голос Лесовского, Корнилов перепрыгнул загородку, и за ним товарищи, и все, как дети, пустились бежать через кладбище.
– Капитан опять на команду лает, – на ходу обронил Корнилов. – В поход не брали! Чтобы не отвечать за нас перед отцами? Очень обидно!
Пройдя на пристань, Лесовский велел поднять брезент в баркасе. Открылся целый склад самодельных пик, секир и железных крючьев.
– Что же это такое? – холодно спросил капитан.
– Оружье для абордажа, Степан Степанович, – отвечал матрос. – Ковали в кузнице.
– Унтер-офицер сюда!
– Тотчас, ваше высоко...
– Что это такое, Соколов? Японцы ковали или вы?
– И мы, и японцы, – отвечал Соколов, – вот эту пику Сизов делал.
– А откуда почти на всех предметах ржавчина? Ржавое из кузницы не выходит.
– Ржавым еще страшней, Степан Степанович, – сказал Букреев. – Француз сразу сдастся.
Но капитан, кажется, хотел придраться во что бы то ни стало.
– Я вас спрашиваю: где вы набрали столько ржавого оружья? Чье это? Как к вам попало? Кто разгласил? Вы что же, раньше времени разгласили?
– Японцы уже который день говорят нам, что надо вооружиться да идти в Симоду, – сказал спокойный Сизов.
Лучшего оружия невозможно придумать для абордажа. Тут можно и цепляться, и вскакивать на борт, и бить, колоть, рубить. Не все ли равно капитану?
– Японцы сами все знали прежде нас, Степан Степанович, – заговорил Букреев, – а мы никому не говорили. Они думают, что у нас война с Америкой. И стали приносить кто что может.
– Война с Америкой? С кем же вы ведете такие разговоры? Как ты их понимаешь?
Голова капитана накренилась, лицо стало багроветь, а карие маленькие глаза сузились.
– Мы не просили. Они сами... Изрядное изделие для абордажа, – сказал унтер-офицер.
– Зачем же им эти изделия? Они сеют рис, ловят рыбу? Где, почему они заржавели?
– Для охраны берега, – небрежно обронил Букреев и добавил: – Для бунта ли...
«Экая свинья! – подумал Лесовский, глядя в лицо Василия. – Рожу наел у японцев. Тебя только на войну... Этакие мерзавцы, какие они, оказывается, разговоры тут ведут... Чуть недогляди...»
– Что ты сказал?
Букреев невольно отступил, видя, как плотная капитанская фигура закачалась на носках, как на пружинах.
– Рыло! – заорал Лесовский. – Благодетель японский! Вот тебе и дай волю... Волю тебе? А надо в рыло, в рыло, вот так. Куда ты пятишься, сволочь, стой, тебе приказываю...
Капитан крутил Букреева вокруг себя и бил по спине и по лицу.
– Горб не набейте, Степан Степанович, – сказал Васька, словно не чувствуя силы ударов и приводя этим в бешенство Лесовского. – Мне сегодня врукопашную...
«Поделом вору мука! – думал матрос Иванов. – Маслено едят они здесь с Янкой. Надо бы и Берзиню».
«Так ему, дурню, еще мало! – полагал Палий. – Капитан зря не придерется, он, видно, знает!»
