У чужих людей - Сегал Лора

Здесь же поздравление мне с пятнадцатилетием:

Но я не испытывала радости в этом доме. Я чувствовала себя странником, вернувшимся на родину после долгой жизни на чужбине. Я отвыкла от немецкого, язык меня не слушался. Усвоенные у родителей манеры уже не казались приличными и достойными. Обитатели дома представлялись мне не очень-то хорошо воспитанными. Они слишком громко смеялись. Бестолково сновали по дому. Причем немцы наводили чистоту, а австрийцы стряпали. По субботам я приезжала в Клинтон-лодж после обеда и обычно заставала маму в кухне, она пила там кофе, вместо того чтобы сидеть в гостиной с чашкой чая на коленке.

— В другой раз непременно, — заверяла она. — А сегодня тороплюсь. Еду к папе в больницу.

— Как, в этом платье?! — изумлялась я.

— Но это же мое хорошее платье. Его мне сшили зимой, незадолго до нашего отъезда.

— А эта баска на поясе! В Англии такого не носят. Что, если я ее отрежу…

— Ничего ты не отрежешь, — твердо сказала мама.

— Отрежу.

— Нет.

— Да.

Мама уже сильно устала и вдобавок спешила; она сдалась:

— Ну, давай, только быстро.

Но даже и без баски мама не походила на мисс Даглас, миссис Диллон или миссис Монтгомери. Видимо, в Англии принято подчеркивать совсем другие особенности фигуры.

— Почему ты не пошла вместе с мамой навестить папу? — спросила миссис Бауэр.

— Потому что не могу. К мисс Даглас придут гости на чай, я ей буду нужна. До свиданья.

Но, остановившись за дверью, я услышала голос миссис Кац:

— Бедная Франци!.. Девочка становится такой же черствой, как все англичане.

Осуждение соседей меня огорчило, и огорчение не прошло, даже когда тех, кто его причинил, я давно забыла. Клинтон-лодж вместе с миссис Бауэр и миссис Кац улетучились из моей памяти еще до того, как я дошла до калитки, с той же легкостью, с какой уходит за горизонт страна, по которой ты проехал туристом. Пока я бежала вверх по склону, к «Адорато», во мне произошла ощутимая перемена. Сбавив шаг, я прошла через боковые ворота, неслышно ступила в прихожую через черный ход и изготовилась перейти на английский: мышцы лица снова сложились в улыбку, позвоночник — форпост вежливости — быстро перегруппировался, и я открыла дверь в гостиную.

— А вот и ты, деточка. Входи, поздоровайся с каноником Годфри и миссис Монтгомери. Подай миссис Монтгомери чашку, только осторожно, и не забудь сахарницу.

Ласковые синие глаза миссис Диллон засияли при виде меня.

— Как мило она разносит чашки с чаем, правда? — обратилась она к сидящему рядом канонику. — Почти как английская девочка.

Я наблюдала за собравшимися в круглом, увенчанном орлом зеркале. Миссис Монтгомери рассказывала мисс Даглас о школьных успехах Герты; директриса даже настаивает, чтобы она в следующем году сдавала экзамены на получение стипендии в Кембридже. Герта сидела тут же, выпрямив спину, и ухитрялась держать в руках и чашку, и тарелочку не менее ловко, чем любая английская леди. Она, однако, сильно располнела и обзавелась пышной грудью. Меня раздражало, что, сдвинувшись назад, Герта выпала из полукруга дам у камина, и в золоченом зеркале отражалась не вся ее фигура, а лишь ноги до колен.

Я пригласила ее подсесть ко мне на ковер, но мисс Даглас предложила нам, если мы уже попили чаю, выйти погулять по саду.

В тот зимний вечер Герта сообщила мне, что собирается сменить веру.

— Не может быть! — воскликнула я, не в силах скрыть недоверия и отвращения; из глубин памяти повеяло чем-то чужим, незнакомым, перед глазами смутно замаячило запретное видение служанкиной груди. — Уж не хочешь ли ты перейти в христианство?!

— Да, хочу.

— Брось! И не рассказывай мне, что веришь в эту чушь про Бога, который сошел на землю в образе собственного сына.

— Это далеко не такая чушь, как в наших молитвенниках: там одни только славословия Богу, — выпалила Герта. — И еще на все лады воспевается народ Израиля, будто других в мире нет вообще!

— Так ты, чего доброго, веришь и в то, что девственница может родить ребенка. Наверно, ты просто кое-чего еще не знаешь.

— Может, побольше твоего знаю! — выкрикнула Герта. — Ты хоть слыхала про непорочное зачатие? Для Бога невозможного нет.

— Если для него нет невозможного, — заорала я, — почему он допускает, чтобы шли войны? Чтобы существовали концентрационные лагеря?! Почему пропали твои родители?

— Ты просто не понимаешь. — Герта нахмурилась. — Христос однажды сказал: «Я есть свет». Но объяснить тебе это я не могу. Однажды я гуляла с собакой по холмам Даунс, дело было вечером, и меня прямо осенило, что свет — это всё. Но тебе не понять.

— С чего ты взяла, что мне не понять?! — возмутилась я. — Считаешь, что кроме тебя никто ничего не понимает? Я намного раньше тебя это узнала — еще когда мы шли по Вест-стрит.

Я заглянула в ее толстощекое лицо, но был конец ноября, в саду мисс Даглас не блеснуло ни единого огонька, и за стеклами гертиных очков были отчетливо видны ее глаза — маленькие, с красноватыми веками и редкими жесткими ресницами. Я пожалела, что они такие некрасивые.

— Короче, ты намерена перейти в англиканство?

— Не просто в англиканство, — уточнила Герта, — я хочу стать прихожанкой Высокой церкви [40].

Прошло несколько недель, и я привыкла к мысли, что Герта станет христианкой. Уже близилась предрождественская суета, я помогала мисс Даглас в ее добрых делах. Она навещала всех своих глухонемых и слепых, где бы они ни жили, и я ее сопровождала. Если то были люди из хороших семей, мы дарили им мешочки для носовых платков или душистые саше для белья, заготовленные мисс Даглас, — она с осени набивала по вечерам пакетики сушеной лавандой, выращенной в собственном саду. Мы обязательно пили чай вместе с ее подопечными. Мисс Даглас, держа их за руки, изъяснялась с ними на языке жестов; когда она рассказывала обо мне, я подходила ближе и пожимала каждому руку. Если же мы ехали к беднякам, то мисс Даглас оставалась в машине, а я шла к двери, звонила и клала у порога пакет с едой.

Меня все это очень возмущало, и я почти на неделю снова превратилась в социалистку. Какая несправедливость, негодовала я: мало того, что некоторые люди от природы глухонемые, так они еще и бедные! И я высказала мисс Даглас свои соображения.

Она в это время ставила ясли на крышку рояля в гостиной и попросила меня подать вату — ее клочки будут изображать снег, засыпавший крышу хлева.

— Так уж устроен мир, — сказала она. — Если бы все были богатыми, что сталось бы с благотворительностью? Очень надеюсь, что наш снег не вспыхнет от свечки в яслях. В прошлом году фортепьяно сильно обгорело. Хорошо еще, что мы его застраховали.

— Если бы все были богатыми, все были бы равны. И никому не приходилось бы есть на кухне.

— Толку из этого не выйдет, — отрезала мисс Даглас. — Мир перевернется вверх тормашками. Сейчас нижние классы прислуживают мне, зато если я устраиваю праздник для моих бедных глухонемых детишек, я с радостью прислуживаю и им, и их матерям, а сядь мы рядом, дело не пойдет.

— Почему же? — спросила я. В ответ мисс Даглас велела мне пойти узнать, не нужна ли миссис Диллон моя помощь.