Словарь Ламприера - Норфолк Лоуренс

Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 199

— Ладно.

Ламприеру жарко, словно в комнате за несколько последних минут потеплело, и он расстегивает ворот. Септимус опускается на колени перед Каргой, его партнер — перед королем.

Боксер и Уорбуртон-Бурлей напряженно ждут начала следующего раунда, и Поросячий клуб разделяет их нетерпение. По сигналу Карги игроки приступают к делу: Боксер и Уорбуртон-Бурлей тут же вступают в захватывающий энергичный поединок на мечах, тогда как Септимус наступает на Каргу с матримониально-маниакальными заверениями в производительных способностях Архонта-басилея и прочих его многочисленных достоинствах, будто выдает брачную характеристику «темной лошадке»: «… наружность обманчива» — говорит он.

Но Ламприер завяз. Он переводит взгляд на Каргу, затем снова смотрит на Архонта. Ничего хвалебного не приходит в голову.

— Возможно, она будет хорошо кормить тебя, — неуверенно начинает он.

— Она и так его хорошо кормит! — визжит веснушчатая откормленная свинья у него за спиной. Его нерешительность привлекает к себе неодобрительное внимание, а Септимус бросает на него свирепые взгляды. Боксер теперь имитирует лодку, а Уорбуртон-Бурлей прыгает через нее и поражает кого-то не очень понятным способом — не слишком убедительно. Ламприер решает солгать.

— Ее глаза… ее глаза, у нее чудесные глаза, — выпаливает он. Несколько зрителей одобрительно кивают.

— Чудесные глаза и щедрое сердце, — продолжает он. — Сердце, полное… полное сострадания и добросердечия!

Уорбуртон-Бурлей в корчах и метаниях изображает предсмертную агонию аллигатора, бормоча «бо-бо-бо» в пульсирующем вальсовом ритме, в то время как Боксер представляет истребление титанов, не одного, но сразу сотен, расплющенных об пол, и каждый ростом с Чизелскую отмель.

— Она тебя любит, это уж точно, — врет Ламприер и снова взглядывает на Каргу, чтобы освежить, что ли, свое вдохновение. И вдруг он замечает, как что-то неуловимое порхнуло в грубых чертах ее лица, словно хотело сказать: «Да, это правда. Так оно и есть». Это невозможно, но… Он приступает к причудливому живописанию ее скул, что-то такое о вибрации звуков скрипки, колеблющей воздух («не слишком ли цветисто?» — гадает Поросячий клуб), и снова смотрит на Каргу. Нет, этого не может быть. Прямо под его взглядом, правда довольно смутно, но совершенно бесспорно, облик Карги претерпевает некоторую трансформацию. Точнее, изменяется форма ее скул, в этом нет никакого сомнения. Но что еще хуже, или лучше, они принимают плавные очертания музыкального инструмента. Тем временем Боксер и Уорбуртон-Бурлей очертя голову синхронно изображают Лиссабонское землетрясение, но что может сравниться с настоящей, хотя и не бросающейся в глаза метаморфозой? Ламприер оглядывается в ожидании восклицаний, изумления, даже проявлений испуга перед свершившимся чудом. Но Поросячий клуб толкует об изображаемом землетрясении: «Это что, вода уходит из гавани?», «Может быть, Альгамбра?» и «Что бы это могло быть?» — сыплются наугад предположения. Только Септимус смотрит на него. Они что, слепые?

— Взгляни на ее полные, алые губы, — горячо призывает он Архонта. — Бутоны ее щек, озера ее глаз.

Это должно возыметь действие, и, кажется, так оно и есть. Все это происходит на самом деле. Невероятно, но годы начинают слоями сползать с ее морщинистого лица, и времени следовало бы течь именно в этом направлении, другое направление было ошибкой, все должно улучшаться. Уж не ухудшаться, по крайней мере.

Карга обретает вполне приемлемый вид, она становится почти желанной, и это подстегивает красноречие Ламприера. Тугие риторические фигуры и пылкие обращения пожинают немедленную награду. Он выгребает тысячу образов из третьеразрядных сонетов, остается только немного сдувать с них пыль и освежать фразеологию, чтобы слова обретали ощутимую плоть в фигуре Карги: спелые плоды грудей и беломраморная шея.

— О счастливец! — поздравляет он Архонта-басилея, и, во имя Юпитера, именно так он и думает; Карга теперь способна привести в восторг, ее клюка потрескивает и вожделенно мерцает. Любой мужчина, достойный носить это имя, готов на любые безумства, лишь бы не упустить свой шанс сунуть рыло в ее кормушку. Он присовокупляет несколько строк из Анакреонта, и ее новообретенная красота слегка окрашивается в мальчишеские тона. Довольно мило, но лучше не продолжать. Спиной Ламприер чувствует, что Поросячий клуб в значительной мере утратил дар речи. Царивший вокруг гам превратился в неразборчивое ворчание и сопение. Оглянувшись, он видит, что несколько человек опустились на четвереньки и роются среди пустых бутылок, недоеденных хрящей и разбитых стаканов, которые устилают пол. Боксер и Уорбуртон-Бурлей подошли к кульминации своего действа: последний, стоя на плечах у первого и скрючив пальцы, изображает каких-то животных — кролика, мышь-полевку, большую змею, аллигатора (что, что означает эта иконография?), они отбрасывают огромные чудовищные тени на стену, пока Боксер приближается со своей ношей в ритме джиги, топ, топ.

Ламприер добавляет пару ямочек на щеки Карги и снова оглядывается. Превращения за его спиной продолжаются. Большинство участников пиршества, если не все, проявляют те или иные признаки свиных метаморфоз: носы расширяются и сплющиваются, животы выпирают вперед, бока округляются. Хрюканье и сопенье несутся изо всех углов, и вот уже несколько членов Клуба начинают жевать скатерть. Но он вовсе не желал этого, он даже не упоминал о свиньях… или это совпадение? В комнате решительно стало жарче. В довершение всего Карга принимает прежний облик, грязный и морщинистый, и в желудке он чувствует какие-то легкие перетекания, нежелательные воспоминания, другие превращения, другие места, он сдерживал их сегодня весь вечер, ведь это всего лишь игра, не правда ли?

Разумеется, игра. Боксер срывает голову Архонта-басилея с плеч и скармливает хрюкающему позади него стаду, а тем временем Уорбуртон-Бурлей стаскивает с себя парик, из-под которого выпархивают семь белоснежных голубей, поднимаются в пронизанный ароматами жареной свинины воздух и просачиваются в поисках убежища через потолок на верхний этаж. Где-то гогочет гусь. Септимус улыбается ему издалека, выставив большой палец вверх. Раунд закончен.

Граф трогает Ламприера за плечо:

— Неплохо. Помочь вам встать?

Ламприер, накренившись, поднимается с колен. Граф отнюдь не имеет в своем облике ничего свиноподобного, немного осоловел, может быть, но эта осоловелость совсем иного рода по сравнению с тем состоянием, в котором он был. Колени Ламприера ноют. До его ушей долетают обрывки разговоров о представлении Боксера и Уорбуртон-Бурлея. Единодушное мнение свелось к следующему: остроумно, прекрасно исполнено, но не слишком понятно и довольно претенциозно. Изготовленная из папье-маше голова Архонта-басилея признана достойным театральным реквизитом, хотя это и пахнет профессиональным театром. Несколько скупых поздравлений перепало и на его долю, но совсем не от свиней, и Карга снова стала такой же тощей старухой, как и раньше. Ламприер огорошен, неужели ему все приснилось? Нет, ему не…

— Нет, вам не… — объясняет ему Септимус: Карга и Архонт-басилей, несмотря на все прельщения, решили не связывать себя брачными узами, хотя его стихотворные увещания произвели благоприятное впечатление на тех, кто их слышал. Архонт-басилей сидит с тем же бессмысленным видом, но не стоит расстраиваться, это в порядке вещей. Все идет как положено.

Ламприер цепляется за эту мысль и за Септимуса. Его одолевают непроизвольные позывы к коленопреклонению, шум голосов усиливается. Комната начинает расплываться перед глазами. Вероятно, это из-за дыма, который слоями и облачками медленно перетекает в воздухе, затуманивая взор.

— Соберитесь, Джон. Ну, возьмите себя в руки, — отвлекает его Септимус от нежелательных мыслей.

— Может быть, он слишком много выпил? — спрашивает заботливый граф.

— Давайте, Джон. Нас ждет победа, вставайте! Пошли!

Он старается не обращать внимания на свинцовый ихор, растекающийся по его жилам.

Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 199