Ищите связь... - Архипенко Владимир Кузьмич

О том, как посчитался царь с народом, Колька узнал уже днем. А мать так домой и не вернулась. Вечером Нюрка плакала, просила, чтобы брат не уходил, не оставлял ее одну. И он остался, хотя должен был встретиться с Хватом. Когда мать не вернулась и утром, соседи посоветовали ему справиться в больницах и в моргах. Нюрка уцепилась за руку, сказала, что тоже пойдет с ним, и настояла на своем, как ее ни уговаривали.

Целый день бродили они по морозным улицам от одной больницы к другой. К вечеру совсем иззябли и устали. Идти в морги к покойникам Колька не решался, да еще с сестренкой. Однако пришлось идти и по моргам. И уже во втором они увидели…

После того как Нюрка закричала и повисла у него на руке, он плохо помнил, что было и как попал он домой… Мать похоронили с помощью соседей на Волковом кладбище, а сестренку прямо с похорон увезла к себе тетя Вера — материна сестра, жившая за Нарвской заставой. Было у тетки четверо ребятишек, муж работал столяром-краснодеревщиком. Тетка сказала Кольке коротко: «Там, где четыре рта, — там и пятый не лишним будет. А о себе уж давай сам заботься — вон какой вымахал!»

Но совета Колька не послушался, окончательно перешел на воровскую жизнь. Бросил опустевшую комнату, жил на «малине». Группа Фильки Хвата совершила весной несколько нашумевших краж, о которых петербургские газеты писали в уголовной хронике. Сыскная полиция зашевелилась, пошла по следам воровской шайки.

Однако до поры до времени им все сходило с рук — полиции хватало дел по горло и без уголовников. После Кровавого воскресенья забастовки вспыхивали в Петербурге одна за другой, тюрьмы и полицейские участки были переполнены рабочими. Но однажды Хват с помощью Кольки Цыгана и еще двух дружков очистил квартиру окружного прокурора. Сам градоначальник просил сыскное отделение заняться этим делом, и лучшие петербургские сыщики были посланы по следу Хвата.

Поймали всех четверых во время очередной кражи на Каменноостровском проспекте. Полиция, пронюхав о наводчице, «расколола» ее и устроила в указанной квартире засаду. Кольку, стоявшего возле угла дома «на стреме», схватили так ловко, что он и опомниться не успел, заломили руки за спину, поволокли в переулок, где уже ждала наготове черная тюремная карета. Вскоре притащили и остальных участников кражи. У одного лицо было разбито, кровь запеклась на скуле.

Отвезли их в тюрьму неподалеку от Александро-Невского монастыря. В приемной, когда спросили их имена и фамилии (никаких документов у арестованных и в помине не было), Хват вздумал дерзить, но дорого обошлась ему эта дерзость. Начальник тюрьмы — седоусый подполковник — кивнул надзирателям, и те накинулись на Хвата, потащили его в соседнюю комнату. Через захлопнутую дверь сначала послышался шум возни, а потом вдруг взвился воющий крик. Филька кричал истошно и так жутко, что холодок прошел по Колькиной спине. Когда минут через десять умолкнувшего дружка выволокли в приемную, на него страшно было смотреть. А начальник уже кивнул и на Кольку, и от этого кивка сразу сжалось сердце.

Ему повезло — первый же удар в грудь сломал ребро. Королев зашелся от нестерпимой боли и потерял сознание. Больше бить не стали. Но Хвату досталось за всех. Лежа на нарах в общей камере, он все время стонал и харкал кровью — отбили легкие. Через день-другой стало ясно, что парню не выжить. Услышав просьбу направить Хвата в больничный лазарет, надзиратель сплюнул, сказал, что там и без того дармоедов полно, оклемается как-нибудь. Но больному становилось все хуже. Душной ночью, когда Колька напоил его из оловянной кружки тепловатой водой, он вдруг сказал тихо, с трудом шевеля запекшимися губами: «Ты хороший парень, Цыган… уходи от воров, не твое это дело, на завод иди к рабочим… опосля отомстишь и за мать, и за меня тоже…»

Наутро Хвата все-таки взяли в лазарет, а его место на нарах занял худощавый человек средних лет. Новичок представился Николаем Ивановичем, сказал, что он политический, а за что арестован, промолчал. От него Королев узнал, что в стране идет волнение и царский трон уже закачался. Он с удивлением почувствовал, что с радостной надеждой забилось его сердце, и понял: эта радость идет оттого, что близок конец кровавого царя. Он и сам не подозревал, какая ненависть к царю подспудно жила в нем.

А Николай Иванович заметил состояние парня, стал расспрашивать о его жизни, справился у Кольки, слышал ли он что-либо о социалистах-революционерах. Королев слышал только то, что есть такие люди, которые бомбы бросают в министров, в губернаторов и даже в царя. Тогда Николай Иванович поведал ему, что эсеры, как кратко называют социалистов-революционеров, имеют цель поставить на колени врагов трудового народа, перебить самых зловредных, чтобы остальные дрогнули, испугались такой же участи. Он рассказывал, как геройски, не страшась смерти, боевики-эсеры убивали царских сановников, как мужественно шли они на эшафот.

Слушая эти рассказы, Колька забыл даже, что он сидит в переполненной, вонючей камере пересыльной тюрьмы. Глаза его разгорались, сердце учащенно билось. Он стал подумывать, не удастся ли и ему стать одним из таких людей — гордым мстителем за народ. Одно лишь смущало его — судя по рассказам Николая Ивановича, эсеры уже успели перебить десятки царских слуг, взорвали самого министра внутренних дел Плеве и даже родного дядю царя — великого князя Сергея Александровича, но вот результатов от всего этого как-то не видно. Сосед по нарам терпеливо объяснял, что не сразу победа приходит — это как в бою — ломит одна сила другую, и колеблется чаша весов, но, как только дрогнет один из противников, победа к другому на крыльях летит.

Королев ждал суда и приговора, но внезапно для него все повернулось иначе. В тюремном лазарете умер Филька Хват, и о причинах его смерти стало известно на воле. Либеральные газеты обрушились на тюремные порядки. И чтобы замять дело, не выносить его на официальный суд, полиция прекратила следствие и выпустила Кольку и двух его дружков из тюрьмы, предложив самим убраться из города. Дружки поняли намек и вскоре уехали, но Королев, выйдя из тюремных ворот, двинул другим путем: по адресу, подсказанному Николаем Ивановичем. В указанном месте его радушно встретили, помогли выправить паспорт, устроили на работу на завод Эриксона и помогли с жильем. Так он сделался эсером, посещал подпольные собрания, читал запрещенные полицией книги, вступил в боевую дружину, где обучали, как разбирать и собирать наган, как стрелять в цель и бросать бомбы.

По всему видно было: близится восстание. Но разразилось оно не в столице, а в Москве. У себя в дружине Королев доказывал, что надо бросать работу и ехать на помощь московским рабочим, но его не поддержали. И тогда он сам кинул все к черту и с револьвером в кармане поехал в Москву.

Он застал лишь пожарища на Пресне, трупы расстрелянных на улицах, патрули солдат и офицеров Семеновского полка, конные казачьи разъезды, наглухо закрытые парадные. К нему прицепился шпик, и он едва ноги унес в незнакомом для него городе. Пришлось несолоно хлебавши возвращаться в Петербург, искать новую работу, потому что у Эриксона его назад не взяли. С трудом устроился на завод Леснера. Здесь он обучился разметному делу, обнаружил неплохую природную сметку и точный глазомер. От партийных дел отошел, разочаровавшись в эсерах.

Но когда его призвали на военную службу и он после учебного отряда попал на достраивающийся корабль «Император Павел I», социалисты-революционеры сами нащупали его. С месяц назад начались усиленные разговоры о том, что в Гельсингфорсе матросы готовят восстание, которое перекинется и в Кронштадт, что за оружие возьмутся все социалисты — и социал-демократы, и эсеры, и анархисты, и кто вообще ни к каким партиям не примыкает. Но потом пришли сведения об арестах, и разговоры о восстании заглохли.

И тут вдруг, как гром среди ясного неба, прозвучала весть о том, что царь должен побывать на их корабле и даже самолично облазить эту огромную стальную коробку. Королев понял, что крылатая удача сама идет в руки. Мысль о покушении на царя возникла сразу, как только вестовой Колядин передал содержание подслушанного разговора. Двое матросов, о которых он знал, что они принадлежат к эсерам, вначале отнеслись к королевской идее настороженно (шутка ли сказать, своими силами организовать цареубийство!), по потом зажглись.