Первый генералиссимус России (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич

Особенно огорчался Косагов, который совсем недавно со своим экспедиционным отрядом разбил в пух и прах Белгородкую орду. Ту самую орду, от которой, потеряв армию, из Молдавии улепетывал в Польшу Ян Собеский.

Недовольны словами гетмана были и украинские казачки. Спали и видели, как грабят богатые татарские аулы. А тут на тебе — повертывай оглобли назад! Но Василия Васильевича недовольство украинских казаков мало беспокоило. Главное, что не из его уст прозвучали слова о возвращении домой.

И вот растянувшаяся на десять верст армия, не сделав ни одного выстрела, теряя из-за безводья людей и лошадей с амуницией, поспешно повернула назад.

«Кто-то же за эту неудачу должен ответить?..» — поделился он, воевода Новгородского полка Шеин, с Барятинским. «Это, как водится, — усмехнулся тот. — Кто-то ответит, но только не князь Голицын».

Ответил гетман Иван Самойлович.

В июле в ставку Голицына прибыл генеральный писарь Иван Мазепа со всей казацкой старшиной. Они сделали донос на Самойловича.

Судя по доносу, Самойлович, сговорившись с крымским ханом, специально завел войска в ту часть степи, где не было воды. И сделал гетман это не из-за трусости, а из корысти. Якобы крымский хан обещал Самойловичу военную помощь для отделения Украины от Московского государства. Тут все сразу же забыли, что сами, без гетмана Самойловича, забрели в безводный край. Главное — нашелся тот, кто станет козлом отпущения за неудачу.

Что еще говорил и обещал Мазепа Голицыну, осталось тайной, но донос был отправлен в Москву. И вскоре оттуда на перекладных конях примчался сам голова Стрелецкого приказа Федор Шакловитый с царским рескриптом: «Арестовать гетмана Самойловича и доставить с семьей для суда в Москву».

Чтобы не вбивать клин между украинцами и русскими, дело было обставлено так, что сами украинские казаки взбунтовались против гетмана. И тот был рад отдаться в руки московских властей.

После этого Шакловитый с конвоем и арестованными птицей полетел в первопрестольную. Казаки собрали раду и быстренько избрали гетманом Мазепу. Что же касаемо русской армии, то она черепахой продолжала ползти по выжженной солнцем и татарами степи к родным пределам.

До этого момента ему, Шеину, ни с Федором Леонтьевичем Шакловитым, ни с Иваном Степановичем Мазепой близко сталкиваться не приходилось. Слышал, знал, мельком видел — и все.

Шакловитый, как и многие выходцы из Южной Руси, был смугл, черноволос, голосист. Глаза — большие, голубые — бабья смерть. Нос с горбинкой, бородка клинышком. Потому в его облике что-то хищное, ястребиное. Это впечатление дополняли его подвижность, стремительность действий. Одевался Шакловитый щеголевато, но до нарядов Василия Голицына ему было далеко. Как от земли до луны. Вроде, и видна, и рядом, но попробуй, дотянись!.. Так бывает, когда из грязи да прямо в князи…

Родовитые, оттертые бывшим подьячим от царского двора и управления Стрелецким приказом, его, кроме как «ярыжкой с торговых рядов» и выскочкой, меж собой и не называли. Но это, понятно, за глаза. В глаза же, зная какую силу Федор Леонтьевич имеет при Софье Алексеевне, величали по имени отчеству и первыми спешили отвесить поклон. Спина, мол, не каменная, от поклона не треснет, не сломается. Сам Шакловитый бояр и прочих вельмож, отиравшихся при дворе правительницы, старался не задирать. Но стоило кому-либо из них выйти из милости Софьи Алексеевны и попасть в опалу, то уж спуску не давал.

Мазепа Иван Степанович росту был примерно такого же, как и Шакловитый, но телом грузнее и челом лобастее. Глаза имел черные, маслянистые, неспокойные. Взгляд этих глаз был неуловим, так как на одном месте не задерживался, а бегал туда-сюда, словно мышь в большом горшке. И на месте не стоит, и выбраться не может… Получив воспитание при дворе польского короля Яна Казимира, бороды, на польский манер, не носил, зато имел пышные усы.

Согласно слухам, ходившим в русской армии, к казакам Иван Степанович переметнулся из-за неудачных любовных похождений. Сказывали, что муж пани Фильбовской, застав супругу с Мазепой, приказал своим слугам изловить его и привязать к его же лошади так, чтобы голова была под лошадиным хвостом. И те исполнили волю пана, опозорив сладострастца на весь мир. Так не стало Мазепе места при дворе польского короля. Будучи человеком, от природы неглупым и пронырливым, он приглянулся гетману Петру Дорошенко, и тот произвел его в генеральные писари.

Позже, когда Дорошенко попал в немилость царю Федору Алексеевичу, Мазепа тут же переметнулся к Самойловичу. Теперь вот и Самойловичу ножку подставил, чтобы самому стать гетманом.

Было понятно, что такой человек, как Мазепа, ни перед чем не остановится, чтобы добиться собственного успеха. Не честь и совесть, а предательства и клятвопреступления будут его спутниками всю жизнь.

«Видит Бог, Иван Степанович еще нас не так удивит», — подумалось тогда.

Покидая Дикое Поле и негостеприимную степь, он, Шеин, предложил Голицыну построить где-нибудь в удобном местечке крепостицу. «Можно будет оставить в ней часть пушек и запасы пороха с ядрами, — дал практическое объяснение своему предложению. — Коснись в другой раз идти, а у нас уже есть запас». — «Верно придумано, — согласился Василий Васильевич. — И полкам облегчим путь, и на будущее передовой магазин иметь будем. Только надо воинский гарнизон в острожке оставить. Крепкий гарнизон».

Приняв решение, Голицын приказал в верховьях реки Самары найти пригодное для строительства крепости место.

Место было сыскано. Крепостица поставлена. Гарнизон сформирован.

Второй поход на Перекоп начался в марте 1689 года по Рождеству Христову. И вновь во главе русской армии Софьей Алексеевной и Боярской думой был поставлен князь Василий Голицын, которого иностранцы, наводнявшие Москву, уже называли канцлером и генералиссимусом. И, как поговаривали промеж собой воеводы, на этот раз уже не союзники требовали продолжение военных действий против Крыма, а сама правительница.

Неудача первого похода никак не отразилась на облике Василия Васильевича. Опять на нем был камзол такой стоимости, что только на него можно было снарядить целый полк. А еще он «поигрывал» тростью — модное увлечение, пришедшее из Франции и Польши — искусная резьба которой была густо усыпана алмазами. На нее можно было снарядить эскадрон драгун.

«Поручают тебе, Алексей Семенович командование ертаулом, — вызвав к себе в ставку и едва поинтересовавшись здоровьем сына, сразу же приступил князь к делу. — Можешь набирать себе кого угодно в передовой отряд». — «Курских служилых людей и казачков можно?» — «Я же сказал: кого угодно». — «Спасибо. Что ж, послужим Руси-матушке».

Вот так он, бывший курский воевода, вновь стал во главе курских ратников. Правда, не всех, только части. Но зато какой части!..

«Что, ребятушки, послужим государям и Отечеству? — объезжая сотни конных стрельцов, казаков и детей боярских и видя среди них прежних своих знакомцев Фрола Акимова, Федора Щеглова и Никиту Анненкова, спрашивал он. «Послужим, батюшка-воевода, — дружно отвечали сотни. — Еще как послужим! — «А не боязно быть впереди всех?» — «А мы и так всегда впереди многих, — не мешкали со словом самые бойкие. — Так чего нам пугаться. К тому же: волков бояться — в лес не ходить. А мы не только в лес, но и в Дикое Поле хаживаем». — «Вы — молодцы! — похвалил курчан. — Только что-то средь вас я одного дьячка не вижу… Неужель Пахомий изменил своей привычке быть с воями в походе? Что-то на него не похоже». — «Да помре дьячок-то. В прошлом годе еще помре. Потому и нема его с нами». — «Жаль, презабавный был старичок и рассказчик предивный». — «И нам жаль. Только смерть не спрашивается, когда и к кому придти. Пришла и забрала». — «А где же его рукописи? Он еще, помнится, все о граде Курске писал…» — «А Бог его знает… — замялись служивые. — Может, настоятелю отдал, а может, где-либо еще пылятся».

Было понятно, что служивых это, по большому счету, не интересовало. Другие заботы волновали их.