Польский вопрос - Жданов Лев Григорьевич

Эти слова Жанетта прошептала вполголоса, лежа на груди у Константина, куда он вдруг привлек ее сильным движением руки, где готов был впиться своими большими, тяжелыми губами в эти тонкие розовые лепестки ее уст.

Тяжело дыша, отирая пот, сразу выступивший на лбу, на облысевшем спереди черепе, Константин, под влиянием шепота Жанетты, ее осторожной, ловкой речи отпустил девушку, сам отодвинулся со стулом и сразу севшим, хрипловатым голосом проговорил:

— Да, вы правы… Воли себе давать нельзя… Какая вы умница, графиня… Как все понимаете… каждую мысль в уме, каждое чувство в сердце… А сами совсем дитя. Я же вижу: это не притворство… Вы чисты, как снег… И однако все вам понятно! Удивительная женщина… Но это мне нравится… Будем дальше говорить о… о делах… Значит, вы согласны на мои планы… и на все… Но, конечно, с благословения господ ксендзов, папаши, мамаши и прочее. Понятно, говорить не о чем. Я сам понимаю, что иначе быть не может. Но одно удивительно: кто учил вас этим вещам? Матушка ваша, не в обиду будь сказано… Впрочем, гм… Не будем о ней. Я знаю: вам больно… Граф Бронниц? Ну уж этот. Может быть, граф Грудзинский старался?..

— Мой отец? Конечно, он бы сумел… Но мы так мало виделись. Очень мало! Правда, был у меня один чудный наставник… Отец Жан Мальерб… Он преподавал в нашем пансионе… И от него…

— Ага! Слыхал, слыхал я немало о почтенном отце иезуите… Одно остается сказать, — вдруг, оживляясь, по-французски заговорил Константин, — Je vois, que de mal herbe aussi on reçoit de si beaux fruits [18]. Ха-ха-ха! Что, каков каламбур? Можно сказать Дамасу, он в куплетах там во своих пустит его в ход… De mal herbe — beaux fruits… [19] Так, значит, он научил мою птичку показывать коготки, когда надо?.. Ничего, хорошо. Держите меня в струне, графиня. Вы правы… Чем с нами строже, тем мы больше ценим женщину. Видите, против себя даю вам оружие.

— Напрасно, Константин. Моя любовь, моя вера в ваше благородство — вот все мое оружие.

Растроганный этими словами, тоном голоса девушки, он сразу стал серьезнее. Подумав немного, заговорил:

— Значит, с законной семьей моей — как Бог даст. Надеюсь, матушку уломаю… А вот с Фифиной… Виноват… с госпожой Фридерике дело труднее уладить. И головы здесь не приложу…

— А что говорит ваше сердце, мой князь?

— То же, что и ваше, Жанетта: чем дальше, тем ближе вы мне… И как странно. Вот я живу. Делаю там все, что надо. Встаю, ем, работаю… Вижу людей, говорю с ними… И это так стоит рядом одно с другим, без всякой связи… Только время дает что-то общее всем моим поступкам… Понимаете?

— Понимаю… понимаю: вечная случайность и бесцельность нашей жизни…

— Вот, вот: как это вы хорошо двумя словами охватили, мой друг… А вот все, что касается вас: наши встречи, ваши все движения, мои мысли о вас… Все, все это так крепко связано одно с другим, так лежит в моей памяти одним чудным узором, вьющейся картиной… Так все близко, понятно мне. Полно такой прелести, глубокого смысла. Этим окрашивается и остальная сутолока жизни… А от этой сутолоки я уже так было устал, что подумывать начал: не уйти ли на покой? Не в монастырь, вот как вы собирались… А так в глушь куда-нибудь… И только встретив вас, полюбив, понял, полюбил жизнь!.. Фу! Вот теперь все сказал. Ясно? Что же вы молчите? Плачете? Что с вами?

— Нет, ничего… Я поражена. Это же чудо… чудо Господне! Его веяние почуяла я сейчас… Вы говорили — а я слышу, что вы говорите мои мысли, мои думы… С первой минуты, как я узнала вас… Хотите, я все начну сначала и перескажу день за днем, час за часом наши разговоры, встречи, думы мои, все…

— Не надо… верю… верю… Птичка…

И снова в невольном, но теперь осторожном, нежном порыве он привлек ее и долгим поцелуем коснулся закрытых глаз девушки, которая на этот раз чуяла, что опасности не грозит никакой, и отдалась нежной, чистой ласке.

— Так как же нам быть с нею? — вдруг спросил Константин, снова возвращаясь к трудной задаче.

— Не знаю… Мне так жаль ее, — вдруг грустно заговорила Жанетта, — потерять тебя… тебя! Потерять твою любовь! Можно ли это пережить?.. Но если бы она могла. Как бы я любила, жалела ее… Я заменила бы ей сестру, друга… Я была бы самой нежной матерью твоему Павлу.

Константин ловил каждый звук с широко раскрытыми глазами, как будто получил откровение свыше.

— Как? Ты бы могла?! Такое самоотвержение? Но ты знаешь ее жизнь… И характер дьявольский… Я терплю из-за Павла… Но ты, чистая, светлая…

— Не говори так, Константин… Вспомни, что заповедал нам Он Сам, Господь, Распятый за нас: "Не судите, да не судимы будете!" Кто без греха, пусть бросает камнем… А я не могу!.. Мне так жаль ее… А Павла? Я уже люблю его, хотя еще и не знаю… Но он твой сын… Сын моего рыцаря… моего князя… моего повелителя…

Неожиданно она легким и быстрым движением склонилась к руке Константина и нежно поцеловала эту сильную, тяжелую руку.

Он сидел, потрясенный.

Никогда в жизни не приходилось ему испытывать ничего подобного. Сила чувства и ума девушки подавляла его.

Сейчас Константин снова ощутил, что необузданная страсть заливает его волною, наполняет грудь, туманит сознание.

Но он сделал огромное усилие и остался в своем кресле, скованный, неподвижный…

Он боялся сделать движение, чтобы она не испугалась, не ушла… И в то же время его неудержимо влекло коснуться, схватить, сдавить ее в своих могучих объятиях и ласкать… ласкать без конца…

Так, должно быть, чувствует себя голодный паук, в паутину к которому попала слишком крупная, сильная муха.

Он сидит, видит, как она бьется в сетях, не имея сил выпутаться из липких тенет. Но боится накинуться тут же на добычу, чтобы та внезапным порывом не освободилась из паутины, при этом изорвав весь хитрый долготканный ее переплет.

Наконец, прерывая наступившее неожиданно полное обоюдного смущения жуткое молчание, он произнес:

— Ну, если так, и думать больше нечего… Все, значит, уладится хорошо… Вот видишь: как мне легко с тобою! Самые запутанные вопросы решаются словно по наитию… Будто кто шепнет в ухо… тебе и мне… Милая умная головка! Как пойдет к ней корона, когда…

С неподдельным ужасом отшатнулась от него девушка и так сразу побледнела, что стала похожа лицом на восковую статую.

— Не говори… не говори об этом… Я не хочу никакой короны…

— Что ты, милая… Почему?.. Это вовсе не так страшно. Вот посмотри на эту лысеющую раньше срока голову… Не очень она красива… А над ней с колыбели висело целых пять корон… Только, — со смехом продолжал он, — верно, крепко были привязаны… Ни одна на голову не свалилась до сих пор… А если на твоей очаровательной головке…

— Умоляю тебя, замолчи… Мне тяжело… Я скажу тебе… Только не говори, не повторяй… Это был страшный сон…

— Ах, сон?! Ну конечно… Все женщины видят страшные сны… И моя… госпожа Фридерике тоже их часто… Впрочем, что я глупый вздор молоть стал… Разве можно сравнить вас обоих?.. Небесная звездочка и… факел… пожарного… Ну, говори твой сон… Интересно слышать…

— Хорошо. Я скажу. Только вперед прошу, обещай никогда не говорить и не думать ни о какой короне…

— Странно… И тут, смотри, мы сошлись… Хотя мое решение зависит не от сна… Оно подсказано одним черным делом рук человеческих… Я тебе скажу… Но говори ты раньше.

— Хорошо… Я скажу. Это недолго. Только очень печально. И повторялось несколько раз… Вот отчего я так и волнуюсь при одной мысли… при воспоминании… Слушай, любимый мой князь… Ты же знаешь наш кафедральный костел Св. Яна? Так вот, я была в нем… и молилась святому и Пречистой Деве… О тебе молилась… и о своем счастье. Темно совсем под высокими сводами, только в черном мраке между колонн горят огоньки лампад вечных перед ликом Господа Иисуса и Его святых… Пригляделась: ты, мой Константин, тут рядом со мною распростерся ниц в молитве. Как-то не удивилась даже я, что в нашем костеле молишься перед Нашим Кротчайшим Иисусом… Словно забыла, что ты не веришь так, как меня учили… как верю я! И кажется мне при этом, что мы не чужие, как сейчас вот, а повенчанные, муж и жена!.. Подумай, что иногда присниться может бедной, глупой девушке, которая так сильно любит…