Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич

Но вот охотник повернул коня в сторону и начал круто спускаться в балку. Конь Ольвии тоже круто пошел вниз, и она, одной рукой придерживая дочь на груди, другой уперлась в его гриву, слегка откинувшись назад. Они спустились в зеленую балку, склоны которой были сплошь усыпаны желтыми кистями бессмертника и золотисто-желтыми соцветиями зверобоя; на дне, в густых и зеленых травах, спешил к Борисфену бойкий ручей. Они поехали вдоль ручья. Балка становилась все глубже, крутые ее склоны — все отвеснее, вздымаясь выше и выше. Потянулись голые, сырые глинистые обрывы. Лишь высоко над головой виднелась полоска неба. Так они ехали какое-то время по сырому и душному оврагу, пока за одним из поворотов в глаза не хлестнула лазурь, в лицо не дохнуло свежим ветром. Глинистые утесы внезапно оборвались, расступились, и они выехали на сухой, почти белый прибрежный песок.

Слева и справа тянулись рощи, камыши, а прямо перед ними было плесо чистой воды, и за ним, за плесом, шумел Борисфен, и пронзительно, будто жалуясь на свою долю, кричали чайки.

Когда подъехали ближе, на прибрежных ивах застрекотали сороки. Тот, кто уничтожает волков, остановив коня, прислушался к сорочьему стрекоту и буркнул:

— Не нравится мне их гвалт!

— Почему?

— Сороки просто так кричать не станут. — И, сняв с плеча лук, он положил его на шею коня, ближе подтянул колчан со стрелами и зачем-то погладил рукоять меча.

— Это сороки нас увидели и стрекочут, — попыталась его успокоить Ольвия, но он что-то невнятно буркнул и, отвернув край малахая, прислушивался какое-то время… Но вот сороки начали умолкать, и он, внимательно осмотрев прибрежный песок, молча махнул ей рукой, и они двинулись к плесу. Под ивами, у самой воды, на травянистой лужайке они остановились и спешились. Было тихо, только о чем-то своем, потаенном, шептался камыш, да за плесом шумел Борисфен, да кричали чайки… Коней разнуздали и пустили напиться; они бросились в воду, забрели по колено и, вытянув шеи, фыркая, одними губами распробовали воду, а уж потом принялись жадно пить.

Взвизгнула Ликта, и Тот, кто уничтожает волков, резко повернувшись к Ольвии, недовольно сказал:

— Лучше бы она молчала. Меньше крика — больше удачи.

Ольвия поспешно закачала дочь, и ребенок тотчас утих. Охотник, оглядевшись, нырнул в камыши и словно исчез. Кони, напившись, стояли в воде, отдыхали, и с их мокрых губ падали капли и звонко ударялись о воду: кап, кап, кап… И Ольвия настороженно прислушивалась к этому звонкому стуку, но вокруг однообразно и успокаивающе шумел камыш, на воде отражались солнечные зайчики, было тихо и мирно, и она понемногу успокоилась…

Послышался легкий плеск. Из-за камышей выплыл охотник на какой-то колоде с кое-как обрубленными ветвями, в коре. Он правил длинным шестом.

Подплыв к берегу, он бесшумно спрыгнул в воду и жестом поманил к себе Ольвию. Она забрела в теплую воду. Старая колода была выдолблена изнутри и хорошо-таки вытерта, ибо, видно, служила не одному рыбаку или перевозчику. Он придержал шаткую колоду, она села, прижимая к груди ребенка, и подумала, что здесь, на тихом плесе, ничего, а каково придется плыть в этой колоде на середине Борисфена, где и ветер, и волны порядочные. Да и течение…

Тем временем охотник тихо свистнул коням, и они повернули к нему головы. Он посвистывал, словно приглашая коней в воду, и они поняли его посвист, потому что начали заходить глубже. Тогда он развернул на месте колоду, узким концом к Днепру, и Ольвия оказалась лицом к берегу, а спиной к воде. Но берега толком не видела, потому что он загораживал его собой. Тихо подталкивая колоду, он двинулся, заходя все глубже и глубже. Когда вода уже дошла ему до пояса, он уперся руками в край колоды, готовясь сесть в нее, и тут качнулся, словно вздрогнув, отчего-то резко выгнул спину и откинул голову назад так, что борода его устремилась в небо, а на заросшем лице появилась какая-то гримаса, похожая на удивление.

В тот миг Ольвия еще ничего не могла понять, только дивилась, почему он так неестественно выгнулся и почему не садится в колоду. И вдруг с ужасом она увидела, что из его перекошенного рта, из уголка, потек алый ручеек и звонко, быстро и часто закапал в воду: кап-кап-кап…

— Что с тобой?.. — шепотом спросила она и только тут увидела, что в его затылке торчит стрела с черным оперением и слегка подрагивает… И тогда она поняла, что стоит он перед ней хоть еще и не мертвый, но уже и не живой… И глаза его стекленеют на омертвевшем лице, а на бороде, у рта, кровавится алая пена…

Ольвия хотела закричать, но во рту у нее вдруг так пересохло, что она не смогла шевельнуть языком.

И только тогда до ее слуха донесся пронзительный крик, и из ивняка начали выбегать какие-то низкорослые, кривоногие люди в звериных шкурах. И уже кони забились в арканах, и нападавшие в звериных шкурах взвизгнули от восторга, размахивая кто луками, кто короткими копьями.

Все это произошло в одно скоротечное мгновение, словно в тумане, в каком-то тяжелом и гнетущем сне.

А в следующее мгновение Тот, кто уничтожает волков, с трудом разомкнул окровавленные челюсти, с шумом выдохнул из груди последний воздух и, падая навзничь, резко оттолкнул от себя колоду с Ольвией, а сам скрылся под водой.

И легкая, шаткая колода, с силой оттолкнутая им от берега, поплыла вдоль него, и тотчас же в нее начали вонзаться стрелы. Ольвия упала на выдолбленное дно колоды, и от этого движения колода качнулась и поплыла еще быстрее вдоль камышей, а дальше ее подхватило течение и понесло прочь с плеса, за камыши, к Борисфену.

Ольвия слышала, как на берегу ржали заарканенные кони, как кричали те люди в звериных шкурах, слышала, как затрещал камыш — видно, они через камыши хотели броситься наперерез колоде, — слышала, но ничего не видела, потому что лежала на дне, прижимая к себе Ликту и даже зажмурив от страха глаза.

К ее счастью, течение, подхватив колоду, вынесло ее к Борисфену, а там загудел над водами ветер, волны, что шли чередой на юг, подхватили колоду и понесли ее все дальше и дальше. Колода вертелась, качалась от ветра и волн, взлетала над водой, падала куда-то вниз, и Ольвия теперь боялась не столько тех людей в звериных шкурах, сколько Борисфена. Если волны или ветер перевернут колоду, то пойдет она на дно камнем — плавать Ольвия не умела.

Но пока все шло хорошо, и она начала понемногу успокаиваться.

«Если бы Тот, кто уничтожает волков, уже полумертвый, не оттолкнул от себя колоду на течение, не спаслась бы я», — думала она с благодарностью о том, кто так ее выручил. И еще подумала, что этот странный охотник теперь уж на том свете все-таки встретит своего сына.

Куда ее несло, она не видела, лишь слышала, как над колодой гудит свежий ветер да бьют волны, и брызги заливают ей спину. Колода качалась, и казалось, вот-вот перевернется, и Ольвия вздрагивала, ощущая, какая глубина под ней. Боялась шелохнуться, чтобы неосторожным или резким движением не перевернуть своего утлого челнка, еще крепче прижимала к себе дочь, а когда та плакала, торопливо ей шептала:

— Тише, тише… а то людоловы схватят, а то колода перевернется, а мама твоя плавать не умеет, вот и пойдем на дно…

Ветер начал будто бы утихать, и Ольвия ужаснулась: «А вдруг он подует с другой стороны и погонит колоду назад, к тому страшному берегу, к людоловам в звериных шкурах?..»

Глава восьмая

От бедного скифа к богатому и еще к более богатому…

Колода ткнулась во что-то мягкое, качнулась и затихла, словно застряла. Теперь волны покачивали ее лишь с одной стороны. Ольвия осторожно выглянула и увидела длинную песчаную косу, на которой сидели чайки…

— Ликта, нас прибило к другому берегу, — радостно зашептала она дочери. — Живы-здоровы, моя крошка. Чайки сидят спокойно, значит, здесь безлюдно…

Придерживая дочь, она перевалилась через край колоды на мокрый песок, а потом вскочила и, увязая в песке, пригибаясь, бросилась к ивняку. Бежала, и казалось, что уже свистят стрелы.