Атаман всея гулевой Руси - Полотнянко Николай Алексеевич

– От счастья счастья не ищут, – сказал Федот, радуясь тому, что склонил на свою сторону недоверчивого, как волк, ко всему хозяина.

– А я тебе скажу, Федот, что ты не счастье нашёл, а вот этого копчёного сома, и теперь так в него вцепился зубами, что не отпустишь, пока тебе не отсекут голову. Так со своим счастьем и сгинешь.

– Ах ты пень чумазый! – вскричал Федот, вскочив на ноги. – Я к тебе в гости по-доброму явился, а ты меня лаешь! – Гость взялся за саблю.

Максим резво вскочил с земли, схватил Федота за шиворот и оттолкнул в сторону.

– Уймись, казак! Ты сюда пришёл не с мужиками воевать, а рассыпать атамановы грамотки. И ты, Влас, охолонь, а ты, Кондратка, увязывай укладки и посмотри коней. У тебя соль есть?

– Есть, а что?

– Отсыпь Власу половину, он ведь без соли живёт.

На шум во двор вышли все домочадцы, и тут же подъехал воз с брёвнами, с ним пришли Андрюшка и Клим. Их появление убедило Федота не ерепениться.

– Прощай, Влас, – сказал он. – Живи, сколько сможешь.

Хозяин буркнул в ответ и оборотился к Максиму.

– А ты как? Тоже счастье ищешь?

Максим не ответил и пошёл к своему коню.

Гости, не оглядываясь, отправились своим путём, Влас проводил их взглядом и подозвал сыновей.

– С сегодняшнего дня сведём коней, корову и ярок в лес. И сами там будем жить, а то, чую, скоро в наших краях объявится столько охотников за волей и счастьем, что в дым разорят и по миру пустят. А сейчас разгружайте воз, напоите коня и отправляйтесь в лес по другому разу.

Глава четвёртая

Синбирский воевода в последние дни августа 1670 года пребывал в сильном беспокойстве: окольничий Барятинский с двумя полками рейтар заплутал где-то в засурских дебрях и не шёл на выручку города, хотя князь Милославский нюхом опытного военачальника ощутимо чуял, что Стенька Разин со своим воровским войском уже совсем близко. Только вот где? Вести о нём приходили самые разные: гулящие людишки, взятые казацкими разъездами в Диком поле, в один голос показывали, что атаман гуляет в Астрахани и о походе на верховые города и думать забыл, казна его полна, казаки и гулящие людишки сыты и довольны; приказчик гостя Гурьева, вырвавшийся с Низа, донёс, что воры забрали под себя все струги и лодки, грузят на них пушки и пороховую казну, а сам Разин во всеуслышанье грозит московским боярам кровавым отмщением за их неправды и спешно готовится покинуть Астрахань.

Чтобы как-то выйти из неведенья, Милославский неделю назад послал Марка-иноземца, польского шляхтича, с товарищами на самое громкое место на Волге, на Переволоку, где воры имели обычай гнездиться, а также переволакивать свои лодки из речки Усы в Волгу, сильно сокращая этим путь по реке. Ушёл Марк, и нет от него вестей, и каждый день Иван Богданович вставал ото сна сильно не в духе, сегодня повысил голос на свою поломойную девку Настю, чтобы она не разлёживалась на лавке, а вставала и собирала постель. Вольной девке Насте, привычной повелевать прежним воеводой князем Дашковым, такое обращение пришлось не по сердцу, она фыркнула рассерженной кошкой, откинула заячье одеяло и встала перед Милославским, сияя нежнорозовой наготой.

– По нашему уряду, князюшка, – сказал она. – Ты не должен меня обижать, я не холопка, а вольная девка, похочу, и к голове Бухвостову уйду, он меня давно к себе кличет, или к солдатскому полковнику Глебу Ивановичу.

Выплеснула, язва, ядовитые слова и обожгла Милославского таким жарким взглядом, что он о воровских казаках и думать забыл, кинулся к своему окованному железными полосами походному сундуку, щёлкнул замком, залез с головой под крышку и на цыпочках возвратился к своей девке-душегрейке. Настя глянула в раскрытую ладонь князя и разулыбалась, да и было от чего – на ладони лежал рублёвый золотой.

– А что Бухвостов, – сказал дрогнувшим голосом Милославский. – Что, этот кобель и впрямь на тебя зенки пялит?

– Мне он пустое место, князюшка, – проворковала Настя. – Пусть себе пялит, за погляд деньги не берут.

И так зовуще улыбнулась, бесовка, что Милославский шагнул к ней в беспамятстве, но в дверь забрякали и начали его звать.

– Иван Богданович! Человек прибежал с вестями про Стеньку Разина!

– Стойте на крыльце, выйду, – сказал воевода и, крепко обняв свою душегрейку, поцеловал её в сочные губы.

Затем одел на себя зелёный, подбитый атласом кафтан, причесал растрёпанную бороду гребешком и степенно вышел на крыльцо, где, стоя на коленях, его ждал синбирский посадский человек Ульянка Антипов. Воевода сел в услужливо подвинутое ему дьяком Ермолаевым кресло и сурово глянул на вестовщика.

– Что тебе ведомо о воре Стеньке?

– Ехал я, воевода, с Низу на малом струге, да воровские казаки переняли нас на Переволоке, многих синбирян поубивали и в Волгу кинули, а меня взяли с собой, и был я с ними два дня, пока не утёк.

– Что про вора слышал? – нетерпеливо перебил Ульянку воевода.

– Слышал от воровских казаков, что стоит он под Самарой, а самаряне своровали, Самару ему по своей охоте сдали, а лучших людей Стенька посадил в воду.

Весть была важной, бунташное войско отделяли от Синбирска несколько дней пути.

– Ещё что забыл сказать?

– Говорили промеж собой воровские казаки, что Стенька Разин хочет быть в Синбирске на Семён день.

– Велико ли воровское войско? – спросил князь.

– Про то, воевода, не ведаю, а слышал, что весь Низ поднялся.

– Ларион, возьми посадского человека и запиши всё, что он знает, – сказал Милославский. – Великий государь должен о сём ведать. После сделаем отписку в приказ Казанского дворца.

«Вора нужно ждать со дня на день, – забеспокоился князь. – А что, если Барятинский так и не явится и мне придётся стоять супротив Разина одному? Самаряне, выходит, своровали. Известно кто – свои же стрельцы и казаки. Государь их землёй пожаловал, деньгами, а они променяли достаток на воровское счастье. Не то ли и здесь случится?»

– Петька! – подозвал Милославский своего денщика. – Кликни ко мне полковника Зотова.

Солдатский начальник явился явно не в духе, к тому же перепачканный мукой.

– Что с тобой стряслось, Глеб Иванович? – усмехнулся Милославский. – Уж не решил ли ты в хлебопёки податься?

– С мельником Андреевым куль друг у дружки тянули, – хмуро сказал полковник. – Я ему велел складывать муку возле Казанских и Крымских ворот, а он в амбар хотел увезти.

– Кому же она там будет помехой? – удивился Милославский. – Тебе мука зачем?

– А чем прикажешь, князь, ворота заваливать, когда вор к городу приступит? Укрепим ворота кулями муки, да кули с солью из амбара надо вынести и туда же сложить. Там они будут в целости, и нас защитят.

– Этот мельник своё добро вздумал сберечь, а про Синбирск у него и думы нет! – вспыхнул Милославский. – Вели ему моим словом таскать на своем горбу кули к воротам. Будет упираться, отмеряй батогов, сколь похочешь!

– Добро, воевода, так и сделаю. Меня-то зачем звал?

– Есть важные вести, – сказал Милославский, вставая с кресла. – Вор в Самаре. Но это ещё не всё. Как и в других городах, казаки и стрельцы переметнулись к Стеньке, только лишь он подошёл к пряслам. Такое будет и здесь, если мы, полковник, не избавимся от ненадёжных людишек. Но куда их девать? В тюрьму их сажать пока не за что, явной вины на них нет. Выгнать, отобрав оружие, в поле тоже нельзя – скорее подадутся к ворам, да и великий государь сего дела не одобрит, он у нас человеколюб и жалостлив. Разве что посадить всех синбирских стрельцов и казаков в острог, пусть там воюют, а своруют, переметнутся, то невелика потеря. Так ли нам важен острог?

– Надолбы порушены, без них острог долго не удержать, – сказал полковник.

– С сего вечера чтобы ни одного синбирского казака или стрельца в городе не было. Прикажи своим людям смотреть за этим со всей строгостью. Самое многое через неделю вор будет стоять под нашими пряслами.