Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта - Алексеева Татьяна Сергеевна

Долго ждать Анне Петровне не пришлось. Дверь медленно и почти неслышно приоткрылась, и в спальню осторожно заглянула горничная.

— Не спите, барыня? — с трудом разобрала старуха ее шепот.

— Не сплю, — прошамкала она, — говори громче! Узнала что-нибудь?

— Узнала, барыня! — Девушка подошла к кровати Анны Петровны и еще раз поправила ей одеяло. — Это какому-то поэту памятник ставят. Пушкину Александру Сергеевичу!

— В самом деле?! Пушкину?! — Дряхлая барыня вздрогнула и попыталась приподняться на своих огромных мягких подушках. Сделать это ей не удалось — силы совсем оставили восьмидесятилетнюю женщину, но глаза ее засверкали таким же живым и радостным огнем, как когда-то в молодости.

— Ну да, мне так сказали… — растерянно пробормотала Глаша. — А вы лежите, не вскакивайте, куда?! Хотите — я еще что-нибудь про него спрошу?

— Не надо… — Морщинистое лицо Анны Петровны озарила улыбка. — Я о нем знаю больше, чем все эти зеваки на улице, вместе взятые… Значит, памятник ему в Москве будет?

— Да-с, Анна Петровна, будет. Его как раз сейчас мимо вашего дома провезли! — сообщила служанка.

— Давно пора… — все с той же улыбкой отозвалась старушка, и из ее глубоко запавших глаз выкатились две большие слезы. Она хотела сказать что-то еще, но силы оставили ее окончательно, и она прикрыла веки, уже неспособная бороться с накатывающим на нее сном. Горничная хотела спросить Анну Петровну о неизвестном ей поэте, которого, как она поняла, старушка когда-то знала лично, но увидела, что та засыпает, и на цыпочках отступила к двери. С хозяйкой и раньше бывало так, что она засыпала на середине фразы, а потом возвращалась к прерванному разговору.

Скрипнула дверь, затихли в отдалении Глашины шаги. Стих и шум на улице — до Анны Петровны долетали только слабые его отголоски. Памятник человеку, которого она много лет назад, невообразимо давно, любила, провезли мимо ее дома и, может быть, даже уже установили на какой-нибудь из площадей. Интересно, как он выглядит, похож ли на того Александра Пушкина, которого она знала?..

Издалека снова донеслись какие-то звуки — не то смех, не то молодые голоса… Анна Петровна Маркова-Виноградская, больше шестидесяти лет назад носившая фамилию Керн, уже не осознавала, слышит ли их наяву, или это ей снится то время, когда Пушкин был жив и они вместе шли по широким тенистым аллеям Михайловского. Вскоре она уже крепко спала, продолжая при этом улыбаться — веселой и словно бы немного хитрой улыбкой.

А по улице мимо ее дома по-прежнему проезжали богатые экипажи и шли пешком люди в простой одежде. Несмотря на пасмурную погоду и низко висящее серое небо, готовое в любой момент пролиться на москвичей дождем, спешащих по Тверской людей было очень много. Все они торопились, все знали, что могут опоздать, а может быть, уже опоздали на торжественное открытие памятника человеку, произведения которого читал каждый из них. Все надеялись, что все-таки успеют увидеть церемонию открытия.

Между тем чуть дальше, на Страстной площади, уже заканчивалась подготовка к открытию огромного бронзового памятника, вокруг которого колыхалась нетерпеливо шепчущаяся толпа. Там были те горожане, кто следил за установкой гранитного пьедестала и самой статуи с осени прошлого года, и те, кто лишь теперь впервые услышал о памятнике, и те, кто вообще оказался возле площади случайно. Все они ждали одного — начала торжественной церемонии, и до этого момента оставались считанные минуты. Но пока еще скульптура была скрыта огромным, сероватым от городской пыли куском полотна, из-под которого виднелся лишь гранитный постамент. Свободно свисающая и слегка колышущаяся на ветру ткань скрывала статую от любопытных взглядов, но москвичи все равно не отрываясь смотрели на ее широкие складки, пытаясь угадать, что именно они прячут, как выглядит под ними памятник великому поэту.

С разных сторон к площади почти одновременно подъехали четыре кареты, остановившиеся всего в нескольких шагах от постамента и заставившие горожан расступиться, пропуская их. Из распахнувшихся дверей первой степенно вышла солидная дама в шляпе с густой вуалью, скрывающей ее лицо. К ней легко подбежала улыбающаяся черноволосая пассажирка второго экипажа, на первый взгляд еще очень молодая, хотя более внимательный наблюдатель понял бы, что на самом деле ей уже не меньше сорока.

Дама в шляпе приподняла вуаль, и они, взявшись за руки, радостно расцеловались. Тем временем из двух оставшихся карет вышли двое празднично одетых мужчин, которые подошли к дамам и тоже очень тепло поздоровались с ними. Следом за этими четырьмя людьми на площадь вышли еще несколько человек — мужчины и женщины, постарше и помоложе. Они тоже поприветствовали друг друга и остановились рядом с вставшей в круг и начавшей с интересом о чем-то беседовать четверкой.

Теперь толпящиеся на площади москвичи с любопытством разглядывали вновь прибывших. Кто-то узнал их и рассказал об этом своему соседу, тот передал услышанное другим стоящим рядом людям, и вскоре по всей площади пробежал слух о том, что самые почетные гости, приглашенные на церемонию открытия памятника, тоже находятся здесь. Взгляды, которые зеваки бросали на этих гостей, стали совсем нахальными, но те не обращали на них ни малейшего внимания. Не смотрели они пока и на закрытый памятник. Всем четверым явно хотелось поговорить друг с другом, и они были очень рады представившейся для этого возможности.

— Рассказывай сначала ты, Наталья! — властно потребовала старшая из женщин, кивнув младшей. — Надолго в этот раз приехала? У детей как дела?

— Сейчас, Машенька, сейчас все расскажу! — закивала красавица. Мужчины смотрели на нее настороженными взглядами и вступать в разговор не спешили. Однако дама, которую Наталья ласково назвала Машенькой, заметив это, сурово нахмурила брови:

— А вы что на нее набычились? Хватит уже дуться, хватит, столько лет прошло! Кто старое помянет… сами знаете! Наташка, не обращай на них внимания, рассказывай! Сашка, — вновь повернулась она к одному из мужчин, — потом твоя очередь будет, расскажешь про своих! А то они как подросли, так все реже ко мне заходят, бессовестные!

— Слушаюсь! — хором ответили оба мужчины и с притворным испугом вытянулись по стойке смирно. У того, которого назвали Сашкой, это, впрочем, получилось не очень ловко. Зато второй, несмотря на уже немолодой возраст, обладал превосходной военной выправкой.

— Гришка, с тебя я тоже подробный рапорт потребую, и не надейся, что забуду, — предупредила его Мария. — Меня просто больше всего племянники волнуют, они мне как родные дети, которых у меня нет!

— Слушаюсь, мой генерал! — со смехом отозвался мужчина с военной выправкой.

Мария ласково усмехнулась и вновь повернулась к Наталье, выжидающе глядя ей в глаза. Та открыла было рот, чтобы начать рассказывать о себе, но не успела произнести ни слова. Толпа на площади вдруг загомонила еще сильнее, и стоящие неподалеку от четверых почетных гостей люди приблизились к ним почти вплотную, кивая и показывая руками на закрытый полотнищем памятник и стоявшего совсем рядом с ним автора, Александра Опекушина.

Два брата и две сестры, словно по команде, повернули головы в ту сторону и замерли неподвижно, на мгновение забыв обо всем на свете. Они успели вовремя — как раз в этот миг белая ткань начала спадать с памятника, позволяя всем желающим наконец увидеть своего кумира.

Москвичи восхищенно ахнули, когда из-под плавно заскользившей на землю ткани появилось чуть нахмурившееся бронзовое лицо, обрамленное кудрявыми волосами и бакенбардами. А когда полотнище упало на землю, открыв статую полностью, над площадью разнесся громоподобный радостный вопль сотен и тысяч голосов. Оказалось, что на каменном постаменте выбито несколько строк из его стихотворения — хорошо известного всем, кто был в тот день на площади, «Памятника».

С наскоро, но добротно сколоченной эстрады зазвучали речи городского головы и генерал-губернатора Москвы. Ярко вспыхнули, заставив стоявших рядом людей вздрогнуть от неожиданности, накрытые черной тканью фотоаппараты. К постаменту, на котором возвышалась скульптура, начали проталкиваться люди с венками и букетами цветов в руках. А бронзовый Александр Сергеевич Пушкин смотрел на все происходящее, чуть наклонив голову. Выражение лица у него было таким, словно он, глядя на устроенный в его честь праздник, обдумывал очередное стихотворение или поэму…