Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович

— Да нет, не думаю. Фирма Бутина его привлекает! Лишиться его для меня тяжко. Молод и талантлив. И юридически подготовлен, и в бухгалтерии знаток, и языками владеет. В крупном деле у него широкий путь... А у меня что — тропа таежная.

Прощекотал самолюбие Бутина. Скромно оценивает себя Хаминов, высоко не заносится!

Бутин согласился, и они распрощались, в общем довольные друг другом.

Лето наступило сухое и жаркое. Такого страшного лета давно не знавало Забайкалье.

Небо дышало раскаленной синыо, и эта сухая мертвая синева давила тяжелым, жестоким зноем землю и все живое на земле: пашни, луга, леса, травы, сады, огороды... Во многих местах, где растрескалась и измельчилась почва, меж небом и землей нависала помха, помаха, мга, — темная густая завеса мельчайшей пыли, гасившая дневной свет и застилавшая и небо и солнце. Лица людей одевались в маску темно-серой пыли.

Местами вместо зеленой травы тянулись серо-желтые проплешины полежалых и высохлых растений. Листья боярки, черемухи, шипишки скручивались в хрупкие коконы. Пробившиеся с весны росточки моркови, начатки ботвы замерли, поникли и превратились в черно-желтые усохшие стручки.

На Яблоновом хребте, под Становиком, близ Читы, неподалеку от Нерчинска, за Шивкинскими столбами, и южнее, к Шилке, загудела-заполыхала в прожорливых пожарах тайга.

Птицы, с побелевшими от страха глазами, с раскрытыми в дикой жажде клювами, влетали в окна, метались по комнатам, по стайкам и амбарам в поисках недопитой, вылитой, помойной, самой что ни на есть грязной, — но воды, воды! Залетали в пустые ведра и котлы, ныряли в пересохшие колодцы, падали замертво во дворах к ногам людей...

Сотнями беззвучно и покорно валились овцы. Буренушки с тоскующими мордами и запавшими боками, стоя с деревянно сухими палками расставленными ногами или лежа у заросших черной каменистой грязью водопоев, бессильным хриплым помыкиванием встречали свой последний час. Лошади — ходячие скелеты с разбухшими коленями — двигались с такой осторожной медлительностью, словно с каждым шагом им угрожало развалиться на части.

А люди ничем не могли помочь ни зверям, ни птицам, ни домашней скотине. Не могли помочь и себе. Вода вдруг стала дороже всякого золота!

Высохли до самого донышка реки, ручьи, ключи, источники. Через Нерчу, Дарасун, Нараку, Нерчу, Тургу, Зюльзю, Олекан, Олов, обе Хилы и другие, питающие города, поселки, рудники, заводы, прииски Нерчинского округа водоемы — можно на всем протяжении пройти почти посуху. Даже мари под Шивией и за Верхней Олей за два-три дня усохли, будто осатаневшее многотысячное стадо сохатых и маралов выхлебало из них всю воду!

Обмелели Онон, Ингода, верховья Олекмы. Пароходы Бутина и его компаньона Прокопия Ивановича Пахолкова сиротливо стояли на приколе у Сретенского и Благовещенского причалов, — по такой низкой воде и на плотах в отмель уткнешься!

Люди выходили из домов, задыхавшихся от жары, дыма, чада и никак не спасавших от духоты, от свинцовой тяжести в теле, затрудненности дыхания, головокружений... Выходили, тоскливо глядели на небо в поисках облачка, в надежде углядеть над хребтами синюю дымчатую полоску приближающегося дождя...

Зной стоял намертво, будто врос в землю и воздух, будто слился с неподвижной природой. Если и шевельнется где ветерок, так в нем не свежесть, не дуновение, а уголья одни, он обжигает, вызывает горячую болезненную испарину, и еще сильнее изнывает и томится все живое...

Миновал июнь, наступил июль, а жара и сушь не спадали.

От Байкала до Амура, разделенных тысячами километров и соединенных общим горем-бедой — словно из одной груди вырвался облитый слезами вопль, обращенный к Богу: «Господь наш милостивый, вездесущий и всемогущий, прости прегрешения наши, смилуйся над рабами Твоими неразумными, над тварями земными, над кормилицей землей нашей! Воды, Господи, водой напои нас!»

Молебны за молебнами, крестные ходы, сборища молящихся в храмах, соборах, церквушках, часовнях, в поле — везде, где есть икона, крест, распятие, тысячеголосо возносились молитвы к синему омертвелому небу, над которым находится всеблагой, разгневанный греховностью людей суровый повелитель Вселенной...

Преосвященный Мелетий, епископ Селенгинский, объезжал со свитой страдающий от засухи край. Населению грозила голодная зима, угрожали эпидемии и другие несчастья. Говорили, что в Борзинских степях вспыхнула тарбаганья чума, что в Акше, на самой границе с Китаем, случаи холеры.

Преосвященный Мелетий, в миру Михаил Кузьмич Якимов, служил молебны в Верхнеудинске, в Петровском заводе, в чикойских селах от Гусиного озера до Черемхова, по Хилку — от Бичуры до Могзона, в Чите, в казачьих станицах, бурятских улусах, в Карымской и Шилке, в Сретенске и Троицком и вот дошел до Нерчинска.

Остановился он по приглашению Бутина в Большом доме. Отвели наверху все гостиные, будуары и спальни десятку священников, дьяконов, певчих, сопровождавших епископа в его долгом и печальном странствии.

Бутин отвел Мелетию отдельную комнату у себя в мезонине и тем самым получил возможность познакомиться с ним поближе.

С церковью Бутин жил в ладу и мире. И с епископом Мелетием, и с архиепископом Иркутским и Нерчинским Парфением, и со сменившим его архиепископом Вениамином. Не раз духовенство края публично и торжественно благодарило Бутина за щедрые пожертвования в пользу церкви, паствы, нищих, сирот, домов призрения, В начале семидесятых годов он был утвержден в должности Почетного блюстителя по хозяйственной части Нерчинского духовного училища. Позже занял ту же требующую трудов должность при Благовещенской духовной семинарии. Практически училище и семинария существовали наполовину за счет денежных и материальных пособий бутинской фирмы.

Духовенство не скупилось на адреса, грамоты и благословения за полную религиозного рвения заботу о православной церкви и нуждах верующих.

Пожертвования, благотворительность и меценатство не ослабляли, но укрепляли положение Бутиных в купечестве, предприятиях, в глазах властей и в отношениях с демократической Россией. Были и такие награды, которые наполняли его законной гордостью. Те награды, что утверждали прямую пользу деятельности Бутина в промышленности, науке, торговле, просвещении. «За полезную деятельность и особые в торговле с Китаем заслуги» он еще в 1872 году «всемилостивейше пожалован» кавалером ордена Святого Станислава третьей степени. За труд о путешествии в Тяньцзин и открытие нового торгового пути Императорское географическое общество присудило Бутину серебряную медаль. За усовершенствование золотопромывалыюй машины и представленную вместе с Коузовым модель оной на Московскую политехническую выставку Императорское общество любителей естествознания, антропологии и этнографии присуждает Бутину золотую медаль.

Что же, и церковь православная не проходила мимо трудов Бутина, значит, они нужны народу, России и Богу!

Но преосвященный Мелетий давно любопытен Бутину не только как священнослужитель. Это была личность выдающаяся, в своем роде легендарная. Его смелый ум, образованность, дар горячего и правдивого слова притягивали к нему и верующих и неверующих. Его уважали за независимость от властей и церковного начальства, за чистоту жизни и открытое сочувствие нуждам народным. Его пламенные слова, гневные, осуждающие, прозвучали более двадцати лет назад на всю Россию. Молодым иеромонахом, студентом Казанской духовной академии, выступил он в панихиде по расстрелянным несчастным крестьянам села Бездны, поднявшимся против дикого помещичьего произвола сразу после объявления Положений 19 февраля. Сибирь помещика не видела, в Сибири крепостничества не было, зато она увидела мужиков, сосланных за участие в волнениях, мужиков, в которых стреляли за то, что они хотели земли, хлеба и не хотели помещика. Тогда-то и Афанасий Прокофьевич Щапов пострадал, оборвалась его ученая карьера, и вскоре он очутился в Иркутске. Туда же сослали и Мелетия, духовного ученика Щапова, той же академии воспитанника. Не решились лишить сана, осудить, — речь духовного пастыря дышала святостью, Божьим гневом, голос во всей Руси прогремел, — а проучить, смирить, обуздать надо, удалить подальше от очагов брожения. Вот и сослали под видом руководства забайкальской духовной миссией, позже поставили архимандритом посольского монастыря на Байкале.