Спартак (Другой перевод) - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло)

Внезапно Спартак, более двух часов погруженный в эти волны воспоминаний и мыслей, вздрогнул, насторожился и повернул голову в сторону тропинки, как будто услышал что-то. Но все было тихо, и кроме легких порывов ветра, шевеливших по временам ветви в лесу, ничего не было слышно.

Поэтому Спартак намеревался пойти лечь под навес, устроенный для него товарищами. Но сделав несколько шагов, Спартак снова остановился, еще раз прислушался и прошептал:

— Однако… На гору поднимаются солдаты… И, вернувшись назад, к сооруженной в этот вечер земляной насыпи, он прибавил вполголоса, как бы говоря сам с собой:

— Уже?.. Не думал я, что так скоро…

Спартак еще не дошел до поста, у которого бодрствовала на страже половина манипулы гладиаторов, как в тишине ночи послышался громкий и ясный голос стоявшего первым часового:

— Кто идет?..

И затем возглас еще более громкий:

— К оружию!..

За насыпью был очень короткий момент замешательства: гладиаторы вооружались и выстраивались в боевой порядок позади прикрытия.

В этот момент подошел к сторожевому посту Спартак с мечом в руке и сказал довольно спокойно:

— Идут в атаку на нас… Но с этой стороны никто не взойдет.

— Никто! — в один голос воскликнули гладиаторы.

— Один из вас пусть пойдет в лагерь поднять тревогу и прикажет от моего имени соблюдать порядок и тишину.

Один из деканов с несколькими гладиаторами пошел вперед, чтобы узнать, кто приближается. Тем временем лагерь проснулся. В несколько секунд, без шума, без смятения, каждый гладиатор вооружился и занял место в своей манипуле. Выстроившаяся когорта, как будто она состояла из старых легионеров Мария или Суллы, была готова мужественно встретить нападение любого врага.

Спартак с половиной сторожевой манипулы молча стоял за насыпью, повернувшись в сторону тропинки, чтобы слышать что там происходит. Внезапно послышался радостный крик декана:

— Это Эномай И тотчас же находившиеся с ним гладиаторы повторили:

— Это Эномай!

Вслед за тем послышался могучий голос германца:

— Постоянство и победа! Да, товарищи, это я и со мной девяносто три человека наших, поодиночке бежавших из Капуи.

Легко вообразить какую радость этот приход вызвал в сердце Спартака. Он бросился через насыпь навстречу Эномаю, и оба гладиатора крепко, по-братски обнялись.

— О, мой Эномай! — воскликнул фракиец в порыве сильного чувства. — Я не надеялся так скоро увидеть тебя.

— И я также, — ответил германец, лаская своими огромными ручищами светлые волосы Спартака и целуя его в лоб.

Когда кончились приветствия, Эномай стал рассказывать, как его отряд больше часа сопротивлялся римским когортам. Римляне разделились на две части: одна продолжала сражаться, а другая пошла в обход по улицам Капуи, намереваясь зайти в тыл. Он, разгадав этот план, оставил защиту заграждений, сооруженных поперек дороги, приказал сражавшимся вместе с ним гладиаторам рассыпаться, укрыться на всю ночь в каком-либо месте, выйти из города поодиночке и соединиться всем под сводами акведука. Рассказал затем, что свыше двадцати товарищей по несчастью пали в ночной битве возле школы Лентула, и что из ста двадцати человек, которые вместе с ним оказывали сопротивление римлянам и потом разбежались по его совету, только девяносто три пришли к нему под акведук Выступив прошлой ночью, они обходными, путями дошли до Помпей, встретили здесь одного из гонцов Спартака, направлявшегося в Капую, получили от него точные сведения о месте, где гладиаторы расположились лагерем. Велика была радость, вызванная приходом этой шестой манипулы. Подбросили в костры дров, приготовили скромное угощение; пришедшим были предложены хлеб, сухари, сыр, фрукты и орехи. А после еды все в беспорядке смешались; раздавались одновременные восклицания, знакомые разыскивали друг друга, обнимались и засыпали вопросами: «А, и ты здесь?» — «Как поживаешь?» «Откуда вы пришли?» — «Как добрались сюда?» — «Превосходное место для защиты…» — «Да, мы спасены». — «А как дела в Капуе?»

Подобные вопросы и восклицания слышались во всех направлениях. Только к часу первых петухов в лагере восставших стало тихо и спокойно.

На рассвете зазвучали рожки, и гладиаторы тотчас же выстроились в боевой порядок. Спартак и Эномай произвели им смотр, давая новые распоряжения, внося необходимые изменения в прежние, воодушевляя каждого солдата и снабжая, поскольку было возможно, оружием. Затем была произведена смена караула и посланы из лагеря две манилулы: одна — запастись продовольствием, другая — дровами.

Все прочие гладиаторы, оставшиеся на площадке, следуя примеру Спартака и Эномая, взяли топоры и другие орудия и начали вынимать из скал камни, чтобы использовать их для метания в неприятеля. Эти камни, старательно заостренные гладиаторами с одной стороны, были собраны в огромные груды и сложены в стороне лагеря, обращенной к Помпее, откуда нападение было не только вероятно, но и неизбежно.

В этой работе гладиаторы провели весь день. На заре следующего дня они были разбужены криками часовых, призывавших к оружию. Две когорты римлян, около тысячи человек, под начальством трибуна Гага Сервилиана, взбираясь на гору со стороны Помпей, готовились напасть на гладиаторов в их убежище.

Сервилиан, два дня спустя после той ночи, когда ему удалось помешать восстанию десяти тысяч гладиаторов школы Лентула, узнал, что Спартак и Эномай с несколькими сотнями мятежников ушли по направлению к горе Везувию. Они грабили виллы, мимо которых проходили (это было ложью — молва по обыкновению преувеличивала и искажала факты), призывая к свободе и к оружию всех рабов и слуг, которые им попадались навстречу. Ввиду этого трибун поспешил в капуанский сенат и попросил разрешения высказать свое мнение о том, что еще можно предпринять для окончательного подавления восстания в самом его зародыше.

Получив это разрешение, смелый молодой человек, который надеялся на подавлении этого восстания заслужить большие почести и повышение, доказал, насколько опасно было бы оставить Спартака и Эномая в живых и позволить им свободно передвигаться по полям хотя бы в течение нескольких дней, так как к ним ежечасно присоединялись рабы и гладиаторы. Он сказал, что необходимо пойти вслед за бежавшими, настигнуть их, изрубить в куски, а головы их, насаженные на копья, выставить в школе Лентула Батиата на страх остальным.

Этот совет понравился капуанским сенаторам, пережившим уже столько тревожных часов в страхе перед восстанием гладиаторов; они приняли предложение Тита Сервилиана и опубликовали декрет, по которому за головы Спартака и Эномая была назначена награда в два таланта. Оба вождя вместе с их товарищами были приговорены к распятию на крестах, причем под угрозой самых суровых наказаний воспрещалось свободным и рабам оказывать им какую-либо помощь.

Другим декретом сенат Капуи поручал трибуну Титу Сервилиану командование над одной из двух когорт легионеров, находившихся в Капуе, в то время как другая когорта под начальством Центуриона Попилия должна была остаться для наблюдения за школой Лентула. Сервилиану было дано право снять в соседнем городе, Ателле, еще одну когорту и с этими силами отправиться на окончательную ликвидацию безумного мятежа.

Декреты были переданы для утверждения префекту Мецию Либеону, который чувствовал себя очень плохо от пинка Эномая и от страха. Почти без чувств лежал он два дня в постели в сильной лихорадке. Он подписал бы не два, а десять тысяч декретов, лишь бы избавиться от страха перед бунтовщиками.

Таким образом, Тит Сервилиан в ту же ночь выступил в Ателлу, взял там вторую когорту и во главе тысячи двухсот человек кратчайшим путем пришел к Везувию.

Ночь он провел на склоне горы и с первой зарей стал подниматься к вершине. Когда солнце взошло, он был уже возле лагеря гладиаторов.

Как ни осторожно продвигались римские когорты, выставленный впереди часовой гладиаторов услышал и заметил их на расстоянии выстрела из самострела. Раньше чем они дошли до него, он, подняв тревогу, отбежал к соседнему часовому и таким образом, все часовые очень быстро отступили за насыпь, где находились гладиаторы сторожевой полуманипулы, готовые встретить римских легионеров дождем метательных снарядов.