Король холопов - Крашевский Юзеф Игнаций

Говорили, что во всем виноват король, его обвиняли в злодеянии, а духовенство не щадило его, предсказывая новые бедствия, голод, нашествие, саранчу, которая уже опустошила Чехию, нападение язычников и т.п.

Хотя король при помощи архиепископа гнезнинского делал шаги к достижению соглашения, но Бодзанта, требуя большего, чем это дозволяло достоинство короля, затягивал спор между Казимиром и церковью, коверкая и затрудняя жизнь.

Верующим и набожным приходилось ежедневно страдать за грехи короля, так как требы совершались только в исключительных случаях, втихомолку, и каждый раз с разрешения епископа, которое получалось, как особенная милость.

Такое положение вещей продолжалось очень долго, а спор, поддерживаемый обоими противниками в Риме, до сих пор не был разрешен. Король тяготился этим спором и хотел бы хоть дорогой ценой достигнуть соглашения; но отношения слишком обострились, а посторонние этим пользовались и затрудняли примирение.

Большая часть духовенства из других епархий не покинула короля, и капелланы служили обедни в замке, но лишь только Казимиру приходилось сталкиваться с властью епископа, его не признавали и обращались с ним, как с проклятым и отлученным.

Архиепископ и его племянник усердно работали над примирением, король был удручен, а Бодзанта, чувствуя, что в нем нуждаются, становился все требовательнее.

Легко понять, что такое состояние страны сильно способствовало развитию религиозной экзальтации.

Умолкнувшие колокола, закрытые на замки двери костелов, похороны без пения, без хоругвей и без всяких обрядов, обедни, совершенные втихомолку в уединенных каплицах, затруднения при крестинах и свадьбах, все это сеяло тревогу в сердцах.

Более хладнокровные научились обходиться без того, в чем им отказывали, но более горячие беспокоились, тосковали и кричали, возмущаясь положением вещей.

Все еще помнили о чуме, которая еще так недавно как бич пронеслась над Краковом, унося с собой тысячи жертв, и боялись возвращения такого бедствия. Распространялись слухи, что чума опять появилась в некоторых местах.

Поэтому повсюду царило беспокойство, увеличивавшееся с каждым часом. Одной из проповедниц о наказании и мести Божьей была Бася, бывшая когда-то большой ветреницей и предавшаяся теперь страстному покаянию. Вместе с религиозным экстазом в ней было огромное мужество, толкавшее ее на самые смелые шаги; она пробиралась повсюду и проповедовала о том, чего требовало ее вдохновение.

Однажды она, одетая в платье послушницы, с четками и с крестом пробралась в замок сначала к Кохану, потом к королю и, упрекая их в злодеянии, угрожала им и призывала их к покаянию.

Это был век, когда вера в Бога еще не была поколеблена; поэтому голос такой женщины производил впечатление.

Король выслушал призыв молча. Кохан опечалился; он долгое время после ее посещения был встревожен и удвоил свои пожертвования на костел, которые он делал со дня смерти Барички.

Однажды вечером в доме Фрица Матертеры, в котором он сам редко показывался, хозяйка дома одна принимала своих обычных гостей. За столом сидели только что прибывший доминиканский приор, ксендз Томаш, капеллан этого же монастыря Иренеуш и рядом с ним — младший викарий костела Пресвятой Девы ксендз Павел из Бжезия, известный своей набожностью и ученостью.

Хозяйка дома, которая наказывала себя самыми строгими постами, в отношении к духовным отцам была очень снисходительна и старалась всячески им угодить. На стол поставили кушанье и напитки, а сама Бася прислуживала отцам, подавая им вместо прислуги воду для мытья рук и полотенца; в это время ксендз Павел, худой, высокого роста мужчина с длинным лицом вытянул белую, большую, с костистыми пальцами руку в сторону Томаша и обратился к нему:

— Слышали ли вы, отец мой, о бичевниках?

Ксендз Томаш, седой, полный, тяжеловесный мужчина с круглым, довольно веселым лицом как раз в этот момент вытирал пот со лба, потому что было начало лета, и стояли жаркие дни.

Взглянув с удивлением на говорившего, он спросил:

— О каких?

— Молва о них идет по всему свету, — возразил ксендз Павел, — и говорят, что они уже и у нас появились из-за границы и в некоторых городах увлекли за собой большую толпу. Только в Кракове их еще пока не видно. Худой и бледный кашлявший монах, ксендз Иренеуш, быстро бегавшие глаза которого выдавали его проницательный ум, покачал головой, как бы желая высказать некоторое сомнение и недоверие.

Бася, державшая еще в руках воду и полотенце и собиравшаяся уходить, заинтересованная, остановилась. Взгляд ее, обращенный на ксендза Павла, выражал горячую просьбу.

— Бичевники? — спросила она.

— Да, кающиеся, бичующие себя. И странствующие по всему свету, живя с подаяния и призывая грешников к покаянию.

Все молчали, ксендз Павел тоже замолк на мгновение.

— Это явление имеет большое значение, — прибавил он, задумавшись. — Чаша грехов переполнилась, и все чувствуют, что необходимо изменить жизнь. Господь наделяет вдохновением бедняков и нищих так же, как Он выбирал апостолов из черни. О них рассказывают чудеса.

Бася поставила на пол кувшин с водой, бросила полотенце и со сложенными накрест руками приблизилась в ксендзу Павлу.

— А! Скажите! Скажите! — воскликнула она. — Это поразило мое сердце! Это перст Божий! Публичное покаяние, добровольное телесное наказание… Нужда и голод… Новый закон… Новые апостолы!..

Ксендз Павел насупился.

— Нового закона не может быть, а также нет надобности в новых апостолах, — с кислой миной сказал он. — Всю правду и всю науку принес нам Христос. Но мы и части ее не восприняли и исполняем только то, что нам удобно.

Приор и ксендз Иренеуш молчанием подтвердили свое согласие.

— Где же они? Откуда они идут? Я буду искать этих святых кающихся! — воскликнула хозяйка дома, приблизившись к ксендзу Павлу.

Вдруг Иренеуш тихим голосом быстро проговорил:

— Осторожно, осторожно! Необходимо, чтобы церкви осмотрелись и убедились, что под этой набожностью не скрыта какая-нибудь ересь.

Бася остановилась в изумлении.

— Отец мой, — начала она, — какая же тут может быть ересь, и что может быть греховного в покаянии? Чем оно строже, тем милее Богу!

Ксендз Иренеуш руками перебирал по столу.

— Тут что-то темное, — произнес он, — и пока это не будет расследовано и выяснено, необходимо быть осторожным, а то вместо того, чтобы служить Богу, можно попасться в сети сатаны.

Он угрожающе поднял руку, и хозяйка замолчала; но видно было, что она сгорает от любопытства.

Ксендз Павел из Бжезия уселся при столе. Он, по-видимому, жалел женщину.

— Где она первоначально образовалась, эта кающаяся…

— Секта? — добавил ксендз Иренеуш.

— Секта или общество, Господь их знает, — продолжал ксендз Павел, — только известие о ней одновременно пришло с Рейна, из Венгрии и из Италии. Толпы их, проходя через соседние страны, проникли и к нам. Некоторые духовные лица открывают им костелы, другие же их подозревают.

— В чем? — спросила хозяйка.

— В том, о чем я говорил, — вмешался Иренеуш, — что это секта. Нашему ордену именно поручено расследование всякой ереси, этой опасной ржавчины, которая легко пристает к слабым, но горячим. Инквизиторы об этом выскажутся.

Уставший приор, до сих пор не проронивший ни одного слова, тихим, задыхающимся голосом проговорил:

— Да, да… Необходимо все тщательно обсудить. Дьявол не спит.

Хозяйка прислушивалась с большим вниманием.

— Простите мне, обиженной умом, — сказала она, — но какое заблуждение может быть в строгом покаянии?

Ксендз Иренеуш с улыбкой ответил:

— Многое можно было бы об этом сказать. Но я, душа моя, об одном только скажу. Там, где нет капеллана в качестве руководителя, там люди легко могут быть введены в заблуждение. Среди этих бичевников ничего не слышно о капелланах. Какие-то неизвестные, непосвященные, самозванцы являются им вождями и ведут эти толпы. Мужчины и женщины различного возраста странствуют, вместе живут… Гм! Гм! Мне кажется, что тут дело нечистое.