Салтыков. Семи царей слуга - Мосияш Сергей Павлович

И несмотря на просьбу императрицы «утеплить» взаимоотношения с австрийским фельдмаршалом, Салтыков никак не мог перебороть в себе неприязнь к Дауну, так мелко и подло обманувшего его в прошлую кампанию. Впрочем, не любили его и другие русские генералы, обозначая румянцевской краткой аттестацией: «Трепло!»

Дауну, конечно, плевать было на все это, ему — фавориту императрицы-королевы Марии Терезии — всегда обеспечено главное командование над австрийским войском и заведомое прощение всех конфузий и потерь.

В отличие от Марии Терезии, Елизавета Петровна своих фаворитов берегла, разумеется нынешних, не бывших. Возвышала и награждала их боевыми орденами совсем не за бои, а за баталии другие — постельные. Что делать? Слаба женская душа, слаба и нежна даже в монархической плоти.

Таким счастливцем стал, например, бывший пастух Алеша Разумовский — кавалер всех орденов и генерал-фельдмаршал, не знавший, с какой стороны заряжается ружье и почему оно стреляет, впрочем, не кичившийся своим положением, а сохранивший до конца жизни доброе и простое сердце.

Утром фельдмаршал Салтыков, поднявшись со своей походной кровати, неожиданно упал, едва не разбив голову о стойку шатра. Открыв глаза, он увидел над собой испуганное лицо денщика.

— Что с вами, Петр Семенович?

— Не знаю, Проша, — прошептал Салтыков, почувствовав во всем теле неимоверную слабость. — Голова закружилась, и я… Пособи встать.

Денщик подхватил фельдмаршала под мышки, был он легок, поднял его, хотел отпустить, но граф сказал:

— Э-э, ноги что-то не мои, Проша. Пособи-ка лечь. Прохор помог Салтыкову лечь на только что покинутое ложе.

— Все, брат, — вздохнул Петр Семенович, — укатали Сивку крутые горки. Кажись, отвоевался солдат.

— Може, позвать лекаря? — спросил денщик.

— Зови, Проша, с четвертой гренадерской и заоднемя Вилима Вилимовича.

Канцлер, явившись к императрице, сообщил:

— Наш главнокомандующий Салтыков заболел, ваше величество, просит заменить его.

— Вот беда-то. Кем же его заменять?

— Он передал пока команду Фермору. Может, его?

— Ну вот. Тех же щей да пожиже влей. Фермор завалил нам позапрошлую кампанию, завалит и нонешнюю.

— Може, все-таки попробовать Бутурлина, ваше величество?

— А что пробовать? Больше некого. Посылайте Александра Борисовича, все-таки фельдмаршал, пусть оправдывает звание. Правда, тоже староват. А где ж моложе-то взять?

— Салтыков просит в письме разрешения вернуться ему в Познань, дабы не быть обузой армии на марше.

— Разрешите, конечно, пусть лечится. И немедля отправляйте Бутурлина, не дело армии без головы быть. Пусть перед отъездом ко мне зайдет.

Когда через два дня Бутурлин появился в будуаре императрицы, она там забавлялась с внуком Павлом Петровичем.

Фельдмаршал, несмотря на преклонный возраст, был статен и даже красив, не зря в свое время в фаворитах обретался.

— Ваше величество, я отбываю к армии. Пришел проститься и выслушать пожелания.

— Ну что ж, Александр Борисович, хочу вас обрадовать, я подписала указ о присвоений вам графского титула.

— Спасибо, ваше величество.

— И надеюсь, вы оправдаете наше к вам доверие, как оправдал в прошлую кампанию себя Петр Семенович. Увы, не меня одну болезни донимают, добираются и до моих фельдмаршалов. Павлушка, Павлуша, — вдруг обратилась Елизавета Петровна к внуку, воспользовавшемуся, что бабушка на мгновение забыла о нем, и начавшему раскачиваться на деревянной лошадке во весь дух. — Ты же опрокинешься и ушибешься.

— Не ушибусь! — восторженно кричал мальчик, продолжая сильнее раскачиваться.

— Анница, смотри, чтоб не упал, — велела императрица фрейлине и опять обратилась к Бутурлину: — Я что хотела вам сказать, Александр Борисович… Вот выбил меня из колеи, озорник. Да… Пожалуйста, Александр Борисович, прошу вас, возьмите вы в конце концов этот злосчастный Кольберг. Сколько ж можно?

— Возьму, ваше величество.

— Принудите вы этого забияку к миру, сколько ж можно крови проливать. Ужас. Может, оттого я и болею, что душа изболелась от мысли, сколько мы на войне людей теряем.

— Принудим, ваше величество.

— Ну езжайте с богом, Александр Борисович, да пишите реляции почаще и поподробнее.

— Буду писать, ваше величество.

Когда Бутурлин удалился, Павел Петрович, перестав раскачиваться, сказал:

— Салтыков поехал мир делать и не сделал, а этот ни мира, ни войны не сделает.

— Павлуша, — засмеялась императрица, — кто тебя научил так говорить?

— Никто. Сам, — отвечал мальчик.

— Ах ты, бесенок, — ласково потрепала его бабушка за вихры. — Сплюнь, а то сглазишь.

— Не сплюну! — упрямо насупился шестилетний великий князь. — Как сказал, так и будет.

18. Взятие Берлина

Узнав о соединении короля Фридриха и принца Генриха в Саксонии, Салтыков, уже не подымавшийся с ложа, призвал Фермора и сказал ему:

— Вилим Вилимович, идти сейчас в Саксонию — это нарываться на великое кровопролитие, в котором еще неведомо, чей верх станет. Поэтому, пожалуйста, немедля отправьте Тотлебена, Чернышева, Панина и казаков на Берлин. Это самый удобный момент налетом взять его. По взятии пусть уничтожат все оружейные и пороховые заводы и возьмут контрибуцию. Она нам будет весьма кстати на покрытие наших трат на кампанию. Да чтоб стереглись короля со стороны Силезии.

Фермер собрал военный совет, на котором и было принято окончательно решение по рейду на Берлин.

Когда генералы стали расходиться, дежурный офицер напомнил Фермору:

— Вилим Вилимович, я же просил вас.

— Да, Захар Григорьевич, задержись на минутку, — окликнул Фермор Чернышева.

— Слушаю вас, ваше превосходительство.

— Вот мой генеральный дежурный подполковник Суворов просится в дело. Возьмите, пожалуйста.

— С удовольствием, — отвечал Чернышев и, оглядев невысокого худенького подполковника, спросил: — С казаками пойдете?

— Пойду, — с готовностью отвечал Суворов, не скрывая радости.

— Ступайте к Перфильеву, пусть даст вам сотню. Скажите, я приказал.

— Слушаю, ваше сиятельство, — щелкнул весело каблуками Суворов, подкинув два пальца к треуголке. — Спасибо, граф.

Пятнадцатого сентября русская армия переправилась через Одер и скорым маршем помчалась на Берлин. Первым скакали гусары Тотлебена и казаки, за ними следовал корпус графа Чернышева.

Утром 22-го Тотлебен был у стен Берлина, навстречу ему из Бранденбургских ворот вынеслись, сверкая саблями, прусские гусары.

— Денисов, — подозвал Тотлебен казачьего полковника, — отсеките их от города, чтоб никто не вернулся;

— Есть, ваше-ство.

И гусары Тотлебена сшиблись с пруссаками. Зазвенела сталь, закружилась карусель, заржали обезумевшие кони.

Пруссаки, увлеченные рубкой, не заметили, как, с фланга их обошли казаки и с гиканьем и свистом ударили сзади. Ни одному гусару не суждено было воротиться в город. Большую часть их изрубили, нескольких взяли в плен, одного из них приволокли к Тотлебену для допроса.

— Каков гарнизон в городе? — спросил генерал.

— Примерно три батальона пехоты.

— А конница?

— Конницы мало. Теперь мало…

— Из кого сформированы батальоны? Из немцев?

— По большей части из пленных французов, австрийцев и даже русских. Немцев король всех забрал с собой.

— Где сейчас Фридрих?

— Говорили, в Силезии.

— К нему посылали кого-нибудь?

— Да. Как только дозоры донесли, что вы перешли Одер, к нему поскакал гусар Корф.

Фридрих выслушал Корфа, обернулся к Притвицу:

— Немедленно ко мне принца Вюртембергского и генерала Гильзена.

— Есть!

Принц и генерал явились почти одновременно.

— Фриц, — обратился король к принцу, — русские идут к сердцу моего государства, и я боюсь думать сейчас, что творится в Берлине. Там практически нет гарнизона. Вы с Гильзеном выступаете немедленно и скачете во весь опор к столице. Постарайтесь распространить слух, что в вашем отряде и я — король Пруссии. Как только разобьете русских, немедленно шлите мне реляцию. И занимайте оборону, в городе достаточно пушек и пороха. Русские не должны взять Берлин. Вы слышите? Не должны!