Библиотека мировой литературы для детей, том 36 - Джованьоли Рафаэлло

Граждане всех возрастов и положения, проходившие по широкой и красивой Албанской улице, которая тянулась от Флувиальских до Беневентских ворот и делила город почти пополам, на мгновение останавливались, изумленно глядя вслед отряду из десяти всадников с декурионом во главе, летевшему во весь опор со стороны Аппиевой дороги; лошади были все в грязи и пыли, из ноздрей их валил пар, удила были в пене — все свидетельствовало о том, что всадники мчались с каким-то особо важным поручением.

— Клянусь скипетром Юпитера Тифатского, — сказал один пожилой гражданин своему молодому спутнику, — мне довелось видеть такую скачку много лет назад, когда гонцы привезли вести о победе, одержанной Суллой в окрестностях нашего города, у храма Дианы Тифатской, над консулом Норбаном, сторонником Мария.

— Любопытно, какие вести везут вот эти всадники! — сказал юноша.

— Едут, должно быть, из Рима, — высказал предположение кузнец, снимая с себя кожаный прожженный фартук, который испокон веков носят все кузнецы.

— Везут, верно, какую-нибудь новость.

— Может, какая опасность нам грозит?

— Или раскрыли наш заговор? — побледнев, сказал вполголоса своему товарищу молодой гладиатор.

Тем временем декурион и десять всадников, усталые, измученные долгой дорогой, проехав по Албанской улице, свернули на улицу Сепласия — другую очень красивую улицу, где находились многочисленные лавки парфюмерных товаров: благовоний и притираний, помад и эссенций, которыми Капуя снабжала всю Италию, и особенно Рим, к удовольствию матрон, раскупавших все эти товары. На середине улицы Сепласия стоял дом Меттия Либеона, римского префекта, управлявшего городом.

Всадники остановились у этого дома, декурион спешился, вошел в портик и потребовал, чтобы о нем тотчас же доложили, так как он должен передать префекту срочные письма от римского сената.

Вокруг собралась толпа любопытных. Одних удивлял жалкий вид всадников и лошадей, измученных скачкой; другие строили догадки, зачем приехал отряд и почему он так спешил; третьи пытались завязать разговор с солдатами, тщетно пробуя что-нибудь выведать у них.

Все попытки и догадки праздных капуанцев не привели ни к чему. Из скупых, отрывистых слов, которые им с трудом удалось вытянуть у солдат, они узнали только то, что отряд прибыл из Рима; это известие разожгло любопытство толпы, но нисколько не разъяснило таинственного события.

Вдруг несколько рабов вышли из дома префекта и быстро направились в разные стороны по улице Сепласия.

— Ого! — воскликнул кто-то из толпы. — Дело-то, выходит, нешуточное!

— Какое дело?

— Да кто же его знает…

— Глядите, как бегут рабы префекта!.. Будто олени спасаются от борзых в лесу на Тифатской горе!

— Стало быть, случилось что-то важное.

— Ну понятно. Куда ж это помчались рабы?

— Вот тут-то и загвоздка! Попробуй угадай!

— Эх, кабы узнать! С охотой отдал бы за это десять банок самых лучших своих румян, — сказал толстый, краснощекий торговец благовониями и косметикой, вышедший из соседней лавки; он пробрался вперед, горя желанием что-нибудь выведать.

— Ты прав, Кальмис, — заметил какой-то капуанец, — ты прав: произошло что-то очень серьезное, это несомненно. А вот мы ничего не можем узнать, хотя нам-то нужно знать, что случилось. Просто невыносимо!

— Ты думаешь, грозит какая-нибудь опасность?

— А как же! Разве сенат отправил бы ни с того ни с сего целый отряд всадников да приказал им лететь во весь дух? Наверное, немало лошадей они загнали в дороге.

— Клянусь крыльями Ириды, вестницы богов, я что-то вижу вон там…

— Где, где видишь?

— Вон там, на углу Албанской улицы…

— Да помогут нам великие боги! — воскликнул, побледнев, торговец благовониями. — Ведь это военный трибун!

— Да, да… Это он! Тит Сервилиан!..

— Посмотри, как он спешит вслед за рабом префекта!

— Что-то будет!

— Да покровительствует нам Диана!

Когда военный трибун Тит Сервилиан вошел в дом префекта, улицу Сепласия уже запрудила толпа, и всю Капую охватило волнение.

А в это время вдоль акведука, который доставлял в Капую воду с близлежащих холмов и на довольно большом расстоянии тянулся у самых городских стен, ехали верхом два человека могучего сложения; оба они тяжело дышали, были бледны, испачканы грязью и пылью; по одежде и оружию в них легко было признать гладиаторов.

Это были Спартак и Эномай; они выехали из Рима в ночь на шестнадцатое того же месяца, скакали во весь опор, меняя лошадей на каждом привале, и довольно скоро прибыли в Суэссу-Пемпетию, но здесь их опередил декурион с десятью всадниками — он мчался в Капую предупредить префекта о готовившемся восстании. Гладиаторам пришлось не только отказаться от мысли сменить лошадей, но вдобавок время от времени они должны были сворачивать с Аппиевой дороги на боковые проселки.

В одном месте им удалось купить двух лошадей, и благодаря силе воли и сверхчеловеческой твердости характера они продолжали путь, то сворачивая на проселки, то блуждая, то наверстывая потерянное время скачкой напрямик — там, где Аппиева дорога делала повороты и петли, удлинявшие путь солдатам, — и наконец выехали на дорогу, ведущую из Ателлы в Капую.

Они надеялись, что опередили гонцов сената на час — это было бы победой и великой удачей! Но вдруг в шести милях от скал, где берет начало Кланий, примерно в семи милях от Капуи, лошадь, на которой скакал Спартак, обессилев, упала, увлекая за собой седока. Желая поддержать лошадь, Спартак обхватил ее шею, но несчастное животное опрокинулось, придавив ему руку, и плечо у него оказалось вывихнутым.

Несмотря на сильную боль, Спартак ничем не выдал своих страданий, и только легкие подергивания его бледного лица сказали бы внимательному взгляду, как он мучается. Однако физическая боль была ничто в сравнении с душевными муками, терзавшими этого человека железной воли. Неожиданная неудача привела его в отчаяние: он надеялся добраться до школы Лентула Батиата на полчаса раньше своих врагов, теперь же он приедет после них, и на его глазах будет разрушено, уничтожено здание, над сооружением которого он упорно работал пять лет.

Вскочив на ноги, Спартак, ни минуты не думая о вывихнутой руке, испустил вопль отчаяния, похожий на рев смертельно раненного льва, и мрачно произнес:

— Клянусь Эребом, все, все кончено!..

Эномай слез с лошади, подошел к Спартаку и заботливо ощупал его плечо, желая удостовериться, что ничего серьезного не случилось.

— Что ты!.. Что ты говоришь!.. Как это может быть, чтобы все было кончено, когда наши руки свободны от цепей и в руках у нас мечи? — пытался он успокоить Спартака.

Спартак молчал; потом, бросив взгляд на коня Эномая, воскликнул:

— Семь миль! Осталось всего семь миль, а мы — да будут прокляты враждебные нам боги! — должны отказаться от надежды приехать вовремя! Если бы твой конь был в силах нести нас обоих еще три-четыре мили, остальной путь мы быстро прошли бы пешком. Ведь мы и так выиграли у наших врагов один час, да после прибытия гонцов им понадобится по крайней мере еще час, чтобы отдать всякие приказы и попытаться сокрушить наши планы.

— Ты рассчитал верно, — ответил германец, потом, повернувшись к своей лошади, заметил: — Но сможет ли это бедное животное нести нас обоих рысью хотя бы две мили?

Гладиаторы осмотрели несчастную лошадь и убедились, что она едва жива… Она тяжело дышала, судорожно поводя боками, от нее шел пар. Ясно было, что и вторая лошадь скоро последует за первой; ехать на ней — значило подвергаться опасности сломать не только руку, но и голову. Посоветовавшись, гладиаторы решили бросить лошадь и идти в Капую пешком.

Изнуренные, ослабевшие от долгой скачки и от голода (они почти ничего не ели несколько дней), гладиаторы с лихорадочной поспешностью пустились в путь, чтобы поскорее преодолеть расстояние, отделявшее их от Капуи. Они шли молча, оба были бледны, с обоих лил пот, но воля их не ослабевала; они шли со стремительной быстротой и меньше чем в полтора часа добрались до городских ворот. Тут они ненадолго остановились: им надо было перевести дух и немного прийти в себя, чтобы не привлекать внимания стоявшей у ворот стражи, которая, возможно, уже получила распоряжение наблюдать за входящими в город и задерживать людей, подозрительных по виду и поведению. Затем они снова пустились в путь, и, входя в ворота, оба старались казаться самыми обыкновенными голодными оборванцами, но сердце у них колотилось, по лбу стекали капли холодного пота от томившей их невыразимой тревоги.