Далёкий край (др. изд.) - Задорнов Николай Павлович

Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68

— Какой ты ловкач — катился с Амура, как калач! — кричал Алешка Коняеву.

— А какой ты говорок — со страху без дождя промок! — отвечал тот.

— С тобой водиться — как с шила воды напиться.

— Алешка хлеще складывает! Забивает, забивает! — кричали казаки.

Стояли ясные, жаркие дни. Степь сохла, желтела.

Казаки вспоминали, как в эту пору Маркешка уже стучал в своей кузнице и как над черной ее крышей высоко вился слабый дымок.

— Погиб наш оружейник. Вот был мастер! — горевал Алексей.

— Пойдем опять на Амур! Надо сквитаться за Маркешку, — толковали казаки. — Тебе подарки будут, — говорили они Скобельцыну.

— С амурцев нынче буду брать побольше, — отвечал атаман, — а то есть приказ строгий, и если откроются ваши походы, то нечем будет откупиться.

— Когда-нибудь все туда двинем, — говорил Алексей. — И тебя, атаман, народ заставит за Расею постараться, старый ты хрыч! При Амуре живешь, собака, а допускаешь ему пустовать.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

МОНГОЛЬСКОЙ СТЕПЬЮ

А Маркешку Хабарова везли монгольской степью в деревянной клетке на верблюде. Далеко-далеко за равниной что-то блеснуло, и у казака больно защемило сердце. Сверкнула кяхтинская колокольня. Маркешка подъезжал к родной земле.

Больше полугода просидел он в плену. Его возили из города в город, разные важные чиновники снимали с него допросы. Был он в верховьях Сунгари, в Гирине, у самого дзянь-дзюня [43] и еще южнее, в Пекине. Видел Маркешка впервые в жизни теплую землю, сады цветущей вишни. Китайский губернатор в Гирине, глубокий старик, оказался умным и любознательным человеком. Он полагал, что русские не враги Китая и что с ними надо жить в мире. Он сам, когда доставили Маркешку в Пекин, был там же и исхлопотал казаку позволение возвратиться на родину.

И вот третью неделю Маркешку везли степью, но твердой веры, что везут его домой, не было. Он опасался, что китайцы отправляют его куда-нибудь в такую глушь, что вовеки не выберешься. Правда, по дороге шли обозы с чаем… В России чай любят. Так много чаю больше везти некуда. Сейчас, завидев блеск кяхтинской церкви, казак ожил. Родная станица, родная земля, дом родной, друзья, все, с чем уже несколько раз мысленно прощался Хабаров, теперь близко. И уже тряская клетка, казалось, не мучила казака.

Маркешка зашевелился. Монгол-погонщик сердито окрикнул его и щелкнул бичом. Два стражника и маньчжурский офицер плелись верхами на низкорослых лошадях. Офицер был в грязном военном халате, без оружия и в стеганых мягких сапогах. Солнце палило нещадно, и смуглое лицо Маркешки казалось еще желтее от пота и густого слоя дорожной пыли.

Кяхта поднималась из степи. Слева, как груда бревен, разметанных на пустыре, раскинулся китайский городок, Маймачен, а через неширокую полосу от него начиналась Россия… Русский город со множеством крыш, деревянных и железных, с белыми наличниками окон и крашеными ставнями… Одна за другой показывались маковки церквей…

В Маймачене, у городского начальника, клетку с Маркешкой спустили с верблюда. Смотреть на русского собрались маймаченские китайцы. У Маркешки в глазах рябило от разноцветных шелковых халатов и вееров.

Смеющиеся, толстые, веселые купцы пугали Маркешку, что теперь русские отрубят ему голову и выставят напоказ. Молодые, подскакивая, с восторгом показывали, как будут рубить.

— На своей земле не жалко голову сложить, — отвечал Маркешка. Но в душе надеялся, что его должны пощадить, что он сделал удалое и доброе дело.

На другой день Маркешку вывели из клетки. К нему шли русские в мундирах и с оружием. Маркешка увидел пограничного чиновника и двух офицеров. Русские высокие кони стояли у ворот. Русские казаки в папахах держали их под уздцы. Следом за чиновниками и офицерами валили русские купцы и приказчики и купцы-китайцы. Огромная толпа собралась вокруг Маркешки.

Хабаров остолбенел от радости и смотрел на всех, моргая, не в силах вымолвить слова и от волнения, и оттого, что давно не говорил по-русски, и оттого, что такое большое начальство пришло встречать.

— Мы его не примем, — грубо с иностранным акцентом сказал узколицый, горбоносый офицер, — он не русский… У него лицо не русское. Он по-нашему не понимает.

Офицер пограничной стражи был из прибалтийских немцев. Маленький скуластый Хабаров казался ему похожим на азиата.

— Как же это так, ваше благородие? — взмолился Маркешка.

— Какой же он русский? — сердился офицер. — Глядите, рожа как у инородца, ноги колесом… Маленького роста, желтый.

— Такие родятся по Забайкалью! — сказал скуластый чиновник. — Вы тут человек новый в Кяхте, а мы своего узнаем.

— Нет, не может быть. Нельзя взять его, — упорствовал немец. — Мы, русские, не похожи на такого.

— Я русский! — тонко воскликнул Маркешка.

Он не на шутку испугался, что свои отступятся и опять монголы увезут его в клетке. Отчаяние овладело им.

Маркешка всхлипнул и стал утирать лицо рукавом кофты.

— О, вы не знаете, какой есть русский! — рассуждал офицер. Немцу хотелось в этот момент выказать себя истинно русским человеком.

Подъехал пожилой русский офицер, и все отдали ему честь. Сидя верхом, он устало снял фуражку, вытер лысину платком.

— Откуда явился? — с деланной грубостью спросил он.

— Усть-Стрелочного караула казак Хабаров, Маркел Иванов, — браво гаркнул Маркешка, не сводя с офицера испуганного, настороженного взгляда.

Офицер пристально оглядел казака, его рваную одежду, и ласка мелькнула в его взоре.

— Как попал в Китай?

— Зимой схватили ихние стражники, будто бы переходил границу.

— Ну, обычное дело, — сказал офицер. — А быть может, ты в Китай за контрабандой направлялся?

— Никак нет! Мы в Китай не ходили! Только по Амуру охотились.

Лысый молча смотрел на Маркешку и наконец, обернувшись к казакам, махнул платком и велел вести его в Кяхту.

Офицеры сели на коней. Казаки тронулись.

Маркешка, всхлипывая, пошел между ними.

— Чего же ты ревешь? Домой приехал, — шутливо сказал ему бородатый казак.

Но Маркешка не мог ему ответить.

«Руби голову, казни или милуй, но допусти в родное Забайкалье, — думал он, — а тут не успел порога перешагнуть, а уж грозят и отрекаются. Уж какая-то сволочь навязалась на мою голову. За меня китайский дзянь-дзюнь в Пекин хлопотать ездил, потому что я древнего рода. Такой умный старик попался. А в России что за начальство!»

Маркешка, натерпевшийся за эти шесть месяцев и выказавший стойкость и бесстрашие перед чужими людьми, снесший пытки, угрозы казни и унижение, ни словом не выдавший себя и русских, не в силах был стерпеть обиды от своих, на своей земле. И он заплакал… От счастья, что вернулся, и от горя, что тут такая несправедливость, слезы потоками текли по его щекам.

В халате, в рваной китайской кофте, весь избитый, запыленный и босой, с лицом в потеках, черный от грязи, маленький и скуластый, как монгол, но по-русски сероглазый, вернувшись из далеких странствований, шагал Маркешка по родной земле и горько плакал перед ней, как перед родной матерью.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ОПАСНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ

Наступила зима. Гао часто сидит на кане с открытыми глазами, устремленными куда-то вдаль, и гладит петуха. Кот ластится у его колен.

Дом у Гао — полная чаша: есть мясо, крупы, масло, кадушка со спелым мороженым виноградом, другая — с черешней.

Есть мука, сахар… Это все для себя, не для продажи. На продажу идет прель, гнилье, низкие сорта круп.

Чумбока женился на Одаке. Свадьбу справляли в Онда осенью. Собираясь идти на промысел, охотники обещали Гао принести много мехов, все отдать ему, ничего не оставлять Дыгену. Осенью лесные пожары потухли. Тайга местами выгорела: на огромных площадях чернели горелые стволы без ветвей. Дождь и талый снег смачивали землю и почерневшие мхи.