Под сенью чайного листа - Си Лиза

– Ныне, когда мне уже исполнилось сорок пять лет, тот возраст, когда женщины перестают задумываться о деторождении, настала пора сосредоточиться на единственной дочери и на том, какой женщиной, женой и матерью она станет. Дай мне руку.

Остальные вытягивают шеи, как гуси в небе.

Не показывая, что она прячет, А-ма сует один из подарков в мою протянутую руку. Это серебряная монета, украшенная с одной стороны непонятными закорючками, а с другой – скоплением замысловатых храмов.

– Эта монета из Бирмы, – объясняет она. – Я не знаю, что на ней написано.

Я видела Бирму на карте в школе. Это ближайшая к нам страна, но я понятия не имею, что означают бирманские буквы.

– Еще ракушка…

В другом конце комнаты Старшая невестка со свистом втягивает воздух сквозь сжатые зубы. Она много раз выражала свое восхищение этой раковиной. И, подозреваю, всегда считала, что раковина достанется ей. Разочарование омрачает ее лицо, но ей и другим невесткам пока рано делить украшения на головном уборе моей А-ма.

– Ну и мое любимое… Это перо, которое привезли из Тибета к нам по Чамагудао [4], Пути чая и лошадей. Подумай, Девочка. Эти вещицы путешествовали через океаны и реки, через горные перевалы и по торговым путям. Скоро ты сможешь прикрепить их к головному убору, который начинаешь сейчас создавать и который будет обозначать, что ты достигла брачного возраста.

Мое сердце заходится от радости, но я знаю, что А-ма сделала все это только для того, чтобы увести разговор в сторону от злосчастной плантации, моего приданого.

Неделю спустя по деревне разносится весть о том, что у Дэцзя начались роды. Свекровь присматривает за ней, как и положено в самом начале. А-ма проводит утро, изучая полки, доставая лекарства и инструменты из разных корзин и коробок и укладывая их в свой ранец, чтобы все было готово, когда Цыдо придет за ней. Напряженная тишина нарушается, когда кто-то взбегает по лестнице в мужской половине.

Еще до того, как Третий брат успевает постучать в стену, разделяющую две половины дома, А-ма поднимается и подхватывает свой ранец. Старшая невестка ждет у двери с накидкой, сотканной из листьев.

– Эту отдай Девочке, – велит А-ма, снимая с крючка вторую накидку. Она находит меня взглядом. – Сегодня пойдешь со мной. Ты уже достаточно взрослая. Если ты хочешь стать повитухой, пора начать учиться.

Три невестки смотрят на меня со смесью гордости и страха. Я испытываю те же чувства. От одной мысли, что я надену накидку А-ма, мурашки бегают по телу: неужели у меня получится помочь ей с родами?

– Готова? – спрашивает А-ма. Не дожидаясь ответа, она открывает дверь женской половины. Цыдо топчется на грязной дорожке, потирая руки с таким остервенением, что мне хочется убежать обратно в дом. А-ма, должно быть, улавливает мое настроение, потому что приказывает: – Пошли!

Предзнаменования особенно тревожны. Сейчас сезон духов. Идет дождь. Ребенок Дэцзя решил появиться на свет раньше срока, хотя ее живот уже много месяцев просто огромный. Единственный благоприятный знак – это день Крысы, а крысы живут в плодородных долинах, и это поможет Дэцзя в ближайшие часы.

Когда мы подходим к дому семьи Цыдо, я замечаю Цытэ, выглядывающую из-за двери. Ее храбрая улыбка на мгновение придает мне уверенности. Мы с А-ма продолжаем путь к хижине молодых супругов. Цыдо остается у подножия лестницы. Всем известная истина: если муж увидит, как рожает жена, он может умереть. Когда мы входим, старшая тетя Цыдо помогает нам снять накидки. А-ма встряхивает мокрой головой, осматривая комнату, еще более задымленную, чем наша. Мать Цыдо сидит на корточках на коврике, подсунув руки под тело невестки и массируя ее.

– Подвинься! – А-ма использует слова очень скупо, перестав быть дочерью, сестрой, женой, матерью и другом. Она здесь в роли повитухи.

Дальнейшее ощущается как одно движение: мать Цыдо скользит вправо, а моя А-ма опускается на родильный коврик, увлекая меня за собой. Мы словно три дерева, которые гнутся под сильным ветром. Любопытно, что делала мать Цыдо, когда мы вошли, и мой взгляд перемещается между ног Дэцзя. Под ней виднеется лужа крови и слизи. Ого! Такого я не ожидала! Моргнув, я поднимаю глаза и смотрю на лицо Дэцзя. Ее челюсть стиснута от боли, лицо покраснело от усилий, а глаза зажмурены.

Когда схватка утихает, руки А-ма быстро двигаются, сначала проникая между ног Дэцзя, а затем перемещаясь выше и выше по животу, слегка сжимая.

– Твой сын не дает тебе покоя, – говорит А-ма.

Не знаю, в том ли дело, что она сказала про ребенка «сын», или в том тоне, каким она это произнесла, будто это самые обычные роды в наших горах, но Дэцзя отвечает улыбкой.

А-ма расстилает на родильном коврике кусок вышитой ткани цвета индиго и кладет на него нож, нитку и яйцо.

– Дэцзя, я хочу, чтобы ты приняла другую позу, – говорит А-ма. – Встань на четвереньки и обопрись на локти. Да, вот так. На этот раз, когда придет схватка, сделай вдох и медленно выдохни. Пока не тужься.

Три часа спустя ничего не меняется. А-ма откидывается на спинку стула и крутит браслет с драконом на запястье, размышляя.

– Думаю, нам нужно позвать жреца и шамана.

Мать и тетя Цыдо замирают, словно олени, замеченные в лесу.

– Рума и нима? – В голосе матери Цыдо явственно звучит паника.

– Да, немедленно, – приказывает А-ма.

Через десять минут а-ма Цыдо возвращается с двумя мужчинами. Те не теряют времени. Нима погружается в транс, но боль Дэцзя не просто не ослабевает, но и усиливается. Ее глаза по-прежнему закрыты. Я не могу представить, какие ужасы она видит сейчас за сомкнутыми веками.

Мучительная агония. Я с облегчением понимаю, что не каждая женщина проходит через подобное.

Наконец нима возвращается к нам.

– Ошибку нельзя скрыть. Дух оскорблен, потому что Дэцзя допустила ошибку, когда совершала подношение предкам.

Нима не уточняет, в чем именно заключалась ошибка, но это могло быть что угодно. Мы делаем подношения горам, рекам, драконам, небу, а еще нашим предкам. Подношения как-то связаны с едой, возможно, пища не была разделена на кусочки должным образом или собака утащила часть подношения и сожрала под домом.

За дело берется рума. Он просит яйцо, но не то, что лежало на коврике, а новое.

– Сырое, – требует он. Яйцо приносят, и он трижды проводит им над телом роженицы, обращаясь к духу. – Больше не ешь и не пей в этом доме. Возвращайся в свой. – Он кладет яйцо в карман, а затем обращается непосредственно к Дэцзя: – Ты уже так долго не можешь разродиться, что настал день Буйвола. Буйволы помогают людям в работе. Теперь дух дня поможет тебе очистить комнату от дурной энергии.

Дэцзя стонет, когда свекровь и А-ма помогают ей подняться. Она не может стоять прямо. Дэцзя тащат через всю комнату к метле. Я открываю рот, намереваясь что-то возразить, но А-ма замечает это и бросает на меня такой строгий взгляд, что мой рот тут же захлопывается.

Я беспомощно стою на месте, пока нима и рума следят за тем, чтобы Дэцзя подмела все углы. Под рубашкой она обнажена, по ногам стекает кровавая жижа. Когда нима и рума убеждаются, что комната свободна от злых духов, они уходят, прихватив с собой подарки – деньги, рис и яйцо.

– Хватит ли у тебя сил сесть на корточки? – спрашивает А-ма, когда Дэцзя опускается на родильный коврик. Та поскуливает, но принимает нужную позу. – Представь, что ребенок выскользнет из твоего тела, мокрый и гладкий, будто рыба.

Звуки, которые издает Дэцзя, ужасны, как будто кто-то душит собаку. А-ма продолжает подбадривать ее и массировать отверстие, через которое выйдет ребенок. Для меня все кажется кровавым месивом, но я не отворачиваюсь. Просто не могу после того, как разочаровала А-ма. Она сделала мне подарок, и я должна постараться продемонстрировать свою состоятельность. Тело Дэцзя сжимается, словно пружина, выдавливая ребенка наружу. Затем, как и говорила А-ма, младенец выскальзывает на коврик. Дэцзя валится на бок. Старшие женщины смотрят на новорожденного. Это мальчик, но никто не торопится дотронуться до него или взять на руки.