Аз Бога ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович

Боярин свечу затеплил и удалился за дверь, будто сам побитый. Княгиня же подняла зерцало, посмотрелась в серебряную проседь – суровая костистая старуха черно глядела: призрачный свет не таил и не скрашивал прожитых лет… А ветры Стрибожьи, весенние, теплые, ломились в терем, стучали в двери и окна, вздували первую зелень в кленовых деревах, будоражили лошадей на княжьей конюшне, играли волною по днепровским плесам и подгоняли в предрассветной сиреневой выси бесчисленные стаи перелетных птиц. И по тому, как все в мире оживало под этими благодатными ветрами, княгиня больнее ощущала свою мертвеющую плоть. Не ветви отсыхали, но сушило руки, воздетые к ветрам; не корни рвались, но тайные жилки в ногах деревенели, те самые, что насыщали тело сладкой истомой от всякого движения – будь то поступь царственная или удалая скачка на лошади горячей.

И не жук-древоточец точил сердцевину – тоска бесплодия грызла княгинину душу…

Лишь под утро унялись ветры, и время было вставать, да пришел наконец мимолетный сон. И в серебряной глади зерцала явился княгине Вещий Гой, князь – тезоимец, именем Олег. Взял ее руку безвольную, вывел из терема, а тут подхватил их ветер, вознес над Киевом и в тот же час опустил на кручи у Днепровских Порогов.

– Отныне сей камень – престол тебе, – промолвил он. – Садись, позри, чем станешь володеть.

А камень тот венчал надпорожную скалу, и на восточной его стороне был начертан знак Владыки Рода, знак света – суть свастика. Княгиня не посмела ослушаться Вещего Гоя, приблизилась к камню и хотела уж воссесть на холодный престол, но вдруг пал с неба черный ворон, вцепился когтями в камень и крыла распустил.

– Прочь! Прочь! – прокаркал он. – Се мой престол!

Княгиня отступила – чудно услышать человечий голос от дикой птицы! – но князь Олег взбодрил и вложил в ее руки тяжелый медный посох.

– Не бойся, дева, отними то, что принадлежит тебе. Сбей ворона! А посохом владей. Се дар тебе. Пришел твой час.

Взяла она посох и чуть не выронила – настолько вместе велик да тяжек, однако замахнулась на птицу.

– Поди же с моего престола, трупоядец!

Но тут ворон исполчился на княгиню, взъерошился.

– Я царствую на кручах! – дохнул он мертвечиной. – Уймись, жена. И посох брось. По силам ли тебе сия держава?

Княгиня оглянулась, ища поддержки Вещего Гоя, однако тезоимец исчез с днепровских круч, ровно и не бывало никогда. А ворон заклекотал, изрыгая вонь:

– Ступай-ка в Киев! И там сиди, старуха. Мне надобно убить тебя, да проку что? Я милую, брось посох и иди.

И тут он ухватился клювом за змейку, что венчала медный посох, и потянул к себе, да княгиня вдруг разгневалась, вырвала дар тезоимца у птицы.

– Да как ты смеешь? Казнить и миловать – удел князей. А ты всего лишь птица. И посему лети-ка с моих гор. Здесь русская земля! Земля живая. Тебе же пристало мертвечину клевать. Изыди вон!

Княгиня замахнулась посохом, однако ж ворон подобрал крыла и предстал смиренным голубем.

– Ну, не гневись, сестра, – заворковал благодушно. – Быть посему, уступлю Пороги. И полечу на киевские горы, в твой терем. Там выведу птенцов. А к исходу лета мои птенцы дадут свое потомство… Ты же стара, но все бездетна. В тереме пусто, и русская земля хоть и жива, да скудеет…

Княгиня ударила посохом о камень и высекла искры.

– Не смей тревожить раны!

– Помилуй, матушка, – взмолился голубок. – Ты же явилась на Пороги власти поискать над Диким Полем. Вот если бы наследника, дитя… А то владычества! Твой муж, князь Игорь, здрав еще, а ты уж править вздумала. Зачем тебе престол?

– Меня Олег сажал, – княгиня смешалась. – Мой тезоимец, руки водитель…

– Олег был Вещий князь, – проворковал голубь. – Да ведь он мертв!

– Но – я-то жива! И дух Олега вошел в меня с его именем.

– Жива, жива, – вдруг зашипел он. – И потому змея жива. Та, что ужалила Вещего Гоя!

– Змея жива? – изумилась княгиня. – Я зрела: тиуны сего ползучего гада забили в землю и рассекли мечами.

– Рассекли… Да токмо на закате змея срослась! – голубь встрепенулся и запрыгал по камню-престолу. – И теперь сидит на твоем посохе. Позри! А знак сей означает смерть. Ты, матушка, взяла от князя Олега и имя, и дух… Ныне же вот и смерть от гада примешь.

Золоченый гад, озаглавивший посох, сидел, разинув пасть, и сверкал навостренный ядовитый его зуб. Но змеиный глаз был живым и теперь наливался холодной кровью…

Княгиня отшатнулась.

– Брось посох, – чаруя слух, прошипел голубь. – Брось его в воду, пусть же утонет гад в порогах, а ты вместе с этим знаком избавишься от рока… Ну, брось же, брось!

Она повиновалась чарам, замахнулась, чтобы швырнуть тяжелый дар Вещего Гоя в шумящие под скалами пороги и вместе с этим знаком погрузить на дно свой рок, однако в последний миг сквозь шум воды ей голос послышался:

– Се сон, княгиня, сон! Проснись!

Она встрепенулась, выронила из рук серебряное зерцало и проснулась от его звона. Над Киевом занималась заря в полнеба; другая половина, бирюзовая, была еще холодна и звездистая…

– Как жаль, – промолвила княгиня, – спросить не успела: к добру ли к худу сон?.. Иль к непогоде привиделся мне покойный тезоимец?

В тот миг у изголовья своего ложа княгиня узрела медный посох! Тот самый, что во сне привиделся: и золоченый гад щерил пасть, и заря кроваво играла в рубиновом оке…

– Сон-то в руку…

Страшась и дивясь, она огладила перевитую узорочьем медь и в сей же час пожелала изведать свой сон через гадалку на перстах. Придворная толковательница снов, сама спросонья, послушавши княгиню, глаза протерла и заворковала голубем:

– Твой князенька ныне с супостатом сразился. И ромеев одолел! Да много кораблей в море потерял и посему скорбит Великий князь, горько плачет о своих витязях. Черный ворон на каменном престоле – а равно и орел или иная птица – царь ромейский. Порог речной, шум воды – битва кровавая. А голубь, матушка, да еще шипящий – смиренная Ромея. Вот оплачет мертвых твой князь, возьмет добычу да скоро и на Русь прибежит.

– А чей же посох? – дивясь воскликнула княгиня. – В покои Претич никого не впустит… Откуда ж посох взялся?

– Чей посох – мне не ведомо, – смешалась гадалка. – А означает он дальнюю дорогу. Должно быть, князь спешит…

– Что посох – знак пути, и мне известно, – вздохнула княгиня. – Муж мой – воин и с мечом идет, но не с посохом, как странник или волхв… Ступай с моих глаз! Не утешила ты меня… Да кличь ко мне Карнаю, она – ведунья, авось и скажет, кто мне занес в покои знак.

Под брех собак собачьими же лазами в заплотах и окольными путями гадалка поспешила в Подол и после третьих петухов отыскала хоромину Карнаи.

– Поди скорей, княгиня призвала! Сон толковать. Я же слепая, взялась гадать и токмо разгневала…

Карная спрятала древний свиток в окованный сундук, ключом замкнула, печать наложила и поставила обережный знак.

– Мне ныне пора спать… Недосуг в княжьи хоромы ходить. Как подымусь, так и приду.

– А долго ли спать-то будешь? Ведунья бросила на горящие угли в противне сухое зелье, окурила жилище, затем свои руки.

– Верно, до заката… Иль как луна взойдет.

– Не стерпит, не дождется княгиня! Уже и сейчас гневлива…

– Куда уж, стерпит… Княгинин сон – сие ли диво? Пустой!..

– На сей раз – в руку!

Карная не спеша огни – сварожичи обратила в уголь, убрала в горшок – огницу, потянулась:

– Чего же – в руку?

– Да посох ей пришел! – испуганно промолвила гадалка. – В узорочье, но старый и змея золоченая. В изголовье стоял…

Волхвица старая, Карная, чуть огницу в воду не уронила.

– А ты сказала – сон! Не сон, а посох к ней явился! А сон при сем – пустой!

Обрядилась Карная в оборчатый белый плащ, окрутила волосы главотяжцём и заспешила в терем. О сне не спросила ни слова, а сразу к посоху бросилась. Повертела его в руках и так, и эдак, зелень ногтем поскребла, пугаясь коснулась змеиного жала.

– Не ведаю, – сказала наконец. – Знавала посохи… Сама ходила… А этот чей – ума не приложу… Кем подан был во сне?