Когда слуги принесли завтрак, коадъютор сказал:
— Передайте Давиду, здоров я. Настала пора поговорить.
Слуги ушли, но вскоре вернулись, приглашая гостей пройти в дом. Архиепископ встретил их за столом, попивая горячий сбитень. По его распоряжению слуги налили питьё и гостям. Давид с сомнением посмотрел на Ласло:
— Отрок нужен ли? Беседа не для всех ушей.
— Успокойся, Давид, — ответил брат Гийом, — отрок сей совершенно надёжен. Иначе он сейчас был бы не здесь, а в Равенне.
— Хорошо, — ответил архиепископ, — тогда рассказывай, зачем пришёл. Хотя я и так догадываюсь. Думаю, появление твоё связано с посольством от папы. Так?
— Всё верно, — согласился коадъютор, — наступают светлые дни. Всё, о чём мы с тобой говорили, уже совсем рядом.
— Извещён я, что папа потребует за помощь при заключении мира с поляками принять унию. Об этом пока не все православные иерархи знают. Но я знаю. Так ли это?
— Всё так, — кивнул брат Гийом, — скоро всё изменится, и верные получат всё, а те, кто пойдёт против, будут низвергнуты в ничтожество.
Давид усмехнулся:
— Давно тебя знаю, и никогда прежде ты не говорил, как на проповеди. Стареешь, что ли? Ты ведь пришёл о помощи просить? Ну так проси.
"Это моё последнее посещение Московии, — подумал брат Гийом, — я действительно старею". Но мысли эти не нашли никакого отражения на его лице.
— Антонио Поссевино, второй человек в "Обществе Иисуса", предложит царю принять положения Ферраро-Флорентийского собора. Взамен обязуется замириться с поляками на условиях, которые устроят обе стороны.
Давид задумался:
— Дело сложное. Моих сторонников в церкви не так много, как хотелось бы.
— Но ты, как я знаю, находишься в особой доверительности у царя.
— Да, — согласился Давид, — на что и уповаю. Я нашепчу царю, как правильно поступить. И не сомневайся, нужные слова я найду. Но вот как быть с другими?
— Другие могут нам помешать? — спросил брат Гийом.
— Могут. Царь к моим словам прислушивается, но порой и других без внимания не оставляет.
— Тогда надо сделать так, чтобы он перестал к ним прислушиваться.
Давид внимательно посмотрел на собеседника:
— Надо.
— И я могу помочь тебе в этом.
— Можешь.
— Тогда назови тех, к кому царь должен перестать прислушиваться.
Давид оглянулся на закрытую дверь, лицо его изменилось. Он неслышно, что было невероятно для его грузного тела, встал со стула и подошёл к выходу, затем резким движением распахнул створку. Раздался стук, короткий крик. Слуга, подслушивающий по ту сторону двери, от удара створки отлетел в сторону. Лицо Давида побагровело.
— Эй, — крикнул он, — Митька, сюда.
Застигнутый за подслушиванием слуга испуганно дёрнулся, намереваясь бежать из дома архиепископа, но было поздно. Прибежавшие на крик слуги навалились, прижали к полу, а вскоре появился и Митька — среднего роста человек в добротной одежде и даже в кожаных сапогах. Серые волосы, серое лицо, совершенно неприметная внешность, и лишь огромные кисти рук бросались в глаза, выдавая в нём огромную силу. При его виде все подались назад, и лишь застигнутый за подслушиванием затрепетал и замер, словно мышь перед ужом.
— Запороть, — коротко и с виду очень спокойно сказал Давид. Но его глаза были белёсыми от ярости, и слуги испуганно разбежались, стараясь не попадаться взбешённому архиепископу на глаза.
Митька совершенно бесстрастно поднял провинившегося за шкирку, как кошка поднимает своих котят, встряхнул его и потащил, волоча ногами по полу. От ужаса тот даже портки замочил.
— Погоди! — велел Давид.
Митька остановился, крепко держа виноватого за шиворот.
— Не надо пороть. Кончай здесь.
Митька, по-прежнему сохраняя молчание, отпустил ворот слуги, взял его левой рукой за подбородок, правой за затылок и сделал резкое движение. Послышался хруст, и тело соглядатая опустилось на пол.
— Проследи, чтобы при нём не было ничего, что на меня указывало бы, — приказал Давид, — да ночью отвези, брось в Которосль [171].
Митька молча кивнул и утащил труп. Давид повернулся к гостям, успокаиваясь:
— Не хватало ещё, чтобы он под плетьми начал кричать о том, что здесь услышал..
Брат Гийом кивнул. Ласло сидел со смиренным выражением лица, не выказывая никакого волнения, хотя при них только что совершилось убийство.
— А отрок твой, — Давид кивнул на Ласло, — крепкий. Другой испугался бы, заметался.
— Пока от Равенны до Ростова добрались, он троих зарезал, — спокойно ответил брат Гийом, — да, крепкий отрок.
Давид озадаченно посмотрел на Ласло:
— И не скажешь.
— И годков ему не четырнадцать, как выглядит, а все семнадцать. Потому и взял, что способен на дела, которых от него не ожидают. Но давай о заботах наших поговорим.
— И то, — кивнул Давид. — Когда станем унию обсуждать, только двое меня беспокоят. Остальные — кого заинтересовать можно, кого словом угомонить, а кого государь и слушать не станет. Но эти двое…
Давид замолчал, покачивая в затруднении головой.
— Назови, кто.
— Один — старец Амфилохий, насельник Сергиевой обители. Очень уж государь к нему прислушивается. Безгрешной жизни человек. Люди к нему идут, бесов изгоняет. Ветхий совсем, но на погост не торопится. Государь непременно велит его пригласить, когда об унии речь зайдёт. Много вреда нашему делу может принести.
— Люди к нему идут? — заинтересовался брат Гийом. — Это хорошо. Люди разные могут быть. А второй кто?
— Дионисий, митрополит.
Коадъютор задумался:
— К этому подобраться сложнее будет. Тут твоя помощь нужна.
— Какую помощь ты от меня ждёшь? — нахмурился Давид. — Да если на меня хоть малое подозрение будет — сразу в монастырь на покаяние, и это ещё ладно, коль так. И тогда всё, об унии можно забыть. Потому как нет в православной церкви человека, более меня к католичеству расположенного.
— Не беспокойся, Давид, — сказал брат Гийом, — ты слишком много значишь, чтобы рисковать тобой. Ты только подскажи, как мне или Ласло войти в митрополичье окружение. И не бойся, что словечко придётся замолвить. Скоро всё наше будет, и кто там вспомнит этого Дионисия?
— Это покумекать надо, — задумчиво произнёс Давид, — вы тут поживите пока, а я прикину. Только с подворья носу не кажите.
— Хорошо, Давид. Время у нас ещё есть, легат сначала о мире будет говорить, лишь потом — об унии. Но тянуть всё-таки не стоит.
— Вот и ладно.
Архиепископ встал, перекрестил гостей:
— С Богом.
— С Богом, — ответил ему иезуит.
Глава шестнадцатая
ПЕРЕГОВОРЫ
Истома добрался до Старицы в середине июля. Весть о том, что папский легат Антонио Поссевино находится при дворе Стефана Батория, уже дошла до ушей Андрея Щелкалова, а значит, и до царя. Но дьяк Посольского приказа, или, как его уважительно называли при европейских дворах, "Московский великий канцлер", хотел всё услышать из первых уст, и как можно быстрее. Поэтому, едва Шевригин въехал в город, его сразу проводили к Щел-калову.
— Ну, здравствуй, добрый молодец, — улыбнулся ему навстречу дьяк, — наслышан уже о делах твоих. А теперь давай-ка присаживайся и поведай, что видел и что слышал.
— У меня всё записано, — ответил Истома, — вот.
И он вытащил из сумки плотную стопку густо исписанных листов.
— Чем писал?
— Как и уговаривались — молоком да литореей.
— Добро. Всё прочту. — Дьяк прищурился. — А не было ли в дороге такое, чего не записал? Толмач наш ливонский где?
Выслушав рассказ Истомы об убийстве Поплера в Любекском порту и последующем нападении пиратов на торговый караван, с которым плыл Шевригин, дьяк помрачнел:
— Вижу, поперёк горла ты им встал. Видно, узнал что-то такое, что они скрыть хотели. Но везучий ты, Истома. Очень везучий. Надо твоё везение на благо державы направить.
