Дикое поле - Веденеев Василий Владимирович

Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 166

Возвращаясь, он пометил заветную нишу, закоптив над входом в нее отметку в виде креста. Оставшиеся свечи аккуратно сложил у стены галереи: они еще могут пригодиться. Обратно к люку он почти бежал, на ходу сматывая веревку. Ухватившись за нее, влез в подвал, захлопнул деревянную крышку и задвинул ее сундуком. Сегодня же надо будет проверить, известно ли слугам и самому Фасих-бею о тайне подземелья. Если да, то придется все начинать сначала, но если нет…

Прокравшись в спальню мимо все еще бесчувственных слуг, Джакомо тщательно вычистил одежду и лег в постель, не забыв изнутри запереть дверь. Сейчас он нуждался в отдыхе.

Проснулся венецианец около полудня. Судя по доносившимся снизу звукам, слуги тоже поднялись и теперь ползали по дому, как ленивые осенние мухи. Завтрак подал один из «борцов» — глаза у него припухли, а лицо сильно отекло. Видимо, он мучился от головной боли, но крепился, стараясь не подать вида.

— Позови управляющего, — приказал ему Белометти.

Через несколько минут тот пришел. Выглядел он не лучше слуги.

— Слушаю, эфенди.

— Я решил перестроить дом, — огорошил его Джакомо. Внимательно наблюдая за управляющим, он отметил, что при этом известии его лицо не потеряло сонливого выражения.

— Да, эфенди.

— Мои комнаты будут внизу, в левом крыле. Под ними устроим винный погреб в подвале, а наверху расширим женскую половину. Гостиную и правое крыло трогать не нужно… Хотя лучше сделаем так: оружейную расположим в большой гостиной, а из нее прорубим дверь ко мне. Распорядитесь.

— Хорошо, эфенди, — поклонился управляющий.

Отпустив его, Белометти подумал, что сегодня же о замыслах перепланировки дома станет известно Фасих-бею. Теперь все зависит от того, как к этому отнесется хитрый старик.

На следующий день в ворота усадьбы въехали телеги с камнями. Увидев их из окна своей комнаты, Джакомо понял: он выиграл! Фасих-бей не знал тайны подземных галерей.

Сухоборец прочел послание Паршина, взял лежавший на краю стола острый нож, расправил полоску пергамента и начал тщательно скоблить ее, превращая закорючки тайнописи в тонкий порошок. Вскоре пергамент был чист: тайнопись стала прахом, и теперь никто не в силах вновь собрать его и прочесть письмо. Но содержание его крепко отпечаталось в памяти Бажена: Москва просит сделать все, чтобы сохранить мир!

Да, Азов сейчас для османов, словно чирей на интересном месте: как ни повернись, все время не дает покоя, начнешь выдавливать — искры из глаз, но и терпеть мочи нет. Кто знает, захотят ли они ждать, пока этот чирей сам прорвется, или все-таки дойдут до края и выдавят гнойник вместе с кровью? Ох, и прольется кровушки, если турки пойдут под Азов и двинутся потом дальше, в пределы русской Державы. Но пока царь Михаил Феодорович раздумывает, взять Азов под свою руку или нет, Стамбул выжидает, притаившись, как зверь в засаде.

Многое будет зависеть от того, кто здесь возьмет верх. Бажен Сухоборец знал, что султан Мурад не желает войны на севере, опасаясь ослабить империю. Но сановники им недовольны, и его мать, валиде Кезем, уже сколотила новый заговор, об этом Бажену тайком шепнули надежные люди, посвященные в секреты дворца Топкапы. Сухоборцу никогда не приходилось видеть гречанку Кезем, но слышал он о ней многое.

Кезем была одной из жен покойного султана Ахмеда I и после смерти мужа сумела свалить с трона его брата, недалекого Мустафу. Интриговала валиде в пользу своего старшего сына Османа II, который и сел на трон. Но процарствовал недолго янычары перевернули котлы [22] и убили Османа. Гречанка затаилась, а султаном опять стал Мустафа, которого она не успела уничтожить. Осознав свою ошибку, Кезем поднялась в новую атаку, и меньше чем через год трон занял другой ее сын — нынешний султан Мурад IV. Он, как и его старший брат, Осман, нарушил закон, не казнив никого из родственников мужского пола, которые могли претендовать на верховную власть. Почему Мурад так поступил, загадка. Новый падишах отправил брата Ибрагима в темницу и забыл о нем.

Теперь мать султанов — валиде Кезем — хочет видеть на троне Ибрагима, который, в отличие от Мурада, станет послушен ей. Однако Мурад по доброй воле ни за что не откажется от престола — он не глуп, жесток, отважен и воинственен. Значит, мать готовит яд или ятаган для одного сына, чтобы править за спиной другого? И эта женщина — мать?

Ладно, Бог ей судья, сейчас нужно подумать о другом: что будет, если заговор удастся? Сама Кезем не станет высовываться из-за спины Ибрагима, а начнет действовать через своих приближенных, которые займут высшие должности в империи. Среди них самые яркие и опасные фигуры — Гуссейн-паша и не так давно примкнувший к заговору Фасих-бей. Каждый из них хочет быть великим визирем и хранителем, султанской печати. Остальные удовольствуются меньшим, понимая, что им не справиться с такими противниками, и поберегут собственные головы. А набивать сундуки золотом турки умеют на любой должности.

«Вот и думай, Бажен! Умудряйся и дело государево справлять, и свою башку от меча беречь». Он горестно вздохнул, встал из-за стола и прошелся по комнате. За окнами догорал жаркий день, сад начали окутывать мягкие сумерки. Словно запутавшись в густой листве, замерцала первая звезда. Скоро сгустится темнота, смолкнет шум улиц, опустеют базарные площади, замрут беспокойные причалы, потом начнут гаснуть огни в домах, и огромный город погрузится в сон.

Бажен спустился вниз. Куприян уже проснулся и лакомился финиками.

— К Спиридону пока не ходи, — присев рядом, сказал Бажен. — Нужные вещи у него заберем без тебя. Жить будешь здесь. Одежду найду тебе поприличнее, чтобы соседи не косились.

— Ладно. С ответом к Федору кого пошлешь? Меня?

— Пока мне ему нечего ответить, — Сухоборец снова вздохнул и коротко рассказал Куприяну о положении дел.

Казак слушал, не перебивая, время от времени растирал давний рубец на груди и щурился. Когда Бажен закончил, доверительно пожаловался:

— Ноет, к погоде, наверное. — Он осторожно погладил шрам и неожиданно предложил: — Слушай, а если их это… Ну, как баранов!

Крепкие кулаки казака стукнулись друг о друга костяшками пальцев. Сухоборец засмеялся:

— Столкнуть лбами? Фасих и так ненавидит Гуссейна, и тот не остается в долгу. Но на открытую вражду они не пойдут, сейчас это им невыгодно. Вот если удастся свалить Мура да, тогда они сцепятся друг с другом.

— И кто кого придушит?

— Не знаю, я не бабка-угадка?

— Я так понимаю, — рассудил Куприян, — нам пока выгодно, чтобы Мурад остался султаном, поскольку он за Азов воевать не хочет.

— Ему просто некогда, — уточнил Важен — Его занимает Багдад.

— Пусть так. Но если у зловредной бабы Кезем основные помощники Фасих и Гуссейн, то пусть лучше грызут друг друга, чем помогают гречанке.

— У тебя все слишком просто, — усмехнулся Сухоборец. — Не станут они драться! Оба в опале, только и ждут, как бывернуться к власти. За нее они и будут бороды драть. Впрочем, Фасих-бей евнух, у него бороды нет.

— А все равно, — упрямо мотнул головой Куприян. — Пусть не сейчас, пусть потом режутся! Каждый станет к себе султанскую печать тянуть и другого лягать. До войны ли тут? Кто из них больше опасен, если станет великим визирем? Давай поглядим на них, как на простых людей: что за человек Фасих, что за человек Гуссейн? Отсюда многое можно понять.

Бажен задумался Должность великого визиря действительно оспаривают люди очень разные Хотя бы в том, что у Гуссейна большой гарем и множество детей, а Фасих лишен мужского достоинства и потому не имеет семьи. Но в этом ли дело?

У каждого из них свои слабости, свои симпатии и антипатии, но их объединяет то, что они оба — богатые турецкие царедворцы, до мозга костей убежденные в том, что единственный путь процветания империи — победоносная война. Предел их мечтаний — господство над миром. Они презирают любое проявление миролюбия, считая его лишь откровенным признаком слабости, и готовы напасть на кого угодно, немедленно начать войну, если она принесет новые земли, рабов и много дани. А если жертва ослаблена предыдущими войнами, неурожайными годами или внутренними распрями, тем лучше — надо тут же вцепиться ей в горло!