Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
– Ну да!..
– Вот что! – продолжал Якун. – Этот Всеслав обидел товарища моего, Икмора, и если б он не был под опалою великого князя, так не только Икмор, но и я стал бы с ним биться не на живот, а на смерть; но чтоб я, природный варяг, я – Якун, сын Лидульфостов, помешал тебе спасти от позорной казни этого молодца… Нет, черт возьми! Клянусь Геллою, этого не будет! Он обидел моего друга, и если мне удастся отомстить ему, то смерть его неизбежна; но он все-таки удалой детина, храбрый витязь и виноват только в одном, что, умертвив Звенислава, не свернул шею самому Вышате… Ступай, я не держу тебя!
Тороп приударил плетью свою лошадь и помчался вскачь к дубовой роще.
– Постой, постой! – кричал, догоняя его, старый охотник. – Ну, что ты, выпуча глаза-то скачешь? Иль ты хочешь совсем сморить коня? Ведь он и так с самого утра все под седлом: не успел и травки пощипать. Да тише ты!.. Чтоб тебе шею сломить, леший проклятый!
Доскакав до дубовой рощи, Тороп осадил свою лошадь и поехал рысью.
– Ступай шагом, – продолжал охотник. – Видишь, здесь в лесу какая темнеть: наедешь на пенек, так и в самом деле шею сломишь. Я прошлым летом и днем так грохнулся оземь, что после пяти зубов не досчитался; ну, да то дело другое: надо было потешить государя великого князя, перенять лису от опушки; а теперь из-за чего я стану себе ребра-то ломать?
– Что ж делать, товарищ, – сказал Тороп посдерживая своего коня, – дело-то спешное, за которым я послан.
– Да зачем тебя послали на Почайну? Уж не обошли ли там медведя?
– То-то и есть, что обошли; завтра чем свет пошлют отыскивать его берлогу.
– Вот что! А ты, видно, послан, чтоб согнать побольше народу?
– Ну да.
– А зачем меня послали с тобою?
– Ты знаешь зачем: проводить до Олеговой могилы. Оттуда я дорогу хорошо знаю; а здесь-то я редко бывал. Да мне же надобно будет и коня тебе отдать.
– Как так?
– А как же? Да разве можно верхом обойти медвежью берлогу? В ином месте и пешком-то насилу продерешься.
Охотник замолчал, а Тороп, продолжая ехать небольшою рысью, принялся, по своему обыкновению, насвистывать и мурлыкать вполголоса песенки. Более получаса ехали они, не говоря ни слова.
– Ну вот и Олегова могила, – сказал наконец охотник, указывая на высокий курган, который чернелся вдали на скате горы Щековицы. – А вот прямо Желань. Ну что, дальше, что ль, ехать?
– Нет, здесь все пойдут знакомые места, не заплутаюсь, – отвечал Тороп, слезая с коня. – Прощай, Зудила! Скажи господину Стемиду, что я свое дело сделаю и постараюсь поставить милого дружка туда, куда он приказывал. Да кстати, возьми уж с собою этот проклятый зипун: вишь, какой он долгополый: пешком-то в нем не далеко уйдешь. Ночь теплая, и в одной рубахе не озябну.
Тороп скинул с себя охотничье платье, отдал его Зудиле, оставшись в одной подпоясанной ремнем рубашке и меховой шапке княжеского ловчего, отправился по дороге, ведущей к урочищу Желани. Когда Тороп вошел в дремучий лес, который, идя от этого урочища, распространялся верст на двадцать во все стороны, то невольно призадумался. Вечерняя заря уже потухла, и хотя в то же самое время восток начинал светлеть и черные тучи превращались в прозрачные облака, слегка посребренные первым отблеском утренней зари; хотя темнота не могла долго продолжаться в конце нашего мая месяца, когда, по словам простого народа, заря сходится с зарею, но довольно было и одного часу совершенной темноты, чтоб сбиться с дороги и зайти в такую глушь, из которой после и в целые сутки он едва бы мог выбраться.
Не раз уже случалось Торопу плутать в этом лесу, коего большая часть была заповедана еще со времен великого князя Святослава. Он не знал, на что ему решиться: дожидаться ли, пока забрезжит слабый свет, или пуститься наудачу по дороге, которая при каждом перепутье дробилась на бесчисленное множество тропинок и следов, наделанных охотниками, пчеловодами и жителями окрестных мест, которые приезжали в этот лес подбирать валежник. Сверх того, хотя Тороп не мог назваться трусом, но он боялся леших, русалок и знал так много рассказов о хитрых кикиморах и злом Буке, что невольный трепет пробежал по его жилам, когда при входе в этот дремучий лес его обдало холодом и густой мрак – этот вещий мрак лесов, как будто бы опускаясь с древесных ветвей, обхватил со всех сторон и одел его таинственным своим покровом.
«Но если я буду дожидаться утра, – подумал Тороп, – если Вышата, узнав о моем побеге, успел предупредить меня… Нет… так и быть – пойду наудачу!.. Была не была, авось не заплутаюсь».
И вот Тороп, как робкий заяц, прислушиваясь и озираясь поминутно, пустился почти ощупью по узкой дороге. Чем он шел далее, тем чаще становился дремучий лес и темнее мрак, его окружающий. Кругом царствовала такая могильная тишина, что он слышал и мог считать каждое биение своего сердца. Все предметы принимали какой-то грозный и чудный вид. Тут опаленная громом сосна протягивала к нему, как длинные руки, свои иссохшие черные ветви; там из-за деревьев, как в белом саване мертвец, выглядывал березовый пень… Вот что-то перекатилось через дорогу; вот черный ворон встрепенулся и замахал спросонья широким крылом своим; тут вдруг из-под куста затеплились, как две свечи, глаза дикой кошки и завыл в дупле зловещий филин.
– Ух, как холодно!.. – прошептал Тороп, пожимаясь и дрожа всем телом. – Ну, страсть!.. Зуб на зуб не придется!.. Эка дичь, подумаешь!.. И звезд-то отсюда не видно, а то бы хоть по ним добраться как-нибудь до места… Да вот постой, – продолжал он, увидя вдали просвет, – никак, дорога выходит на поляну. Только бы мне оглядеться-то порядком…
В самом деле, через несколько минут Тороп вышел на большую луговину. Он остановился и поглядел вверх: едва можно было различать звезды, какими усыпан был небосклон; их бледный свет сливался уже с светом утренних небес; одна только звездочка ярко светилась на востоке. Она искрилась и блистала на беловатых небесах, как сверкает алмаз на чистом серебре.
– Это ты, моя путеводительница! – вскричал с радостью Тороп. – Сестрица-звездочка, ранняя звездочка, здравствуй!.. Теперь я знаю, куда мне идти: она останется у меня по левую руку, и если бы только не повстречалась со мной русалка и не обошел меня какой-нибудь леший… Чу!.. – продолжал Тороп, вздрогнув от ужаса. – Легок на помине, проклятый!
В эту самую минуту чудный и отвратительный крик, не сходный с голосом никакого животного, пронесся по лесу. Эти дикие звуки, похожие и на громкое ауканье двух человек, которые, отыскивая друг друга, перекликаются меж собою, и на неистовый хохот безумного, казалось, то приближались к тому месту, где стоял Тороп, то вдруг, отдаляясь, замирали в лесной глуши. По временам эти нестройные и пронзительные вопли понижались до тихих вздохов, и потом, вдруг возвышаясь с неимоверной быстротою и как будто бы раздирая воздух, гремели, дробились и, повторяемые отголоском, оглушали оледеневшего от ужаса Торопа [108].
– Ох, плохо дело! – проговорил он наконец, заикаясь. – Да их, никак, десятка два будет… и тут… и там!.. Ахти… что это!.. Ну, пропала моя головушка! – вскричал Тороп, упав ничком на землю.
На противоположной стороне поляны вышел из лесу человек необычайного роста; он делал такие огромные шаги, что в полминуты достиг того места, где лежал без памяти бедный Тороп.
– Кто ты? – загремел грозный голос.
Тороп молчал.
«Ну, пришел мой конец!» – подумал он, чувствуя, что его приподнимают с земли.
– Возможно ли?.. Это он! – раздался снова страшный голос. – Тороп!
– Помилуй, господин леший! – завопил Тороп.
– Что ты, что ты, полоумный, иль не узнаешь своего господина?
– Господина? – повторил Голован, осмелясь наконец взглянуть на лешего. – Ах, батюшки светы!.. В самом деле это ты, боярин!
– Говори скорей, бездельник, – закричал незнакомый, – где Всеслав?
– Ну, отлегло от сердца! С тобой, боярин, я и сотни леших не испугаюсь.
