Английская портниха - Чэмберлен Мэри

– Стэнли Ловкина?

– Нет, другого. С иностранным именем. Негра. – Последнее слово она произнесла медленно, врастяжку и скривилась.

Вмешался судья:

– Кхм, не Джино ли Мессину вы имеете в виду?

– Ну да, а кого же еще?

Она знала, какова будет реакция присяжных. Только проститутки якшаются с черными мужчинами. Только безнравственные, опустившиеся женщины. Хозяйка нарочно это сказала. Джино не был негром. Хозяйке Ада представила его как своего жениха. Больше домовладелица ничего о нем не знала. Но врала не стесняясь.

– Почему вы решили, что между ними отношения сутенера и проститутки?

– Моя спальня как раз под ее комнатой. Кто только к ней не шастал, доложу я вам. Кровать ходуном ходила, и такие противные звуки, будто осел ревет, когда у него зуб разболится.

– Ничего подобного, – не выдержала Ада. Совести нет у этой женщины. Ада с Джино далеко не всегда занимались сексом, не каждую неделю. А теперь эта женщина намекает, что Ада принимала клиентов каждую ночь, без разбора.

– Мисс Воан, – судья грозно глянул на нее поверх очков, – очередное предупреждение. – Он кивнул Харрис-Джонсу: – Продолжайте.

– Что еще вы слышали? – спросил обвинитель.

– Ругань. Страшную ругань. Их бы и на том берегу реки услышали.

– Из-за чего они ругались?

– Из-за денег. Каждый раз. То она ему недодала, то он ей.

– Вы лжете, – крикнула Ада.

– Мисс Воан! – Судья почти рычал. – Больше никаких выступлений, иначе вас таки выведут из зала.

– Можно подумать, что эта грязная сплетница дежурила под моей дверью, – не унималась Ада, но опомнилась, когда судья сдвинул брови. – Простите.

Мистер Харрис-Джонс, наблюдавший за судьей, снова обратился к свидетельнице:

– А в ночь убийства?

– Ну… – домовладелица поджала губы, – тот, кого она привела, явно выпил лишку. То и дело спотыкался на лестнице. Я слышала, как она кричала, а потом все стихло. Даже как-то не по себе стало. Непривычно, если вы понимаете, о чем я. Кровать только слегка скрипнула. Я подумала, что они уснули. Потом слышу, она спускается в туалет, в тот, что прямо под лестницей. И больше ни звука, а потом я учуяла газ.

– И?

– Вышла на лестницу, посмотрела вверх, гляжу – под дверью «колбаса», которой она от сквозняков спасалась, да только приткнута снаружи. Я давай стучать в дверь, никто не отзывается. Я не хотела к ней вламываться. Вот и побежала прямиком в паб «Белый лев». Заставила их позвонить в полицию и пожарникам.

– Вы уверены, что с ними никого больше не было, никто не входил и не выходил из комнаты?

– Нет, – ответила домовладелица, – только эти двое. Люди как войдут, моей квартиры им ни за что не миновать. Я все слышу. Все.

Ада догадывалась, что хозяйка в очередь бы встала, лишь бы свидетельствовать против своей жилички. Что угодно, лишь бы у нее не отняли добычу. Вряд ли она выбросила одежду Ады, скорее продала, а выручку присвоила. Мистер Уоллис тряхнул головой, словно побаивался связываться с этой женщиной. Неужто не видит, что она врет? Ему надо применить какой-нибудь хитрый прием, что так любят юристы, запутать ее и вывести на чистую воду. Уоллис встал, расправил мантию тем же манером, что и мистер Харрис-Джонс. Юристы должны так делать, это придает им важности.

– Вы любите выпить? – спросил он.

– От стаканчика портера вечерком не откажусь, – ответила свидетельница. – Это помогает мне заснуть.

– Спасибо, – улыбнулся мистер Уоллис с победоносным видом. И завершил допрос.

– Они ведь не вызовут Джино, правда? – спросила Ада мистера Уоллиса во время перерыва. – Я этого не вынесу. Даже не знаю, что я сделаю.

– Они бы вызвали, да он отказался давать показания.

– Почему? – Ада понимала, что Джино никогда ее не любил, но, возможно, хотя бы капля порядочности в нем осталась и он не захотел позорить ее на людях.

– Вы не знаете? – удивился Уоллис. – Он в тюрьме.

– В тюрьме? За что?

– Получил три года за избиение проститутки в Мэйфейре.

Кому-то не поздоровится, Ава, ох не поздоровится. Должно быть, сильно он ее избил, если загремел в тюрьму на столь долгий срок.

– И как она? – спросила Ада. – Та женщина. С ней все хорошо?

– По-моему, да. Но покажись он здесь, его могли бы привлечь за извлечение прибыли аморальными средствами. И он не стал рисковать.

Ада закрыла глаза, сжала кулаки. Какой же она была дурой. Чертовой дурой.

Следующей была заведующая чайной. Принаряженная, в элегантном черном костюме и черных респектабельных туфлях. Ей хватило наглости надеть капроновые чулки, что продала ей Ада. Вот бы сейчас задать ей вопрос, чтобы весь зал слышал: где вы достали эти чулки?

Директриса подтвердила, что Ада работала официанткой под ее началом, и она недоумевала, как Аде удается снимать пусть крошечную, но квартиру без посторонней помощи и как она вообще ее нашла при нынешней нехватке жилья.

– И что вам сказала подсудимая?

– Сказала, что умерла ее бабушка и оставила ей золотое яичко.

– Вы поверили?

Директриса одернула жакет, посмотрела на Аду:

– Нет.

– По-вашему, она солгала?

– Скорее всего.

Лицемерка. Она приходила к Аде на чашку чая с бальзамином в качестве подарка. Миленькая квартирка, Ада.

Ада продавала другим официанткам капроновые чулки, сообщила директриса. Карточки на одежду. Хлебные карточки. И чего только не продавала.

– Подсудимая говорила, откуда она получает все это добро?

– Нет. – Директриса замялась. Сама она, разумеется, должна остаться незапятнанной. – Я, как вы понимаете, никогда и ничего у нее не брала, – пояснила она. – Черный рынок не для меня. – Ада открыла было рот: лгунья, но вместо слова раздался хрип. Судья нахмурился. – В заведении она торговлей никогда не занималась, – продолжила директриса, – только не в нашей чайной, не в «Лайонз».

– Вы не ответили на мой вопрос. Где она все это доставала?

– Наверное, у своего дружка.

– И последнее, – сказал мистер Харрис-Джонс. – Подсудимая когда-либо говорила вам, где она была во время войны?

– Нет. Я понятия не имела.

Она взглянула на Аду так, словно раньше никогда ее не видела. Спустилась со свидетельского помоста и зашагала по проходу. Ада разглядела затяжку на ее чулке, сзади, чуть выше щиколотки, и капельку, чтобы затяжка не расползалась, красного лака для ногтей.

Сколько еще так называемых свидетелей, думала Ада, припас мистер Харрис-Джонс с намерением исказить правду? С его подачи Аду выставляют обыкновенной алчной проституткой. Она каждую минуту ждала, что на свидетельском помосте возникнет ее мать. Моя дочь? Сбежала с каким-то красавчиком. Предательница, знать ее не желаю. Мисс Скиннер. Ада Воан? Воробышек, возжелавшей стать павой? Пустые фантазии. Ее знакомые джентльмены, которые так приятно проводили с ней время, не вступятся за нее. Выходит, я еще легко отделался. Да и что скажут их жены? Миссис Попли с подругами отшвырнут ее, как раскаленный уголек, из опасения обжечься. Понятия не имеем, кто эта женщина. Чванливые наседки. Лишь миссис Б. поручилась бы за нее. Но мистер Уоллис навел справки и выяснил, что она погибла во время бомбежки, когда в мастерскую угодил снаряд люфтваффе. Мадам Дюшан, модистка. Единственный человек, кто поверил бы Аде, кто верил в Аду. И ее разорвало в клочья.

– Осмелюсь предположить, что Ада Воан сжульничала, чтобы добыть паспорт, – вещал меж тем мистер Харрис-Джонс, повернувшись к жюри. – Вероятно, подделала подпись своего отца. Она лгала монахиням, своей начальнице, своей домовладелице. И ни разу и никому не рассказывала о том, что с ней происходило во время войны. Почему?

Почему? – едва не заорала Ада. Да потому что никто бы не стал слушать. О войне люди хотят знать только то, что их устраивает, и если твоя история не укладывается в эту схему, от тебя сразу отворачиваются. Та к что лучше помалкивать.