Казалось бы, все ясно. Все встало на свои места. Остается только извиниться перед Красным Крестом, который спас русских детей от голодной смерти и почти два года заботится о них. Но нет, не таковы большевики. Признаться в своей неправоте — значит подвергнуть сомнению единственно верное учение в мире. Вот почему в конце своей небольшой статьи Луначарский пишет в свойственной ему манере:
«Конечно, что благополучно кончается, лучше, чем кончается сплошным горем. Однако неожиданной переменой своего отношения к извергам-большевикам, могущим только развратить детей, Красный Крест не может загладить своего легкомыслия и всей бессердечности проделанной им над детскими и родительскими сердцами операции».
Ирина Венерт, поэтесса:
— Во главе колонии и вообще Американского Красного Креста были люди попросту хорошие, добрые, чуткие, внимательные…
Нередко по распоряжению Райли Аллена в нашей казарме устраивались угощения. То по случаю праздника, то по поводу дня рождения. Нас постоянно хотели порадовать, утешить, приласкать. В эти дни нам дополнительно давали пачки легких содовых галет, баночки варенья и шоколад.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
НОВЫЙ ГОД
Пока мы посетили Петроград и побывали на Инженерной улице в обществе Альбрехта и Пржевоцкого, пока разбирались в дипломатических хитросплетениях, о которых дети, к счастью, ничего не знали, жизнь в колонии шла своим чередом.
Во Владивосток пришла зима, уже вторая за время их затянувшегося путешествия. Сначала был ветер, сильный и пронизывающий. Потом он ослаб и прекратился совсем. Первых снежинок было так мало, что их можно было сосчитать. Но потом кто-то там, наверху, взял в руки метлу и принялся сметать снег с небесной крыши. И это длилось долго, целых два дня.
Снег падал на все, что ни попадалось на пути. Сначала его приняли верхушки елей и мачты судов. Затем он опустился на земные крыши и бухту Золотой Рог, уже стянутую к этому времени тонким ледком. Девочки выбежали из казармы. Они подставляли падающему снегу лица и слизывали его с губ.
Снег покрасил весь мир в одинаковый цвет, и на светлом фоне стали ярче вязаные береты и румяней щеки. Снег внес в детские души радость, оживление и новые надежды.
Так незаметно наступил Новый год.
Круглые и даже полукруглые даты имеют некую магическую силу. Они нам кажутся началом или концом чего-либо. 1920 год заканчивал собой второе десятилетие века, и колонисты были уверены, что он завершит и их одиссею и что следующий Новый год они обязательно встретят в родных стенах.
А пока что дети украшали стены казармы — флажками, гирляндами, плакатами с шутливыми рисунками и пожеланиями. Но самым большим украшением стала елка, такая же молодая и стройная, как и окружившие ее девушки.
Это была старшая группа, жившая не на острове, а совсем в стороне от остальной колонии — на станции Вторая Речка. Им было по шестнадцать и восемнадцать лет. И их называли «группой невест».
Другую половину казармы занимали мальчики. Казалось, совсем рядом, под одной крышей. Но они не решались постучаться друг к другу просто так. В эту минуту замирало сердце. Приходилось искать повод — пришить пуговицу, вбить в стену гвоздь, одолжить утюг или учебник.
Ирина Венерт:
— Первая любовь… У нас был тот возраст, когда одно сердце невольно тянется к другому. В старшей колонии появилось немало пар, любящих чисто и искренне. Но была и другая любовь — неразделенная и невысказанная…
Елку поставили в девичьей половине казармы. Когда пришли мальчики, сразу стало шумно и весело. Они принесли с собой музыкальные инструменты — Коля Матвеев, Женя Заработкин, Лева Невольский… И не только струнные, но и духовые.
Больше всех среди юных музыкантов выделялся Ваня Семенов. Он едва протиснулся в дверь в обнимку с огромным контрабасом. Ваня не расставался с ним с тех пор, как получил его в подарок, еще в Миассе. Правда, было у контрабаса всего три струны, а гриф — гладкий и без ладов. Но мальчик, хорошо игравший на гитаре, довольно быстро освоил и новый инструмент.
Ваня расчехлил контрабас и не дал себя долго упрашивать. Взял в руки смычок, и вскоре под высоким потолком казармы зазвучала могучая басовая октава. Она совсем не вязалась с худеньким Ваней, к тому же обладавшим тонким, почти девичьим голосом.
На новогоднем вечере Ваня Семенов был настоящей звездой. А вот в танце блистал Леня Якобсон. Мамаша Кемпбелл, увидев его впервые, воскликнула: «Когда-нибудь об этом мальчике заговорит весь мир». И не ошиблась. Не пройдет и двух десятилетий, как Якобсон войдет в число величайших хореографов.
Танцы были уже в разгаре, когда открылась дверь и в клубах пара появился Дед Мороз. Все стали хлопать в ладоши и кричать от восторга, перекрыв даже оркестр. Колонисты стали гадать, кто бы это мог быть? Но как только раздался голос, голос с таким знакомым акцентом, как все разом воскликнули:
— Коллис!..
Дед Мороз снял с плеч тяжелый мешок с подарками и широко развел руки, приглашая подойти к нему ближе.
Чарльз Коллис ждал до последней минуты. Ему хотелось вручить подарки вместе с Алленом. Но тот запаздывал.
Райли Аллен в это время находился на буксире, как раз на полпути от Поспелова (так называется пристань острова Русский) к Владивостоку. В последнее время он часто оказывался перед дилеммой. Вот и сегодня никак не мог решить, где ему встретить новогодний праздник — на острове, с младшими детьми, или на Второй Речке?
Не желая никого обидеть, Райли принял соломоново решение. Вот почему теперь он посреди бухты.
Он спешит на Вторую Речку. Хотя и знает — не поспеть. Придется встретить Новый, 1920 год на борту судна. Вот и капитан из ходовой рубки показывает — уже время.
Нос буксира раздвигает ледяное крошево.
Проблеск маяка отсчитывает последние мгновения уходящего года.
Райли открывает шампанское. Его прислал из Токио Рудольф Тойслер. Они все время обмениваются не только письмами, но и подарками.
Еще утром Райли был уверен, что откроет бутылку за праздничным столом, в кругу друзей и рядом с елкой. Но кто может знать, где тебя застанет этот единственный миг?
Пробка вылетает из горлышка и падает за борт.
Райли разливает шампанское по жестяным кружкам.
— За что будем пить? — спрашивает он капитана.
— За наших женщин, — не задумываясь, отвечает тот. — Они начало всего…
Откуда-то из чрева судна появляется механик. Ему хочется встретить Новый год не рядом с горячей и грохочущей машиной, а под звездами.
Три жестяные кружки, встретившись, рождают глухой звук, который сливается с шуршанием льда.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
РАЗЛУКА
В мешке Чарльза Коллиса нашлись подарки для каждого. Но самым большим подарком для девчонок и мальчишек были танцы. Танцы — лучший на свете способ познакомиться.
Так случилось и в эту новогоднюю ночь. Несколько юных сердец нашли дорогу друг к другу.
А две недели спустя произошло неожиданное. Красный Крест распорядился отправить всех девочек Второй Речки на остров. Новость эта никого не обрадовала. Но времени для сборов было так мало, что они не успели ни возмутиться, ни попросить американцев не делать так — не резать по живому.
Уже потом Барл Бремхолл объявил причину столь внезапной эвакуации. Невдалеке от Второй Речки японцы наткнулись на партизанский дозор. В коротком бою погибло несколько человек с каждой стороны.
Приход нового, 1920 года совпал с обострением военной обстановки и в городе, и на всем Дальнем Востоке. Казарма стоит в двухстах метрах от Транссибирской магистрали. Днем и ночью в обоих направлениях идут воинские эшелоны. Опасно находиться детям в таком месте. Особенно девочкам.
