Дмитрий Донской - Бородин Сергей Петрович

Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83

– Не наше оружие, у нас эдакое вывелось.

Вдали поблескивала щетина копий, белел чей-то конь впереди полков, и золотыми крестами вспыхивали алые стяги.

Ополчения русских городов шли к Москве. Москва их ждала, широко распахнув крепостные ворота.

Прошел слух, что через Троицкие ворота входит новгородское ополчение.

– А велико ль?

– Тысячей пятнадцать, а может, боле того. Иван Васильев Посадник привел, да с ним сын, да Фома крестный…

– Косой?

– Ага. Да Дмитрий Завережский, да Миша Поновляев, да Юрий Хромой, да…

– Может, туда пойдем глядеть?

– А чего? Сейчас тверичей глядеть будем.

Когда ополчения вступали в московские слободы, шаг их твердел, веселел. Ополченцы поднимали над остриями копий священные холсты знамен.

Тяжело раскрылись на древках расшитые золотом тверские знамена, много раз ходившие супротив Москвы.

– Неужто сам Михайло ведет?

– Не. Михайло сухожильный, этот покоренастей.

– Да и млаже, видать.

– То Холмский князь Иван, Михайлин племяш. Его мы тоже бивали. Не чаяли в Москве встречать.

И народ с неодобрением глядел: в руках тверичей – рогатины:

– На медведей, что ль?

Топоры:

– По дрова, что ль?

Сулицы да ослопы – от такого оружия Дмитрий уже отучил Москву.

– Тяжело да неповоротливо. Не тое ныне время!

– А конь-то белой. Смекай: от великого, мол, князя Тверского!

На Дмитриевом крыльце Холмского встретили московские бояре. На верху крыльца его обнял Боброк.

– Государь Дмитрий Иванович в Троице. Мне велел тебя потчевать.

– Не в гости прибыли, княже.

– Доброе слово, Иван Всеволодович. Государь Михаил Александрович здоров ли?

Это он, Боброк-то, интересуется, столько раз водивший московские рати на Тверь!

– Благодарствую, княже, здоров, и поклон шлет, и велел сказать: молит господа о ниспослании победы воинству нашему.

Холмский, едучи в Москву, сомневался: достойно ли, не с подручными ль наравне примет его Дмитрий. Между Михаилом Тверским и Дмитрием Московским был уговор о совместных походах на татар. Уговор-то уговором, а честь честью. Но встретили с честью, и Холмский спешил скрыть свои опасенья, спешил смешаться с другими князьями, опередившими его.

"Дмитрий сам бы вышел, если б случился в Москве. Прибыли не прежде подручных – тоже хорошо: не честь Твери прибыть прежде Можая".

К вечеру возвратился Дмитрий. Еще с дороги, видя дымы над стенами Кремля, сказал:

– Собираются!

И плечи распрямились, голова поднялась, уверенно проехал мост и под радостные клики среди толпившихся по улицам воинов еле пробрался к своему двору. А из воинов каждому не терпелось взглянуть, каков он, который поведет их к победе.

Днем позже подоспели Белозерские полки. С ними пришел князь Федор Романович с сыном Иваном. Москве понравилось их вооружение – чистое, оно отражало небесную синеву, из-под стальных варяжских либо свейских кольчуг белела холстина рубах, расшитых голубыми разводами. Было много среди белозеров рослых, широкоплечих детин. Волосы их были нежны, словно соломенные, а бороды русы и курчавы, и казалось, что это озерная пена заплелась в завитках бород. Отцы их хаживали на Варяжское море, бились со шведами, привозили своим женам отбитые в боях аглицкие и свейские наряды.

Деды их заселяли север, без остатка истребляя врагов, а захваченных женщин брали ласково; из них выходили горячие жены, и народились от тех жен добрые молодцы с широкими плечами, с зеленым огнем в глазах.

Князь Федор остановил свое войско, оглядел его, одобрил и повел в Боровицкие ворота. А в Никольские тем временем входили собранные монастырями воинства монахов и монастырских крестьян.

Передав своим боярам заботу о белозерах, Федор поехал на княжой двор.

На дворе Федора встретили московские воеводы и пошли с ним ко крыльцу.

Федор пошел, чуть сутулясь, вверх по лестнице, покрытый белым плащом на красном подкладе с широкой каймой по краям, в синих сапогах, в синей высокой шапке. Сын, отставая от отца на две ступеньки, тоже слегка сутулясь, поднимался с ним.

На середине лестницы Федора встретили бояре и, вернувшись, пошли впереди наверх. В передних сенях Белозерских встретили князья Тарусские и Боброк.

Один из Тарусских заговорил с Федором по-гречески, но седой Федор, любивший греческую речь, отвечал по-русски, и отвечал строго: не время, мол, княже. Ноне время русское.

Боброк ввел северян в комнату. Дмитрий стоял, широко раскрыв руки, и Федор крепко обнял Дмитрия.

– Вот он! Настал час!

– Настал, княже.

Дмитрий повернулся к молодому Ивану:

– А о тебе небось там девушки слезы льют?

– Не без того! – улыбнулся за сына Федор. – Прибудет воды в Беле-Озере к нашему возвращенью.

В иное время Холмский обиделся бы, что Белозерского почтили тремя встречами, ведь Белозерск прикуплен к Москве еще Калитой. Но за время, проведенное среди московских стен, Холмский забыл о тверской спеси. Да и к тому же родня вся за Дмитрием; чего ж Холмскому-то отбиваться, не русский, что ль? А что прежде дрались – на то было иное время.

Перед выступлением из Москвы Дмитрий послал в степь вторую стражу следить за движением Орды – ни от первой стражи, ни от Захария Тютчева не приходило никаких вестей.

В светлое августовское утро Клим Поленин, Иван Святослав и Гриша Судок с отборными богатырями второй стражи собрались у Кремлевских стен.

Задумчиво и душевно провожали их в путь: что откроет им степь, вернутся ль? Их коней под уздцы довели до ворот, пожали молодцам на прощание руки, долго смотрели вслед.

В полдень прибыл гонец с литовских границ: из Белева шла к Дмитрию дружина белевичей. Вел дружину скотобой Василий Брадин с сыном Максимом да внуками – Петром, Андреем, Михаилом и Александром. А с ними Федор Мигунов да белевские бочары, маслобои, шестьсот человек.

Дмитрий сказал гонцу Петру Брадину:

– Не то дорого, что много вас, а то любо, что с литовских рубежей да по Рязанской земле идете. Скачи: велю, мол, на Москву не идти, а спуститься ниже по Оке, дожидаться нас в Коломне.

Гонец, держа шапку в руках, поклонился.

– Благодарствую, государь.

– Нет, ты сперва покормись да коня подкрепи.

– Благодарствую, государь, где уж есть, коли дело стоит. Надо поспешать.

– Голодному-то?

– Голодной да свободной лучше сытого да обритого.

– Остер!

– Мы, государь, скотобои, – без острого орудия пропали б.

– Ну, добро. Только сперва поешь. Такова моя воля. Какая ж это война с пустым-то чревом!

Войска разместились по городовым избам, по монастырям, в трапезных церквей, а то и среди дворов, по-разному. Великие запасы сберегла Москва, чтоб прокормить всю эту силу, но ополчения пришли, и со своим запасом.

Когда белевский гонец Петр Брадин пошел по княжьему велению поесть перед дорогой, от множества зовов голова у него закружилась: звали и новгородцы к своим харчам, и суздальцы к своей трапезе, и ружане к своей еде, и можаи к своему столу, и белозеры к белозерской сыти, и костромичи ко яствам, и переяславичи к рыбной снеди, и володимерцы к вареву, и москвичи к угощенью. Одними зовами Петра столь употчевали, что, когда принял у сурожан ложку, не осталось сил дохлебать кулеша. Поел через силу, только чтоб исполнить Дмитриеву волю, даже медок хлебнул без радости, и заспешил в путь.

Десятого августа на утренней погожей заре заревели боевые трубы карнаи на башнях, воеводы сели на коней, и, развернув знамена, войска вышли из Кремлевских ворот. И так велико было воинство, что шли из Кремля через трое ворот: через Никольские, через Фроловские, через Константино-Еленинские. Шли с войсками попы, несли древние чтимые иконы.

Через трое ворот весь день шли из Кремля войска.

Кроме князей, воеводами были: у володимерцев – Тимофей Валуевич, у костромичей – Иван Родионович, у ружан – Пуня Соловей, у Переяславского полка – Андрей Серкизович, а всех сил в тот день вышло из Москвы более полутораста тысяч, и еще никогда на Руси не видывали такой великой рати.

Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83