Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 171
Вересову стало больно и тяжело оставаться с ним дольше. После двух виденных им сцен он решился уже не заикаться старику ни о своей нужде, ни о своей просьбе. «Будь что будет; пойду и так к хозяйке!», – решил он и минуту спустя по уходе рыжего распростился с Морденкой.
Спускаясь по темной лестнице, он наткнулся в самом низу на какое-то живое существо и, вглядясь несколько пристальнее, различил, что кто-то сидит на нижней ступеньке, подперев руками свою голову. По голосу, которым этот кто-то отозвался на оклик, Вересов узнал в нем рыжего.
– Что вы здесь делаете? Зачем вы сидите здесь? – с участием спросил его молодой человек.
– Да идти некуды, – ответил рыжий голосом, полным отчаянного горя. – Домой не пойду… неохота глядеть, как дети помирать станут…
Вересову как-то стыдно стало в эту минуту, что он сын Морденки: он жалел и презирал его в одно и то же время.
– Спасите, выручите меня! – обратился к нему рыжий. – Ведь вы сынок ихний, вас они послушают… мне хоть сколько-нибудь бы денег… Ей-богу, в канаву, в прорубь кинусь!..
– Пойдемте! – решительно сказал ему Вересов, в минуту обдумавший что-то. – Пойдемте… Мне самому дозарезу нужны деньги, авось успеем, тогда поделимся с вами.
Морденко сильно озадачился и даже струсил от этого неожиданного возвращения сына вместе с подозрительным рыжим.
– Папенька, дайте ему денег под жилетку, – начал Вересов в сильном волнении. – Побойтесь бога: у человека дети помирают!.. Если вам мало жилетки, так вот – альбом с фотографиями! он стоит рублей пятьдесят… Примите его в залог и дайте нам сколько-нибудь… я сам теперь в страшной крайности – на квартиру показаться не смею.
Старик молча развернул альбом, пересмотрел на свет жилетку и подал сыну записную книгу, проговорив:
– Для порядку пиши расписку: «Мы, нижеподписавшиеся», и далее…
Выйдя в другую комнату, он стал оттуда диктовать продолжение. Возврат сына и его слова до того поразили старика, что он не нашел причины к отказу, да притом и заклады оказались хорошими, особенно альбом фотографий, так что Морденко спешил только поскорее разделаться со своими посетителями и потому, без дальних разговоров, отправился в смежную горницу – доставать деньги.
Пока молодой человек сидел, погруженный в писание расписки, рыжий напрягал все свое зрение, чтобы следить за стариком, который, продолжая диктовать, чиркнул спичку и зажег огарок. Смежная комната осветилась. Рыжий переместился на такой пункт, с которого ему удобнее было обозревать комнату и следить за движениями старика. Сквозь притворенную дверь он заметил два болта, замки и печати на дверях, ведущих в заднюю горницу, и видел, как Морденко снял с себя толстый кожаный пояс, носимый им на теле под сорочкой, и стал рыться в этом потайном чемоданчике. По известному всем шелесту рыжий догадался, что в чемоданчике мирно покоились ассигнации.
– За жилетку полтинник, да за альбом два рубля, итого три рубля; а расписку пиши в три рубля тридцать, – сказал Морденко, войдя через минуту в комнату с зелененькой бумажкой в руках.
Сначала расписался Вересов, а за ним приложил свою руку и рыжий.
«Виленский мещанин Осип Гречка», – гласила подпись рыжего.
– Выкупать будете вместе, что ли? – спросил Морденко, отдавая деньги.
– Я выкуплю все, – вызвался Вересов, – а жилетку вы им потом возвратите.
Через минуту дворник выпустил их в калитку и видел, как они вместе спустились в мелочную лавочку, помещавшуюся в том же самом доме, толкуя о том, что надо разменять деньги и разделиться поровну.
В лавочке спросили они себе по фунту ситника с колбасой, тут же на месте и закусили им, и, поделив между собою сдачу, очень дружелюбно простились друг с другом.
X
ГОЛОВУ НА РУКОМОЙНИК
– Сев, вею, руки грею, чисто брею – не потею! – с припляской, потирая ладони, ворвался Гречка в заднюю комнату Сухаревки, где вчерашний день происходило секретное совещание с патриархом Провом Викулычем во время ланкестерского обучения звонков.
– Что звякало-то разнуздал? [203] Чему обрадовался? – степенно покачал головой владыка. – «Помни день субботний», сказано!
– Ну, уж ты, ваше степенство, проповеди-то отложи до завтрева; ноне клей [204] есть! Я про дело повестить пришел, – возразил ему Гречка, подавая руку Зеленькову и Фомушке, который в этой уединенной комнате, вместе с советчиком-патриархом, поджидали его прихода.
– От двурушника, что ли? – обратился к нему блаженный.
– Оттоль-таки прямо и прихрял [205]! Все как есть, по совету его степенства, исполнил: дети, мол, помирают, примите жилетку взаклад! – рапортовал Гречка.
– Стало быть, по патриаршему изволению и благо ти есть! – заметил Фомушка.
– Прижался в сенях, смотрю – женщина какая-то идет… к нему, значит, прошла, а я себе жду, – продолжал рыжий. – Глядь, через мало времени выходит все та же самая женщина. Сама идет, а сама плачет, ну вот навзрыд рыдает, просто сердцу невтерпеж… Ах ты псира [206], думаю, старая! при древности-то лет да народ эдак-то грабить! И столь мне это стало обидно, что, думаю себе, не будет же тебе, голубчику, спуску! и сейчас поднялся наверх.
Гречка стал сообщать компании свои дальнейшие действия и наблюдения, и компания вполне одобрила столь блистательно исполненную им миссию.
– Только вот что, братцы! Все бы оно было paxманно, [207] да в одном яман [208] выходит – загвоздка есть! – прицмокнул языком рассказчик. – Старик шишку-то [209] на себе ведь носит, поясом она у него сделана, при теле лежит. Как быть-то тут?
– Нелады, барин! – озабоченно отозвался блаженный. – Бабки, стало быть, финажками [210] так в ем и набиты? Умен, бестия: боится, чтоб не сворочили, при себе содержит… Нешто бы на шарап [211] взять? – предложил он после минутного раздумья.
– Не дело, сват, городишь, – заметил на это благоразумный Викулыч. – С шарапом недолго и облопаться да за буграми сгореть [212]. Лучше пообождать да попридержаться – по-тиху, по-сладку выследить зверя, а там – и пользуйся.
– А не лучше ль бы поживее? приткнуть [213] чем ни попало – и баста!.. У меня фомка востер!.. – похвалился Гречка.
– Лады! – согласился блаженный. – По крайности дело потише обойдется, и расправа короче.
При этих словах Иван Иванович Зеленьков, догадавшийся, в чем заключается смысл последнего предложения Гречки, невольно вздрогнул и изменился в лице.
– Слаба! – прищурясь глазом, кивнул на него блаженный, сразу заметивший эту внезапную бледность. – Что ж, брате мой, это уж не дело! По-нашему – взялся за гуж, не говори, что не дюж, товарищества не рушь и от дела не отступай.
– Правильно! – подтвердил Гречка. – Думали варганить так, а выходит эдак; стало быть, божья воля такая, чтоб быть тому делу, и как есть ты наш товарищ, так с обчеством соглашайся.
– Да что тут долго толковать! – перебил блаженный. – Именем господним благослови, отче, хорошее дело вершать, – лиходеев вниз по матушке спущать! – отнесся он к Викулычу, подставляя как бы под благословение свою руку.
Пров медленно поднялся с места и отрицательно покачал головою.
– Нет, судари мои! – сказал он решительно. – На экое дело нет вам моего благословения: это уж уголовщиной называется – дело мокрое, смертоубийство есть.
