Аз Бога ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович

Он позрел разумом знак божий! А знаком этим было внезапное нападение варяжской ватаги. Только в сей миг он осознал это, ибо послать разбойников на его дорогу мог лишь господь! И он же так надежно укрыл их в степи…

За греховные мысли настигло божье наказание!

– Всевышний Яхве! Вседержитель! Прости раба твоего! – раздирая на себе дорожные одежды, истово взмолился он. – Каюсь! Покусился я изведать промыслы твои! Не позрел предупреждения твоего, когда послал мне слугу своего, опального рохданита! А я разгневался на него и заподозрил в дурных замыслах – мой престол отнять. Прости, господи!

Резкий порыв ночного ветра вздул шатер, и опадая, он всколыхнул воздух, оглушил хлопком парчовых стен и одним дыханием потушил семисвечник. Господь гневался – не прощал! Но богоподобный не отчаялся, поскольку был посвящен в одно из Таинств – Таинство молитв и магию священных действ. Он вспомнил первосвященников Аарона и, дав знак каган-беку, вызвал его и велел немедленно привести в шатер козла. Покуда Приобщенный Шад исполнял волю владыки, богоподобный сменил одежды на одеяния, сам возжег семисвечник и, возложив руки на голову приведенного к алтарю козла, стал каяться в грехах, как некогда сам Аарон в судный день. Каган молился со слезами, страстно, и по тому, как задрожала под ладонями голова животного, ощутил, что всевышний сменил гнев на милость.

Исполнив весь ритуал покаяния, он совершил омовение и только сейчас заметил, что посветлели стенки шатра и на востоке встает солнце. Истолковав это как доброе знамение, каган еще раз возблагодарил бога и приготовился лечь на походное ложе, но в тот час к нему вошел каган-бек. Очистившись огнем светоча, пылающего у входа, он склонился перед богоносным. Лицо Приобщенного Шада взялось волдырями после ожога, полуопаленная борода торчала в одну сторону, однако при этом он был доволен и не мог скрыть этого.

– О, всемогущий! Дозволь положить к твоим ногам головы!

– Головы? – недоумевая, спросил каган. – Чьи головы?

Прощенная молитва выветрила память…

– По воле твоей, о, богоподобный, я обезглавил тех, кто посмел вчерашним вечером напасть на твой караван!

Каган вспомнил и застонал от раздражения и обиды.

– Зачем ты сделал это, безумец? Неужели не узрел воли божьей? То были не разбойные варяги – ангелы небесные, пришедшие наказать меня!

– Я исполнил твою волю! – вскричал испуганный каган-бек.

– Что теперь ждет нас? – загоревал богоносный. – Если господь потребует жертву за посланников своих, я пожертвую тобой! Своею рукой заколю, как агнца!

Приобщенный Шад вдруг разодрал обоженную, вспузырившуюся кожу На лице и пополз к ногам кагана, желая целовать обувь.

– Прости и помилуй, о превеликий и великодушный! Солгал! Видит бог – солгал! Схитрил! Но это промысел господний! Я обезглавил первых встречных в степи, а разбойные варяги ровно сквозь землю провалились!

– Слава богу! – облегченно воскликнул богоносный. – Истинно: ложь твоя во спасение!.. Не отыскал ли моих жен?

– Да, мудрейший! Отыскал и привел! – радостно сообщил Приобщенный Шад. – Они возле твоего шатра!

– Где же ты нашел их? Или тоже схватил первых встречных женщин и привел мне под видом жен?

– Нет, всеведающий, это твои истинные жены! Я обнаружил их в степи. Разбойники бросили их…

– Надругались?

– Сказать не смею, – потупился каган-бек. – Но если ты сказал: “Не разбойные варяги – ангелы небесные”, то следует ли считать надруганием то, что они совершили с твоими женами?

– Ты помудрел, Шад, – польстил богоподобный. – Показывай этих женщин! Я же посмотрю: опоганены они варягами или освещены ангелами.

Возле шатра, распластавшись на земле в ожидании воли господина своего, лежали, четыре совсем еще юных жены. Изорванные одежды едва прикрывали их тела, ни у одной не было на голове покрова, а босые ноги были в пыли и порезах о жесткую степную траву. Они не смели поднять лиц к своему мужу, дышали в белесую соленую землю. Каган-бек предупредительно удалился, а богоносный велел женам посмотреть ему в лицо. Пугливо и трепетно они привстали на колени, но так и не посмели взглянуть на господина, пряча глаза под приспущенными веками и ресницами. Из четверых он смутно признал лишь одну – над левой бровью была приметная крупная родинка, запомнившаяся кагану, когда Приобщенный Шад привел ее во дворец на смотрины. Богоподобный осматривал невест чрез отверстие в стене, сам оставаясь незримым. Именно это родимое пятнышко решило ее судьбу, и скоро она разделила с ним ложе. Остальные три жены, нетронутые им, были избраны в гарем недавно, и он совершенно не помнил их лиц, однако ничуть не сомневался, что это его жены. Все они были прекрасны, нежны и изящны, что более всего доказывало принадлежность к гарему; Лишь их неопрятный, скитальческий вид и страх за случившееся портил их совершенство.

– Поднимите глаза! – потребовал каган.

Одна за одной три женщины подняли веки, а та, с родинкой, не смогла перебороть боязнь и лишь виновато мигнула.

– А ты? – спросил богоподобный. – Ты можешь посмотреть на меня?

– Да, господин, – с трудом вымолвила она и вскинула голову.

Несмотря на пережитое потрясение, разбойничий плен, насилие и беззащитно-одинокую ночь, проведенную в дикой степи, в глазах юных своих жен каган узрел восторг и удовольствие. А та, с родинкой, и ранее познавшая мужчину, вовсе светилась от счастья и не могла скрыть его. Жены богоподобного воспитывались в аскетической сдержанности, как было принято на Востоке, и лишь глаза оказывались неуправляемы и выдавали чувства. В редких случаях и у редких жен видел каган сияющие очи, однако знал, когда и отчего это происходит. Знать, не ангелов послал господь в образе разбойников, а настоящих варягов – грубых северных варваров…

Ни одна женщина более не могла быть женой богоносного, если на нее хотя бы пал взгляд иного, мужчины. Видеть гарем позволялось только каган-беку, ибо он был приобщен к Великим Таинствам, да евнухам-слугам.

Господь не разгневается, если каган исполнит древний обычай, доставшийся от кочевого прошлого.

– Умрите же, поганые! – велел богоподобный и бросил женщинам арабский кинжал.

Та, с родинкой, подхватила его на лету и ударила себя в грудь. И не успела еще ослабнуть ее рука на золоченой рукояти, как за кинжалом потянулись сразу три… Каган отвернулся и не спеша вошел в шатер, но взгляд его запечатлел какую-то вещичку в разжатой, мертвой ладони. Он никогда не замечал мелочей, творя дела великие и сакральные; он уже не видел ни убивших себя жен, ни этого шатра среди степи, удалившись мысленно к стенам башни. Блестящая же вещица сейчас притягивала его внимание, и помедлив, он вернулся назад.

В ладони жены с родимым пятном оказалась небольшая золоченая бляшка с чешуйчатых доспехов, которые мог носить только высокородный славянин, ведающий бога – светлейший князь.

Стараясь не коснуться мертвой руки, каган взял бляшку и подал знак Приобщенному Шаду. Тот незаметно явился и, очистившись огнем, встал в ожидании.

– Где нынче твой храбрый печенежин? – спросил богоносный.

– Послал его зорить аланское сумежье…

– Верни! И отправь к Киеву! Да по пути к нему пусть не воюет ни городов, ни весей. Пусть пройдет лесами, вне дорог.

– Исполню, повелитель! – вскричал каган-бек.

– Как ему имя?

– Куря.

– Вели этому Куре не воевать Киев, а подле него рыскать, – распорядился каган. – Слышал я, княгиня киевская соколиной ловлей тешится в окрестностях столицы и выезжает на охоту лишь со своими слугами. Пусть выкрадет ее! И мне привезет всего на одну ночь… Еще я слышал, она прекрасна и прелестна, хотя стара летами.

– Истинно, о всеведущий! – подтвердил Приобщенный Шад, желая оправдаться перед владыкой и польстить ему. – Через две луны ты будешь лицезреть ее, о, богоносный!

Через четверть часа, оставив стан среди степи, каган уже скакал к стенам Саркела. Предупрежденный правитель сакральной столицы, один из кундур-каганов, заранее отворил ворота, а горожане стояли преклоненными вдоль всего пути богоносного и были готовы по мановению руки Приобщенного Шада пасть лицом в землю. На полном скаку каган въехал в город и, целеустремленный, не заметил встречающего народа. Неподвижные люди, скрюченные в земном поклоне, напоминали камни на морском берегу. Прямо из седла он ступил на лестницы и перебрался во внутреннюю крепость. Вьюки с жертвенным золотом уже стояли у лестницы, и прежде, чем ступить под купол, богоподобный по ритуалу должен был надеть голубой хитон, перенести дары ко входу под звезду и после этого отворить дверь в подзвездное пространство. Но сейчас каган вспомнил, что часть золота похищена варягами, а чтобы пополнить десятину, следовало послать Приобщенного Шада в Итиль к казна-кагану. Путь туда и обратно займет не менее пяти дней, богоносному же не терпелось войти к рохданиту немедленно. Он никогда бы не посмел нарушить ритуал, особенно такой важный, как возложение даров, но тут вновь пробудилась грешная мысль, что преследовала всю дорогу: кто же вкушает золотого тельца под звездой, если пища рохданита – хлеб да рыбец?