Аз Бога ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович

– Я слеп совсем, – признался древлянин. – Не вижу образа… Но голос твой не слыхивал ни разу. Кто ты?

– Я сын того, кого ты погубил. А имя – Святослав.

Старик встал на колени.

– Судьба! Благодарю тебя! Сыскался наконец убийца мой! Так не медли же, князь! Убей, освободи от мук! Мне помнится, ты много погубил народа. Возьми мою жизнь!

– На что мне жизнь твоя? Ступай…

– Но я отца сгубил твоего! И покушался на киевский престол! И мыслил поять твою матерь, княгиню Ольгу! Вины за мной довольно, чтоб поднялась рука! Исполни же обычай кровной мести!

– Твоя правда, вины довольно. И сей обычай есть…

– Ну так убей! – Мал голову согнул, подставил шею.

Обнаженный меч в руке раззадоривал ее: всего-то вскинуть булатный дар Валдая и опустить в полсилы. Худая шея тонка, седая голова в единый миг покатится со змиева вала…

– Не стану убивать, ибо сей меч след красить не братской кровью, а кровью супостата, – и в ножны бросил меч.

– Но мой возьми! – старик достал латгальский, двуручный и подал Святославу.

– А сим мечом и куру не убить, – изъязвленное ржой лезвие иструхло и рассыпалось в дланях. – Знать, не судьба убитым быть.

– Но сам я не умру! – воскликнул странник Мал. – Даждьбог не дарит смерти, ведь я путей лишен. Всех! И Последнего! И бысть сему дотоле, покуда не найдется руки, которая б отняла жизнь! Молю тебя! Заклинаю – сделай милость!

– Не я тебя путей лишал, не мне и открывать их, – молвил князь. – Ступай отсюда прочь! Ты притомил меня.

Старик закинул голову, взмолился в небо:

– О, боги! Кто убьет меня?! Если мой кровный враг не поднимает руку?

В тот час .ночной молчали небеса и только ветер, струясь со звезд, буравил травы. Древлянский князь поднялся и побрел, руками щупая пространство.

– Эй! Кто убьет меня? – заухал, закричал, как филин. – Эй, кто-нибудь? Услышь меня! Убей!

И скоро крик исчез, как ветром Мала унесло…

А Святослав понуро лег в траву и предался тяжким думам. Не звезды зрел перед очами – огни пожарищ за стенами Искоростеня. В тот же миг Креслава очутилась рядом, пригладила, свила оселедец.

– Уймешь память – печаль развеется. Не тревожь прошлого, его уж не исправить, но вдаль гляди.

Святослав не внял совету трехокой, спросил, не подняв головы:

– Позри, где ныне матушка? Что с ней?

– Имей терпение, светлейший князь. Все сладится и без моих хлопот. Не след тебе знать будущего.

– Скажи! Скажи!.. В последний раз!

– Так и быть, в последний раз… Сей час она в покоях Игоря, склонилась над сыном твоим, Владимиром. Он спит на ложе деда… А старших нет нигде… Не вижу.

– Что? Что с ней? О чем ее думы? Обо мне?

– Нет, Святослав… Она в тоске и ищет утешения.

– Я принесу его! Как токмо солнце встанет! – князь было вдохновился, но тут же и обвял. – Ее утешу, а ты исчезнешь навсегда… Мне жаль тебя, Креслава! Как буду я один, коль на рассвете уйдешь в Последний Путь?

– Уйду… Я исполнила свой рок и обрела покой. Теперь мне не ходить меж небом и землей. Вернусь туда, где место мне – в корабль лады-князя. Ведь он один там, ровно перст… Уйду, чтобы остаться в твоем сердце.

– И все одно – печально…

– Годи, светлейший, еще и солнце не взойдет, а будет тебе радость!

– Кто мне ее доставит? Ты?

– Нет, сыновья твои, Ярополк и Олег, – ясновидящая вгляделась в темную даль. – Сюда скачут! Как соколы летят!

– Сыновья?! – вскочил он, и словно пыль, вмиг слетела печаль. – Коня! Где конь мой? Навстречу еду!

– А поздно уж встречать. Эвон стучат копыта! Позри, огни в степи летят! Се светочи несут в руках. Минуты не пройдет, и будут здесь!

И верно, не прошло и мига, как в сумеречной дали два огонька блеснули. А скоро вывернулись два буланых скакуна, два всадника, приникнув к гривам, неслись во весь опор, путь освещая светочами. Да вот беда – промчались мимо, не позрев отца, и скрылись было, но Креслава окликнула негромко и взмахнула рукой, ровно платком.

– Сюда, сюда! Умерьте прыть!.. –

В тот час же взрыли копытами землю и встали кони, а отроки спешились, бросив поводья. Шли по гребню вала плечом к плечу, кольчуги еще великоваты, доспехи тяжелы, да и мечи ноги путают, тянут к низу пояса. Святослав и не заметил, как исчезла Креслава…

Сыновья же остановились в трех шагах, и светочи вознесли над головами.

– Се ты отец наш? Се ты светлейший князь?

– Ежели вы сыны мне – я ваш отец, – сказал Святослав, озирая отроков.

– Знак Рода в ухе есть и оселедец. Да где же твоя стать? Лют говорил, ты богатырь, – смущен был Ярополк. – И доспех золоченый, и шлем…

– А ты в простой рубахе, – заметил Олег, поддерживая брата. – И статью не велик…

– В народе сказывают, был детина, великан!

– На рву до сей поры дуб лежит столетний, молва глаголет, ты вырвал одной рукой.

– Верно, сыны мои, – согласился князь. – Был я детина, и дуб сей вырвал. А что же ныне говорят в народе? Узнав, что я иду?

– При бабкином дворе суматоха. Заслышав о тебе, Лют было взлютовал, а потом издох.

– А киевлян смутил боярин Претич. Все встали в хоровод с раджами и доныне водят…

– Ждут меня? Иль ворот не отворят? Братья переглянулись, старший вперед шагнул:

– Я ждал тебя, отец!

– И я! – не отстал Олег.

– Добро, сыны! Сего мне довольно!

С радостью они пошли в стан, и там Святослав велел сыновьям снять кольчуги, латы и самолично обрядил в полотняные белые рубахи с обережным шитьем, в такие, как сам носил.

– Вот вам доспех! – сказал. – В походах ратных ни снимайте и в чистоте содержите. Тогда ни меч супостата, ни копье, не стрела его не уязвят вас.

– Благодарим, отец, – ответили сыновья, дивясь дарам. – Ужели ткань сия прочней кольчуг? Прочней железа?

– Прочней булата. Ибо соткана не из кудельки – суть из света руками дев-Рожаниц.

– А любо испытать! – в тот же миг братья за мечи похватались, но Святослав остановил поединок.

– Я сказал – меч супостата не уязвит вас! А от братского меча сия рубаха – не защита. Пойдете друг на друга – и пряжа та распустится. И сгинет свет.

Меж тем позрел Святослав на небо и увидел, что по звездам судя еще час ночной, однако же восток светлеет и заря вот-вот распустится по небосводу. И в тот час же унял свою радость, загоревал:

– Средь ночи всходит солнце… И благо мне от тех раджей, но и печаль… Пора прощаться! – взглянул на сыновей сурово. – И вам пора! Назад скачите, в Киев!

– Но как же ты? Мы мыслили, вернемся вкупе с тобой, отец… Мы не хотим прощаться!

– Не с вами сие прощание, сыны – с Креславой, – князь заспешил. – Провожу ее в Последний Путь и догоню вас! Езжайте же скорей!

– Креслава умерла?! – вскричали братья.

– Покуда нет еще, но вот умрет…

– Верно ли молва идет, будто она о трех очах? Будто во лбу есть око? И будто она зрит сквозь стены и пространства; сквозь Время?

– Молва верна, но в сей час недосуг беседы ладить, сыновья. Светает! А с зарею Креславе след ступить на свой Путь. Потом поведаю о ней, скачите!

– Верно ли молва идет, будто она о трех очах? Будто во лбу есть око? И будто она зрит сквозь стены и пространства; сквозь Время?

– Молва верна, но в сей час недосуг беседы ладить, сыновья. Светает! А с зарею Креславе след ступить на свой Путь. Потом поведаю о ней, скачите!

– Вот бы глазком одним взглянуть! – возжегся Ярополк, и с ним Олег не отставал.

– Дозволь, одним глазком? Пока жива? Не то молва людская не всегда права. Иные говорят, она суть зло, суть воплощенье тьмы. Иные же напротив твердят…

– Добро! – смирился Святослав, – Я покажу Креславу… Но токмо позреть ее доступно лишь тому, кто зряч, кто видит звезды днем – суть Гоям. Гои вы ли есть, добры молодцы?

– А любо испытать! – возрадовались братья. – При бабкином дворе уж нету Гоев, все более попы, чернец да Лют Свенальдич. Живем – гадаем: то ль Гои мы, а то ль изгои. Вот когда в опале жили, в Родне с матерями, там ведали, кто мы.