Синий шихан - Федоров Павел Ильич

У громадных казанов, где тонкими струйками к небу поднимался голубой кизячный дымок, с раннего утра и до позднего вечера с деревянными половниками в руках стояли и сидели усталые темнолицые киргизки.

Приготовление пищи совершалось с какой-то неторопливой торжественностью. Ловко орудуя ножами, женщины полосовали мучные сочни на небольшие квадратные лепешки и бросали их в казаны.

Вокруг вертелись, хныкали заброшенные детишки; до них ли в такую жаркую пору! Иной подползет к матери, ухватится за подол, теребит его грязными ручонками и воет, словно кутенок. Ему суют в рот кусок теплого бараньего жира, а он отворачивается или, сердито насупив брови, швыряет жир собакам. Псы лежат, вытянув лапы, вяло помахивая хвостами…

По окончании байги в большой юрте с пологим куполом братья Беркутбаевы, Жумагул и Мирза, приготовили для особо важных гостей обильный праздничный обед. Жумагул, невысокий, сероглазый, с реденькой бородкой на круглом лице, повел гостей к юрте из белых кошм. Младший, рябоватый Мирза, только вчера возвратившийся из далекой поездки, прижимая унизанные перстнями руки к мягкой шерсти белого чапана, низко поклонился и распахнул двустворчатые, украшенные резьбой двери.

Среди гостей были Хевурд-старший, Горслей, управляющий Троицкого золотопромышленного общества, Шпак, Иван Степанов, высокий бородач Роман Шерстобитов, Матвей Буянов с сыном Родионом, станичный атаман Гордей Севастьянович Турков.

Василий и Кодар, решивший примириться со своими врагами и поэтому принявший приглашение, подходили к юрте последними.

– Я уже, Василий, шибко по-русски читаю, – говорил Кодар. – Книги, что ты мне дал, прочитал все. Тот, кто их писал, наверное, был такой же умный, как ваш акын Пушкин.

Кондрашов улыбнулся.

– Понравилось? Значит, понятно пишет?

– Когда читал, думал, что из родника в жаркий день свежую воду пью, – ответил Кодар.

– А Пушкина тоже любишь? – спросил Василий.

– Тоже. Наш Абай переложил стихи Пушкина на язык простого народа. Разве ты не знаешь песни Абая?

О знаменитом казахском поэте Василий немного слышал от ссыльных. Он стал подробно расспрашивать Кодара. Разговаривая, они остановились неподалеку от юрты.

– Я никогда не видел Абая, но много знаю его песен, – сказал Кодар. – Однажды в степи, далеко отсюда, мы со старым Тулегеном увидели большое скопление народа. Когда подъехали ближе, услышали громкие крики и плач. Тулеген склонил голову и сказал: «Ушла на небо чья-то душа… Если ты голоден, то скачи к дому, в котором идут поминки…» Это у нас есть такая поговорка. Мы поскакали. Я этого никогда не забуду. – Кодар замолчал, снял тюбетейку и, широко раскрыв задумчивые, увлажненные глаза, посмотрел на небо… Помолчав, снова заговорил, горячо и проникновенно: – Человек, который имеет хорошее сердце, переживет любую беду. Он не набросится на человека, как степной волк на овцу, не станет пить чужую кровь. А наши старшины и баи все хотят чужой крови. Так говорил Абай. Так в тех книжках написано, что ты мне дал. Абай учил народ, как надо лучше жить, а старшины зарезать его хотели, убить… Много я узнал в тот день. Когда мы подъехали ближе, люди шумели, как река… Мы попали на поминки… Это было около Чингисских гор. Там зимовал род Абая, там теперь и могила. Вечером я сидел у костра и ел мясо. Думы мои были такие, что мясо казалось не сладким. Я по порядку вспомнил всю свою жизнь. На небе тогда блестели звезды, кругом слышались негромкий разговор и печальные песни, которые оставил своему народу Абай. Я тогда сказал себе: «Кодар, пусть у тебя будет такое же сердце, как сердце похороненного сегодня человека…» А у него было сердце батыра. До этого у меня, наверное, было немножко волчье сердце… На другой день я впервые не покорился моему другу и учителю Тулегену и поступил по-своему. Я тогда решил прекратить бродячую жизнь и вскоре откочевал на свою родину. Мне шибко хотелось учиться, сделать добро людям. Все добытые на скачках деньги я роздал беднякам. Сам начал складывать песни и пел их один в степи… У нас ведь так говорят: «Каждый ребенок болеет от рождения всеми детскими болезнями, а начиная подрастать, болеет стихами…» Теперь я открываю книгу, и книга говорит со мной, как живой человек. Где бы я ни был, что бы я ни делал, я всегда вспоминаю Абая. А когда читаю по-русски, я вспоминаю тебя и сто раз говорю тебе спасибо. Ты для меня больше, чем брат…

В это время в дверях показался Мирза, приглашая задержавшихся гостей, помахал им рукавом чапана.

Василий молча пожал руку Кодару, и они вместе вошли в юрту. Гости осматривали богатое убранство юрты и тихо разговаривали. Одна из жен Жумагула, видимо самая красивая, позванивая серебряными, украшавшими ее грудь монетами, брала наложенные на сундуках подушки и кидала их для гостей на бухарский ковер.

На широкой скатерти шумел самовар, вокруг были расставлены чашки. Гостям подали до блеска начищенные кумганы и медные тазы. Все по примеру хозяина неторопливо вымыли руки и приступили к чаепитию. А когда принесли кушанья, в те же чашки разлили вино и водку. Задымился в больших деревянных блюдах бешбармак. Перед гостями на тарелках лежали серебряные вилки.

Тарас Маркелович, отодвинув тарелку, стал засучивать рукава. Посматривая на улыбающегося хозяина, сказал:

– Наши предки всегда уважали обычаи других народов.

– Хорошие говоришь слова – это приятно слышать хозяйскому уху, спасибо, – вытирая полотенцем сальные руки, отозвался Жумагул.

Кондрашов тоже последовал примеру Суханова. Отказались от приборов Роман Шерстобитов и атаман Турков.

– Я хоть и старовер некрещеный, из дупла лыком тащенный, а все равно грешу, люблю, уважаю мясцо ручкой взять, – сбалагурил Буянов, выбирая на блюде кусок пожирнее.

Хевурд и Горслей, снисходительно улыбаясь, пожали плечами.

Шерстобитов предложил тост за хозяина, за его семью, за его табуны.

Хевурд, отпив из чашки, поинтересовался: много ли у хозяина жен, какая семья, сколько скота.

– Есть кони, есть верблюды, бараны, три жены есть, все есть, – ответил Жумагул и хитро усмехнулся сытыми, прищуренными глазами.

– Наш любезный хозяин своим табунам и счету не знает, – заметил Буянов. Он уже порядочно выпил. – Да разве мы сюда чужой скот считать приехали? Это скучновато, господа любезные. Лучше выпьем за виновницу наших несчастий, за дочку казака Лигостаева, за лихую наездницу выпьем. Жалко, нет ее тут, а то бы я ей сказал что-нибудь на ушко… – косясь на раскрасневшегося сына, закончил Буянов.

– Чем же она провинилась? – быстро обернувшись к нему, спросил Шерстобитов.

– А тем, что какого-то черномазого мальчугашку вперед выпустила и всех нас в дурачках оставила.

– Такой красавице все простить можно… А ну, Матвей Никитич, раз уж проиграл, то помалкивай. – Склонившись к Буянову, Шерстобитов понизил голос: – Поменьше пей, голубь, да честь свою купеческую побереги. Прислушайся, приглядись, как заморские гости себя ведут. Чашечки-то едва пригубляют, вопросики задают, всякими делами интересуются. Послушай да поучись…

Хевурд и Горслей, придвинув подушки к сидевшему меж них Тарасу Маркеловичу, расспрашивали его, как идут дела на прииске, много ли он дает прибыли. Они явно имели желание побывать на шахтах, ознакомиться с техникой золотодобычи. Но Суханов приглашать к себе гостей и не думал. На вопросы он отвечал короткими, ничего не значащими фразами:

– Работаем помаленьку, не жалуемся.

– Очень рад, дорогой Тарас Маркелович, ближе с вами познакомиться. Много слышал о ваших больших делах. Сам человек дела и уважаю деловых людей, – говорил Хевурд-старший.

– Деловых и честных людей, я думаю, везде ценят, – немного подумав, ответил Тарас Маркелович. – Мы, русские люди, не прочь у других поучиться, а где надо, и сами поучить можем…

– О да! Разумеется! – воскликнул Хевурд.

– Смышлеными людьми Россию бог не обидел, – продолжал Суханов. – Наверное, и вы чему-нибудь у нас научились.

Горслей пристально на него посмотрел и, усмехнувшись, покачал головой.