Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122
«Не шутка временный наш руль! – думал Леша Сибирцев. – Как потесь [93] на волжской барке».
Второго января обошли крайний мыс полуострова Идзу. На западе – Приамурье, начало родной земли. Казалось, далеко ли пройти еще одно море, но за морем ведь опять земли Японии. Кидали лот, но дна не находили.
Вот тебе и Новый год! Японцы все удивлялись, что мы тянем, не идем из Симода. Праздновали Рождество, потом Новый год встречали, славно и дружественно, все вместе. Впрочем, Новый год встречали офицеры. А матросы спали или служили, как всегда, и только утром молились торжественней обычного да получили по лишней чарке. А сегодня, второго января, чуть свет ушли.
– Идем мористей! – сдавая вахту, сказал лейтенант Сибирцев с таким видом, словно, подняв забрало, мчался на врага.
Джонка весь день держалась в двух кабельтовых. На фоне синего моря белый парус был выгнут над ней почти как шатер. Утром ветер разыгрался, парус вырвало, и джонку унесло. На ней лейтенант Энквист, мичман Михайлов, двадцать матросов и японцы.
На корабле все притихли, только непрерывно, как паровые машины, стучат три помпы, откачивая воду из трюма. Шумит – и, кажется, все сильней шумит – океан.
Адмирал, капитан и старший офицер наверху. Алексей Николаевич спустился в трюм, измерил уровень воды. Двойные пластыри из смоленой парусины с прокладкой на вдернутых тросах, обхватывающих концами весь корабль, пока держали. Но ветер усиливался, и волны все сильней ударяли в обшивку. Корабль вздрагивает, словно пугается, как живое существо.
Ветер от зюйда, очень теплый. Алексей Николаевич отлично знает теперь, что течение здесь от зюйда. Поэтому так тепло на полуострове Идзу. Горы и долины овеяны дыханием южных морей. Тысячелетиями сюда, в залив Суруга, с теплыми водами приносило семена тропических деревьев. В шторм забрасывало их на линию берега, прорастая, они пускали корни в почву и поколение за поколением подымались по отвесам в горы, превращая, как объясняли ученые японцы Гошкевичу, горные долины в непроходимые заросли.
Полуостров Идзу по правому борту грядами выступал в океан весь в лесах, скалах и гребнях гор.
– Лево руля! – приказывает адмирал.
Надо уходить как можно дальше от всей этой торжественной красоты. Шторм разыгрался, и если «Диану» нанесет на сплошные скалы и на скалы, торчащие из воды, как столбы, с мохнатой зеленью в вершинах, то никому не спастись. Ни баркасу, ни шлюпке, ни вельботу нельзя рассчитывать там на спасение. Обезьяны, живущие на скалах, похожих на высокие пальмы или на мохнатые метлы, будут кричать и хохотать, глядя, как море начнет расшибать насмерть моряков о каменные подножия их жилищ.
Руль у «Дианы» самодельный. Вся избитая и залатанная «Диана» всходит на волны и уходит вниз и опять идет наверх, наискось на волну, и все шестьсот матросов и офицеров сейчас как один человек; кажется, «Диана» идет на их руках, так немедленно делается все возможное, чтобы сберечь судно.
Но как войти в гавань Хэда среди этих скал? Да и где она сейчас? Пока идем не к ней, а от нее.
– Хорошо, что тут нет мошки и комаров, как у Муравьева на Амуре, меня там чуть живьем не съели! – говорил Шиллинг, возвратившись из Хэда.
Японская джонка где-то тоже пляшет на волнах, но на той хоть все в порядке, она не в дырах и пробоинах, и если мучается, то по вине строителей. Она должна была помочь «Диане» войти в Хэда и быть наготове, поблизости от «Дианы» на всякий случай. На ней опытные здешние рыбаки, вызванные из Симода, чтобы провести судно, с ними же военные моряки – рыцари, командующие военными судами, и полицейский чиновник, наблюдающий за лоцманами, чиновниками и полицейскими. Со стороны японского правительства сделано все. Путятин даже удивлен был, как охотно они взялись помочь. То тянули, отлынивали, а то рьяно взялись. Для ремонта обещали любой лес. Киселев узнал от японцев, что много чиновников поехало туда из Симода, чтобы наблюдать за русскими и за ремонтом. Он уверяет, что туда пошлют еще войско, но встанет оно не в Хэда, а будет спрятано на всех тропах и дорогах, ведущих в эту деревню, и даже рассыпано по лесам.
Киселев, ходивший с Посьетом на берег, рассказывал, как подслушал, что японские чиновники между собой пересмеивались и говорили, что им не услужливость нужна от русских и не их машины для тушения пожаров, а чтобы они скорей ушли, всем надоели в Симода, что они трусы, а еще берутся помогать и хотят прислать пожарную машину, когда японцы и без них потушат пожары и найдут поджигателей и воров. Японцы тогда ответили Посьету, что это не пожары, а горят кучи мусора, а про поджигателей ничего не сказали.
Ветер крепчал, и адмирал скомандовал поворот оверштаг, [94] с тем чтобы уходить в океан. Теперь нечего было и думать идти в такую погоду в бухту Хэда. Полуостров уж начинал сереть, судно отошло от него так далеко, что краски гасли. Спустилась вечерняя мгла. Гора Фудзи в голубой вуали, казалось, стояла среди моря, отошла от полуострова Идзу. Адмирал, видимо, надеялся, что, идя ночью бейдевинд, [95] он не отдаст «Диану» на волю течения.
Ночь прошла почти без сна. «У нас сейчас метель воет, и, верно, дома думают обо мне. Вечер только наступает, вечер второго января – короткого зимнего дня с тусклым огромным солнцем в туманном небе над крышами в снегу. Что-то будет!»
Все время пытались идти галсами против ветра, уйти от берега. Утром все же оказалось, что течением и ветром «Диану» несет к Фудзи.
А джонки нет. Ее унесло, не хотелось думать, что товарищи погибли. В этот миг величайшей опасности знаешь одно: всеми силами сейчас надо отстаивать судно. Судно как родина, и экипаж как ее народ, в этом что-то такое значительное сейчас, что даже мысль о возможной собственной гибели не трогает.
Алексей Николаевич после вахты скинул мундир и пошел на качку, работал с матросами по четверти часа у помпы и, надевая снова свой измытый дождями мундир, отдыхая, стоял при слабом свете утра на шканцах с матросами и снова шел к машинам.
Положение, кажется, очень опасное, и, кроме Елкина, никто не идет отдыхать. Ветер крепчает, что будет – неизвестно. Может быть, эта ночь была последней? Леша подумал, что, если бы, впрочем, ему грозила гибель, он бы предчувствовал ее, думал бы только о невесте Вере и о доме. Но этого нет, и кажется, что будет что-то иное.
