Доспехи света (ЛП) - Фоллетт Кен

Ей было четырнадцать, как и Киту. Она взрослела на его глазах, и в ее фигуре уже угадывались женские очертания.

— Они хорошие дети, — сказал Джардж. — Я бужу их утром и слежу, чтобы они поели перед работой. Завтра на завтрак у нас будет бекон, благодаря вам. Мы давно не ели бекона.

— Полагаю, вы не знаете, как там Сэл?

Джардж покачал головой.

— Никак не узнать. Она сильная, но трепать пеньку — адская работа.

— Я молюсь за нее каждую ночь.

— Спасибо.

— Вы пойдете сегодня на репетицию звонарей?

— Да, и мне лучше поторопиться, они меня ждут.

— Есть кому присмотреть за Китом и Сью?

— Наша жилица, миссис Фэруэзер, она снимает чердак. Она вдова, ее двое детей умерли от голода четыре года назад.

— Я помню.

— Не то, чтобы с ними были хлопоты. Они лягут спать после ужина и проспят до утра.

«Неудивительно, — подумала Элси, — после четырнадцати часов работы». И все же Джардж хорошо заботился об этих двоих, ни один из которых не был ему родным: Кит был его пасынком, а Сью — племянницей. В глубине души он был хорошим человеком.

Они со Спейдом ушли. Когда они возвращались в центр города, Спейд сказал:

— Я кое-что узнал о прошлом Хорнбима, когда был в Лондоне в последний раз. Он рано осиротел и должен был сам пробивать себе дорогу в жизни. Устроился посыльным к торговцу сукном, потом изучил ремесло и выбился в люди.

— Можно было бы подумать, что он будет больше сочувствовать бедным.

— Иногда бывает наоборот. Думаю, он до смерти боится снова впасть в нищету своего детства. Это иррациональное чувство, от которого он не может избавиться. Никакие деньги никогда не заставят его почувствовать себя в безопасности.

— Хочешь сказать, ты его жалеешь?

Спейд улыбнулся.

— Нет. В конечном счете, он все равно остается злобным ублюдком.

Они расстались на рыночной площади. Когда Элси вошла во дворец, она сразу почувствовала, что что-то происходит. В доме было странно тихо. Никто не разговаривал, не гремел кастрюлями, не подметал и не мыл. Затем она услышала крик с верхнего этажа, похожий на стон женщины от боли.

Неужели ее мать рожает? Был только ноябрь, а она говорила, что в декабре. Но, возможно, она ошиблась в расчетах.

Или, может, солгала.

Элси взбежала по лестнице и ворвалась в спальню Арабеллы. Мейсон, горничная, сидела на краю кровати, держа белое полотенце. Арабелла лежала в постели, прикрытая лишь простыней, ее ноги были широко расставлены, колени смотрели в потолок. Лицо ее покраснело от натуги и было мокрым от слез, или пота, или и того и другого. Мейсон нежно вытерла ей щеки полотенцем и сказала:

— Уже скоро, миссис Маккинтош.

Мейсон была с Арабеллой, когда родилась сама Элси, она это знала. Она помнила, как Мейсон заботилась о ней, когда она была совсем маленькой. Помнила свое удивление, когда узнала, что у Мейсон есть другое имя — Линда. Мейсон также помогала при рождении собственного ребенка Элси, Стиви, и она будет присутствовать при родах ребенка, которого Элси носила сейчас. Ее присутствие успокаивало.

Арабелла, казалось, испытала мгновение облегчения.

— Здравствуй, Элси, я рада, что ты здесь, — сказала она. — Ради всего святого, только не говори мне тужиться.

Затем новый спазм охватил ее, и она вскрикнула. Элси взяла ее за руку, и Арабелла сжала ее так сильно, что Элси показалось, будто ее кости вот-вот сломаются. Мейсон передала Элси полотенце, и Элси взяла его свободной рукой и промокнула лицо матери.

Мейсон приподняла простыню.

— Я вижу головку ребенка, — сказала она. — Почти все.

«Вот только все только начинается», — подумала Элси. Еще одно человеческое существо борется за начало жизненного пути, устремляясь навстречу любви и смеху, кровопролитию и слезам.

Хватка Арабеллы ослабла, ее лицо расслабилось, но она не открыла глаз.

— Хорошо, что трахаться так здорово, иначе женщины никогда бы не подвергали себя такому.

Элси была шокирована, услышав такие слова из уст своей матери.

— Женщины говорят странные вещи в муках родов, — извиняющимся тоном сказала Мейсон.

Затем Арабелла снова напряглась.

Мейсон, все еще заглядывая под простыню, сказала:

— Возможно, это последняя схватка.

Арабелла издала звук, который был отчасти стоном от усилия, отчасти криком агонии. Мейсон отбросила простыню и просунула руки между бедер Арабеллы. Элси увидела, как появилась головка ребенка, и услышала стон Арабеллы.

— Вот так, малыш, иди к тетушке Мейсон, о, какое же ты милое, прекрасное создание, — сказала Мейсон.

Ребенок был покрыт слизью и кровью, его все еще связывала с матерью пуповина, а на лице застыла гримаса дискомфорта, но даже так Элси согласилась, что он прекрасен.

— Мальчик, — сказала Мейсон. Она перевернула ребенка, легко удерживая его в левой руке, и шлепнула по попке. Он открыл рот, сделал свой первый вдох и издал протестующий вопль.

Элси поняла, что по ее щекам текут слезы.

Мейсон положила ребенка на спину и подошла к прикроватному столику, где лежали сложенная шаль, ножницы и два отрезка хлопковой тесьмы. Она завязала два узла на пуповине, затем перерезала ее между узлами. Она завернула ребенка в шаль и передала его Элси.

Элси осторожно взяла его, поддерживая головку, и прижала к себе. Ее захлестнуло чувство любви, такое сильное, что она ослабела.

Арабелла села в постели, и Элси передала ей ребенка. Она спустила ворот ночной рубашки и приложила его к груди. Его ротик нашел сосок, губы сомкнулись, и он начал сосать.

— У вас сын, — сказала Элси.

— Да, — ответила Арабелла. — А у тебя — брат.

*

Эймосу было трудно понять, что происходит в Париже. Казалось, 9 ноября, что по революционному календарю было «18 брюмера», произошел какой-то переворот. Генерал Бонапарт вторгся во французский парламент с вооруженными войсками и назначил себя первым консулом Франции. Английские газеты, казалось, не знали, что означает «первый консул». Единственное, что было ясно, событиями управлял Наполеон Бонапарт, и никто другой. Он был величайшим генералом своего времени и пользовался огромной популярностью у французского народа. Возможно, в итоге он станет их королем.

Что было важнее для Эймоса, так это то, что конца войне не предвиделось. Это означало продолжающиеся высокие налоги и нехватку заказов.

Прочитав газету, Эймос отправился в штаб ополчения в Уиллард-Хаусе.

Виконт Нортвуд сделал то, что Эймос предложил Джейн. Эймос не был уверен, что Джейн передаст его предложение или что Нортвуд его рассмотрит. Но Нортвуд перевел Уилла Риддика на другую должность и поставил во главе закупок методиста, как и рекомендовал Эймос.

Эймос размышлял об этом браке. Нортвуд, очевидно, был способен на страсть. Он, без сомнения, безумно влюбился в Джейн, хотя это и не продлилось долго. Однако не ходило слухов ни о другой женщине в жизни Нортвуда, ни, если уж на то пошло, о Нортвуде и мужчинах. Он никогда не бывал в борделе Калливера. Соперницей Джейн, казалось, была армия. Управление ополчением поглощало Нортвуда. Это было все, что его по-настоящему волновало.

Замена Риддика на Дональдсона открывала возможность для Эймоса и других кингсбриджских суконщиков. Военные нужды в сукне были единственным стабильным спросом в эти дни. Эймос вошел в здание штаба, полный надежд. Даже доля заказов от ополчения могла бы впервые поставить его предприятие на прочную основу.

Он поднялся в кабинет на втором этаже, который раньше занимал Риддик. Он застал Дональдсона сидящим за старым столом Уилла. Окно было открыто, и запах табачного пепла и прокисшего вина исчез. На столе, довольно демонстративно, лежала небольшая черная Библия.

Эймос и Дональдсон не были друзьями, но знали друг друга по методистским собраниям. В дискуссиях Дональдсон часто высказывал догматическую точку зрения, основанную на скрупулезно буквальном толковании Писания. Эймос считал это несколько наивным.

Дональдсон жестом пригласил его сесть.