Весь день судно лавировало, поднимаясь на ветер и наверстывая упущенное во время погони расстояние. Пришла ночь, и я, прикинув, что на следующий день мы должны прибыть в Дубаб, вспомнил о чудовищных пытках, которым подвергают рабов за серьезные провинности, а ведь мой проступок и вовсе был неслыханным преступлением!
Мелькнула мысль: а не прыгнуть ли за борт под покровом ночи? Но со связанными руками я очень быстро утону. Я уже начал свыкаться с этой мыслью, собираясь с духом, чтобы разом покончить с жизнью, как вдруг увидел два белых огонька: в нашу сторону плыл пароход.
В центре Красного моря, где пароходы курсируют беспрерывно, в этом не было бы ничего удивительного. Однако мы находились слишком близко к аравийскому побережью, чтобы все еще оставаться на линии движения пароходов…
Вдруг меня ослепил яркий свет, и наш парус как бы вспыхнул от направленного прямо на него луча прожектора. Затем мы снова погрузились во мрак: огненный щуп, обшаривавший небо и море, скользнул в сторону. Это был итальянский патрульный катер с базы в Асэбе. Нас пока не увидели, но он быстро приближался, и, если мы вновь попадем под его луч, самбук непременно заметят.
Накуда и команда, похоже, перепугались до смерти. Парус срочно приспустили, чтобы судно стало менее заметным. Я подумал о том, что корпус нашего самбука, покрашенный белой краской, неплохо отражает свет, и у меня появилась надежда на спасение.
Прожектор во второй раз коснулся нас своим щупом, задержавшись на несколько секунд. Весь экипаж плашмя лег на палубу, но луч опять оставил нас в покое и принялся исследовать море в других направлениях, потом он вернулся к нам и теперь уже замер, заливая корабль своим белым светом. Нас увидели.
И тогда над нашими головами матросы стали судорожно расстилать очень плотную и толстую, как кожа, парусину. Ее закрепили вдоль внутренней обшивки судна с помощью прочных линьков.
Я вздрогнул, начиная догадываться о том, что произойдет дальше. Они решили потопить нас вместе с судном и тем самым уничтожить следы преступления, которое заключалось в нашем присутствии на борту. Если нас обнаружат, накуда и вся его команда будут приговорены к каторжным работам. Нас, а заодно и судно, приносили в жертву, желая избежать сурового наказания.
Мои товарищи ничего не понимали. Тому, кто был рядом со мной, я велел перегрызть зубами веревку, которой были связаны мои руки. Но успеет ли он?..
Я услышал, как матросы сбросили в море пироги, затем мощные глухие удары сотрясли корпус. Наши ноги тотчас залило водой, и в темном трюме послышался плеск зловещего прибоя.
Мы не могли встать в полный рост из-за парусины, натянутой над нашими головами. А вода все прибывала. Люди вопили, барахтались и уже начали топить друг друга. Человек, взявшийся перегрызть мои путы, думал теперь, разумеется, только о себе.
Вдруг я почувствовал, как корабль накренился. Я набрал полные легкие воздуха, вспомнив о навыках ныряльщика, и нахлынувшая черная вода оборвала предсмертные стоны всех этих несчастных…
Благодаря моим отчаянным попыткам выбраться к воздуху, уже подточенные и намокшие веревки порвались. Головой я уперся в дно перевернувшегося судна и оказался запертым в воздушном кармане.
Агонизирующие люди цеплялись за меня и наносили укусы, точно взбесившиеся звери. Мне даже пришлось задушить одного из них, он хотел отпихнуть меня и воспользоваться воздушным карманом, которому я был обязан несколькими минутами жизни. Нельзя было и подумать о том, чтобы отыскать выход в окружении всех этих дергавшихся, хватавшихся за меня и не желавших смириться со смертью людей, так как многим из них удалось освободиться от веревок, ставших скользкими от воды.
Но смерть взяла свое, и понемногу все успокоилось вокруг. Теперь среди застывших, безвольно плавающих в воде трупов я безуспешно пытался выбраться за пределы пленившей нас ткани.
Дважды с большим трудом я находил воздушный карман, так как он с каждой секундой уменьшался в размерах.
Я больше не осмеливался шевельнуться, боясь потерять этот пузырек воздуха, в котором сосредоточились последние мгновения моей жизни.
Голова упиралась в дно, вода доходила мне уже до подбородка.
Вдруг я почувствовал, что сгрудившиеся вокруг меня тела расступились, и мне удалось оттолкнуть их ногами на глубину: наша тюрьма распахнулась. Мачта, выскользнув из своего гнезда, прорвала парусину, всплывая вверх.
Я нырнул и выплыл на поверхность. Я вдыхал свежий воздух, держась руками за корпус перевернувшегося самбука. Из воды торчал один его киль.
Вдали я заметил огни патрульного катера, который, наверное, устремился в погоню за пирогами. Самбук никого больше не интересовал. Итальянцы думали, что судно затонуло. Однако, когда я увидел, как луч прожектора снова обшаривает темноту, во мне проснулась надежда. Дважды слепящий свет скользнул по мне, но мое тело слилось с черной водой, оно было крохотной точкой, и меня не заметили.
Катер поплыл дальше, и скоро его огоньки исчезли во мраке.
Прошло два дня, я должен был умереть, но Богу было угодно, чтобы я оказался на твоем пути…»
XIII
Салим Монти
Мне стало понятно все значение этого дела и то, что я мог бы извлечь из него пользу, если бы мне удалось установить, что фелюга, на которой несчастные галла обманным путем были доставлены в Аравию, принадлежит Салиму Монти.
— А что ты собираешься делать теперь? — спрашиваю я у чудом оставшегося в живых Габре.
— Это будет зависеть от тебя, ты спас меня, я твой слуга.
— Хочешь ли ты вернуться на родину?
Он молчит, пытаясь разобраться в самом себе, потому что утратил привычку анализировать свои чувства.
— Нет, что мне там делать? Я впал в безумие, и оно привело к гибели этих несчастных. Если бы не я, они прожили бы счастливую жизнь, как рабы, ибо рабы счастливее крестьян из племени галла!.. Двадцать лет прошло с той поры. Где моя семья? У меня ее больше нет, я буду там чужаком. Если бы это было возможно, я бы вернулся к своему хозяину, но теперь, после того что я сделал, дорога мне туда заказана. Оставь меня при себе, ибо Господу угодно, чтобы я последовал за тобой.
— Так и быть, оставайся, ты войдешь в состав моего экипажа.
Так Габре стал моим матросом…
Первая моя забота — разыскать на рифе Синтиан обломки фелюги Салима Монти. Два дня уже не было сильных ветров, и, возможно, судно до сих пор еще находится там.
Я намерен найти судовые документы, которые туземцы хранят в жестяной цилиндрической банке, чтобы, если корабль потерпит бедствие, их не попортила влага.
Мы подплываем к рифу с севера и, благодаря легкому, довольно благоприятному для нас ветру, идем вдоль подступа к нему, который можно разглядеть в часы отлива.
Мы видим множество старых корабельных каркасов, брусья которых, обросшие ракушками, выглядывают из воды, точно ребра гигантских скелетов.
Наконец появляется задняя плита рифа, и чуть подальше мы замечаем форштевень, это обломки разыскиваемой нами фелюги.
Габре и двое моих людей добираются до нее вплавь. Они уже на рифе. Я тоже направляюсь туда на лодке.
Все части потерпевшего крушение судна, выступающие над водой, покрыты полчищами тараканов.
В прилив нос корабля остается незатопленным, и на этом тесном пятачке располагается целая колония тараканов, которые сбиваются там в кучу, образуя целые гроздья. Когда уровень воды понижается, тараканы расползаются и занимают все обнажившиеся части судна, обгладывая пропитавшуюся рыбьим жиром древесину.
Пока я разглядываю этих насекомых, восхищаясь тем, как хорошо они приспособились к борьбе за выживание, Габре извлекает из трюма сундук, находившийся под кормовой палубой.
Взломав крышку, мы находим в нем среди вороха не поддающихся определению вещей традиционную жестяную банку.
Все это я перетаскиваю к себе на борт и приступаю к тщательному отбору.
В железной банке лежит патент, выданный в Джибути, где перечислены все члены экипажа и пассажиры, которых должны были продать как рабов. Вода все же просочилась внутрь, но подписи, сделанные чернилами, можно разобрать. Если документ как следует высушить, его можно будет предъявить властям.
