Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович

Ну, мысленно потирал руки Иринарх, ну молодчаги, господа московские, крепко составлена бумаженция, теперь за нас сам генерал-губернатор, жахнем по разбойнику Хаминову и всей своре. Сейчас обмыть тую бумагу, али Иркутска дождаться?

Решил дождаться Иркутска, хотя и тянуло к любезнейшему Лопашеву на Варварку, в его «Русскую избу», и мчал домой, не жалея лошадей от станка до станка.

Приехав в Иркутск и узнав, что Бутин в Верхнеудинске, Иринарх не стал медлить: тут же отправился в Белый дом на набережную Ангары, в резиденцию генерал-губернатора, где у братца был знакомый столоначальник, не раз в компании с господином Полу-штофовым обсуждавший с ним сложные дела и события.

— Нестор Мелентьевич, Богом прошу, прямо в руки его высо-превосходительства, чтоб без волокиты.

— Будьте покойны, Иринарх Артемьич, мы что, без понятиев! Ну как там в Москве, повеселились да почудили?

— Какой там! Сами знаете, какие у нас неприятности!

— Знаем-с, — чиновник оглянулся, нет ли кого поблизости. — Иван-то Степанович надысь к его превосходительству подкатывался, полчаса у него просидел... Разумеете?

— Ах ты, жиган ловконогий! Обошел!

Анучин на письмо из Москвы не ответил. Чиновники из его окружения вели себя уклончиво-неприязненно. Хаминов и его компания продолжали растаскивать фирму по бревнышкам да камушкам. Бутин дал отчаянную телеграмму Морозовым. Ответ пришел через сутки: «Ждите наших поверенных с полномочиями Москвы».

Ранним утром, спустя неделю Бутин проснулся от легкого стука в дверь.

— Михаил Дмитриевич, приехали! — громкий взволнованный, с подсвистом шепот Фалилеева.

Бутин одевался особенно тщательно, — привык за собой следить и дома, и в пути, и в Петербурге, и в Нерчинске, и на приеме у губернатора, и перед рабочими отдаленного прииска, но без изыска и модничанья, не то что молодой Стрекаловский, однако в сюртуке без морщинки, брюках, чуть суженных у щиколотки, в жилете черного атласа и наисвежайшей белой сорочке с шелковым галстуком выглядел элегантно, представительно и вместе с тем ничуть не вызывающе. Костюм современного состоятельного делового человека.

Внизу, в конторе, в широких кожаных креслах расположились трое. Осипова среди них не было, — его квадратную фигуру он бы тотчас узнал!

Первым поднялся с кресла тощий, рыжеватый и горбоносый господин в летах:

дело вутиных

— Присяжный поверенный округа Московской судебной палаты Борис Борисович Блюменталь.

За ним, склонив лысую, несмотря на молодость, шишковатую голову, так что резко вычертились мохнатые гусеницы бровей, кратко и сухо доложил о себе второй господин:

— Присяжный поверенный Звонников.

Третий, высокий, с роскошной шапкой кудрявых темных волос и с холодным взглядом небольших угольных глазок, чуточку картавя, но отчетливо вымолвил:

— Михельсон, кандидат прав. Лев Александрович Михельсон.

Все они были москвичи, представляли московских кредиторов.

Значит, и Морозовых. Не может быть, чтобы Тимофей Саввич, Викула Елисеевич и молодой Савва не сказали им о своем отношении к делу. Возможно, и с Осиповым эти трое снеслись. Так думалось Бутину в эти скороспешные минуты. А повеяло от всех троих чуждостью, холодком. Очень — от Звонникова. Да и от кудрявого Михельсона. У сонливо-болезненного Блюменталя определенно вид безучастного, скучающего, отстраненного от всего света человека.

Он и в самом деле с трудом поднялся с кресла и с трудом снова уселся в нем. Возможно, долгая и непривычная дорога порастрясла его. Путь тяжелый, москвичи утомились. Это им, сибирякам, нипочем — семь тысяч верст вскачь, с подставы на подставу, лишь меняя лошадей. Он вспомнил, как одолев с синяками на боках короткий путь от села Кавыкучи на Газимуре до деревни Кавыкучи на Унде, услышал от своего Яринского: «Ну и дорожка. Правильно толкуют: “От Кавыкучи до Кавыкучи — глаза выпучи!” А тут от Москвы до Иркутска, а тракт на много верст — колдобины да кочки!»

— Господа, позвольте, прежде всего, поблагодарить вас за приезд. Разрешите заверить, что для жизни и трудов ваших будут созданы наилучшие условия. Гостиницы наши нехороши, и вам приготовлены комнаты здесь. Как вам угодно, господа: позавтракать вместе со мною или доставить кушанья в комнаты?

Блюменталь, морщась, попросил в комнату. Его сотоварищи согласились пройти в столовую. Через час, когда приведут себя в порядок.

Этот час был для Бутина пыточным. Дурно или нет для дела, что обратился за помощью к москвичам, размышлял он, меряя длинными ногами контору, где уже пристроились у широкого стола с балансами и другими документами Шилов и Фалилеев.

С одной стороны — новые люди, свежие умы, тем более от московских кредиторов, сразу обратят внимание на проделки Хаминова, Базанова и Милиневского! На незаконность нынешней администрации! На неправомочность отстранения от руководства делами его, распорядителя Бутина! Предупреждал его Морозов: бойтесь стряпчих. Говорится же про судейских: каждый крючок ловит свой кусок!

За завтраком, приготовленным Сильвией Юзефовной с несравненным искусством: холодная осетрина с хреном, омуль горячего копчения, жареный дзерен с подливой, куропатка, начиненная орехами и черносливом, брюссельская капуста в сухарях, овощи и фрукты, — у дорогих гостей глаза разбежались.

Лишь бедняга Блюменталь соблазнился одною спаржей и крылышком куропатки, доставленными ему наверх.

— Мы приехали установить истину, — сказал Звонников, кладя в тарелку сочный бело-желтый кусок осетрины.

— Прибыли, как ваши друзья, — добавил Михельсон, с молодым рвением налегая на омулек нежнейшего горячего копчения.

— Мы не потерпим тут никаких беззаконий! Никаких бесчинств! — И Звонников перешел на телятину с овощами.

— В этих делах — своеволие недопустимо! — подтвердил Михельсон, обращаясь к жареному дзерену с отварным, в укропе, картофелем. — Мы убеждены, что Коссовский нас поддержит!

Коссовский, тоже москвич, был поверенным купцов Верхнеудинска и Читы, которым Бутин был должен чуть больше восьмисот тысяч.

Павел Иванович Звонников и Лев Александрович Михельсон оказались людьми решительными, ловкими и деловой закваски.

Попросив Бутина, Шилова и Фалилеева пребывать в конторе на случай необходимых справок, неожиданных известий, сношений с Москвой, взяв с собой в роли ординарца и вестового Иринарха, они вместе с Коссовским с утра до вечера обходили иркутских кредиторов, рисуя перед ними положение вещей:

— Мы, Звонников и я, представляем московских кредиторов, господин Коссовский — забайкальских, это более трех миллионов кредита! А вы, предъявляя один миллион, захватнически и незаконно объявили администрацию! Будете отвечать за нарушение статей таких-то, таких-то и таких-то! Судов затяжных и расходов хотите? — так с холодной беспощадностью, поводя острыми тигриными глазами, убеждал их Михельсон. — Устроим вам суды, задохнетесь в них, ебли не образумитесь!

— Желаете вернуть свои деньги, — действуйте, как мы, по закону, — тяжелым, чугунным голосом давил Звонников.

Известно, чего более всего боятся купцы — суда-судилища, адвокатов, допросов, тяжбы, свидетелей, полицейских приводов — «запутают, забудешь, как зовут папеньку с маменькой».

Вечером третьего дня за ужином, поедая яства Сильвии Юзефовны, Звонников сказал с удовлетворением:

— Итак, господин Бутин, имея большинство в собраниях кредиторов, мы отстранили Хаминова и Милиневского и предлагаем вам заключить договор с новой администрацией.

— Этому шельмецу Хаминову теперь на все наплевать! — заметил Михельсон. — Он свое хапнул, не успели мы за руку схватить, опоздали!

В голосе его звучала такая ожесточенность, будто Хаминов выкрал собственные деньги кандидата прав!

— Господа, — слабым голосом произнес Блюменталь. — Прошу меня от сих забот тяжких и хождений уволить насовсем. Мне нездоровится, я вынужден покинуть ваше приятное общество. Надеюсь, Михаил Дмитриевич, вам не очень хлопотно будет меня отправить обратно?