Спартак (Другой перевод) - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло)

В числе первых вскочил с ложа Спартак и, бросившись к выходу палатки, спросил у солдат, несших охрану на претории, что случилось.

— По-видимому, подходит неприятель, — ответили ему.

— Но как?.. Откуда?.. Какой неприятель? — спрашивал он, еще более изумленный этим ответом.

Спешно вооружившись, Спартак вышел и направился к центру лагеря. Там он узнал, что Эномай со своими легионами уходит из лагеря через главные, правые ворога и что остальные легионы готовились идти вслед за Эномаем, думая, что приказ выступать исходил от Спартака.

— Ax!.. Что же это?.. Неужели он?.. — воскликнул фракиец, ударив себя по лбу рукой. — Но нет! Это невозможно! — И при свете пылавших там и сям факелов он направился быстрыми шагами к воротам.

Когда он подошел, уже второй германский легион выходил из лагеря Спартак, прокладывая дорогу локтями, успел перегнать последние ряды Выйдя за ворота и быстро пробежав пространство в четыреста-пятьсот шагов, он достиг того места, где Эномай верхом на лошади, окруженный своими контуберналиями, ожидал, пока прейдет его второй легион.

Какой-то человек, тоже в полном вооружении, обогнал Спартака. Этo был Крикс. Подбежав к Эномаю, он закричал задыхающимся от бега голосом:

— Эномай, что ты делаешь?.. Что случилось? Почему ты поднял весь лагерь на ноги?.. Куда ты направляешься?

— Подальше от лагеря изменника, — невозмутимо ответил германец громовым голосом. — И ты, если не хочешь быть жертвою обмана, если не хочешь вместе с твоими легионами быть подло преданным в руки врагов, иди тоже со мной. Мы вместе двинемся на Рим.

В этот момент, тяжело дыша, к ним подошел Спартак и спросил:

— О каком изменнике говоришь ты, Эномай? На кого ты намекаешь?

— О тебе я говорю и тебя имею в виду. Я воюю претив Рима и пойду на Рим, я не желаю идти к Альпам, чтобы попасться, — по несчастной случайности, конечно! — среди горных ущелий, в когти неприятелю!

— Клянусь всеблагим, всесильным Юпитером! — воскликнул вне себя от гнева Спартак. — Если ты шутишь, то я должен тебе сказать, что это самая скверная шутка, какую только можно себе представить…

— Я не шучу, клянусь Фреей.., я не шучу, я говорю как нельзя более серьезно и в полном рассудке!

— Ты считаешь меня изменником? — сказал Спартак, задыхаясь от негодования.

— Не только считаю, но и уверен в этом и объявляю это во всеуслышание.

— Ты лжешь, подлый пьяница! — закричал Спартак и, вынув из ножен меч, бросился на Эномая.

Тот, обнажив свой меч, погнал лошадь на Спартака.

Но Крикс схватил за узду его лошадь и осадил ее назад с криком:

— Эномай!.. Если ты не сошел с ума, как это доказывают твои поступки, то я утверждаю, что ты — предатель, подкупленный золотом и наущениями римлян, и…

— Что ты говоришь, Крикс? — сказал, дрожа от ярости, германец.

— Клянусь могуществом лучей Белена, — воскликнул галл в сильном раздражении, — только один из римских консулов, если бы он был на твоем месте, мог бы поступить как ты поступаешь!

Между тем Спартака окружили Арторикс, Борторикс, Фессалоний и другие двадцать высших начальников, но Спартак, преодолев свой порыв гнева и спокойно вложив меч в ножны сказал:

— Что твоими устами говорит одна из Эринний, я не сомневаюсь: ты, Эномай, мой товарищ в опасном переходе из Рима в Капую, во всех страшных тревогах и радостных событиях с самого начала нашего восстания, ты не мог бы говорить так, как говорил сейчас. Я не знаю.., не понимаю.., но, вероятно, ты и я являемся жертвами гнусной, ужасной интриги, идущей из Рима, проникшей непонятным для меня путем в наш лагерь. Но дело теперь не в этом: если бы кто-нибудь другой, а не ты, которого я всегда любил как брата, произнес слова, сказанные тобой только что, он был бы мертв теперь… Уходи… Бросай дело своих братьев и свои знамена… Я клянусь здесь перед твоими легионами и твоими братьями прахом моего отца, памятью моей матери, жизнью моей сестры, всеми богами неба и ада, что я не запятнал себя никакими подлостями, о которых ты говоришь. И если я хоть на одно мгновение нарушил клятвы, данные мной товарищам по несчастью, пусть меня поразит молнией и испепелит Юпитер и пусть мое имя перейдет к самым отдаленным потомкам с неизгладимым позорным клеймом предателя.

Эта клятва, произнесенная Спартаком твердым и торжественным голосом, произвела сильнейшее впечатление на слышавших ее. Повидимому, она поколебала даже дикое упрямство Эномая, но вдруг звук букцин третьего легиона (первого галльского) послышался вблизи главных, правых ворот и привлек внимание всех присутствующих.

— Клянусь богами ада! — воскликнул Спартак, бледное лицо которого стало мертвенным. — Значит уходят и галлы?

Все побежали к воротам вала.

Тогда Эвтибида, которая до сих пор находилась на своей маленькой изящной лошади рядом с Эномаем, схватила удила его лошади и потянула ее за собою на дорогу, по которой уже удалились оба германских легиона. За германцем и гречанкой последовали и остальные ординарцы Эномая.

В то время как Крикс и Спартак спешили обратно, к воротам лагеря, тридцать конных германских стрелков из лука, задержавшихся в лагере, выехали оттуда. Увидев Спартака и Крикса, идущих навстречу им, они разразились криками:

— Вот Спартак!

— Вот изменник!

— Смерть ему!

Схватив луки, они прицелились в обоих вождей, в то время, как их декан закричал:

— В тебя, Спартак, в тебя, Крикс, изменники!

И тридцать стрел со свистом вылетели из луков в Спартака и Крикса.

Оба едва успели прикрыть лица щитами, в которые впилось немало стрел. Крикс стал впереди Спартака, чтобы прикрыть его своим телом, и закричал ему:

— Ради любви к нашему делу, прыгай через ров!

Одним прыжком Спартак перескочил через тянувшийся вдоль дороги ров и очутился на прилегающем лугу, за ним последовал Крикс. Только таким образом они избежали нападения со стороны дезертиров, которые, не обращая больше внимания на Спартака и Крикса, продолжали путь к германским легионам:

— Проклятые дезертиры! — воскликнул Крикс.

— Пусть консул Геллий изрубит вас в куски! — прибавил Спартак в припадке гнева.

Добравшись до ворот лагеря, они увидели, что Аргорикс и Борторикс с огромным трудом, умоляя и ругаясь, удерживали солдат третьего легиона, желавших выйти из лагеря и последовать за германскими легионами.

Их удержал Крикс, который принялся громко осыпать их угрозами и бранью на родном языке, называя их подлым сбродом, сборищем разбойников и толпой предателей. Ему скоро удалось успокоить даже самых упрямых, а когда он закончил свою речь клятвой, что как только настанет день, он разыщет и велит предать распятию подкупленных подстрекателей этого позорного бунта, то галлы немедленно, тихо и послушно, как ягнята, вернулись в свой лагерь.

Кончая свою речь, Крикс внезапно побледнел, и голос его, сначала сильный и звучный, стал слабым и хриплым. Едва первые ряды взбунтовавшегося легиона сделали кругом марш, он зашатался и упал на руки стоявшего рядом Спартака.

— О, клянусь богами! — воскликнул горестно фракиец. — Наверно, тебя ранили, когда ты закрывал меня от стрел.

Действительно, одна стрела попала Криксу в ляжку, а другая, пробив кольца панциря, вонзилась между пятым и шестым ребром.

Его перенесли в палатку, заботливо перевязали раны. Всю ночь возле него бодрствовал Спартак, погруженный в скорбные мысли. Он негодовал, думая об Эномае и его необъяснимом дезертирстве и горевал об этих десяти тысячах германцев, ушедших навстречу огромным опасностям.

На рассвете следующего дня Спартак приказал своим легионам сняться с лагеря и направился к Камеринуму Туда он, как и предполагал, прибыл поздней ночью, а консул Лентул — на день позже его.

Консулу, который был не особенно опытен в военном деле, патрицию, насквозь пропитанному латинской надменностью, казалось невероятным, чтобы четыре римских легиона, насчитывающие двадцать четыре тысячи человек и подкрепленные двенадцатью тысячами вспомогательных воинов, не разбили бы сборище из семидесяти тысяч гладиаторов, плохо вооруженных, без чести, без веры, без дисциплины.