Испытание - Алексеев Николай Иванович

Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105

– Ты просто не знала свою маму…

– Может быть… Но теперь я ее хорошо понимаю… У нее есть потребность приносить пользу. Так и должно быть у всякого, кто считает себя настоящим человеком. Ужасно, что есть еще люди, которые этого не понимают. Вот мама пишет, что с нею туда приехала из Белоруссии молодая, здоровая женщина, какая-то Карпова Галина Степановна. Она думает только о том, чтобы сберечь свою красоту, и из-за этого не хочет работать…

– Карпова? Из Белоруссии, говоришь? – перебила ее Валентинова и спросила с тревогой: – А ты ее знаешь?

– Нет, не знаю.

– Прочитай мне, что о ней написано.

Вера передала Ирине Сергеевне письмо, и она сама прочитала все, что говорилось о Карповой. «Что это: совпадение фамилий или она действительно его жена? – подумала Валентинова. – Может быть, именно поэтому он говорит о себе: „Семейный, но одинок…“ Такой мужественный человек, а жена – пустышка…»

– Ну и бог с ними, с такими женщинами, – сказала Ирина Сергеевна. – Мы должны гордиться, что на них не похожи! Мы не сумели сохранить своей внешности, но зато в войну стали душевно богаче…

– Что, что вы, Ирина Сергеевна? – спросила Вера, почувствовав что-то необычное в ее голосе.

– Ничего, дорогая… Это я, Верунчик, просто так…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Дверь землянки открылась. Ворвавшийся ветер сбросил со стола листы бумаги и разметал их по полу. Вера собрала бумаги, положила на место. «Наградной лист», – прочла она на одном листе, и ее взгляд невольно остановился на имени того, кто стоял первым в списке. К ордену Красного Знамени представлялся Кочетов Николай Остапович. В углу листа была приколота записка, подписанная Хватовым: «Яков Иванович, листы просмотрел, – говорилось в записке. – Все достойны награждения. Следовало бы представить нижеуказанных товарищей к офицерскому званию. Они этого заслуживают». И в этом списке первой тоже стояла фамилия Кочетова.

Взяв несколько наградных листов, Вера села на кровать и, опершись локтем на подушку, стала читать реляции. Она читала их с интересом и восхищалась подвигами этих людей. Все они казались ей необыкновенно храбрыми и бесстрашными.

Невольно ей представился образ Павла Корчагина, мчавшегося на коне в самое пекло сражения… Он скрылся в дыму, и сразу же там загрохотали снаряды.

Задремавшая было Вера в испуге открыла глаза. В комнате было уже темно.

– Вера, ты здесь? – услышала она голос отца. И стены землянки заколыхались от колеблющегося света зажженной им спички. – Поспала?.. Вот и хорошо. Теперь весь вечер проведем вместе. Сейчас обедать будем… – Он подошел к столу и зажег керосиновую лампу.

В землянку с тарелками в руках вошел Никитушкин.

– А я нарочно вас не будил, – сказал он. – Уж очень крепко спали.

Яков Иванович вымыл руки и сел за стол против Веры.

– Я тебя сразу не спросил: что же ты думаешь теперь делать? Опять летать?

– Нет, – сказала Вера и оперлась руками на спинку стула. – Летать, папа, я теперь не могу… Но хочу так же, как и все, защищать Родину…

– Может быть, тебе вернуться в институт? – спросил Яков Иванович. Он говорил спокойно, а у самого все перевернулось в душе – бедная девочка, война уже покалечила ее… Как бы хотелось ему вновь увидеть ее маленькой, взять на руки, успокоить, уберечь…

– Нет, в тыл я не хочу. Понимаешь, папа, как бы тебе сказать… Не могу я жить на свете, если не буду защищать свою страну… Я знаю, ты, как отец, хотел бы мне сказать: «Не смей больше воевать, дочка». Ты так и говоришь, но только более осторожно, хочешь уговорить меня вернуться в институт… Но я уже не та Верушка, что была там, в Белоруссии, даже не та, что была в Москве…

– Какая же ты теперь? – спросил Яков Иванович, приглядываясь к дочери и не узнавая ее.

– Теперь я такая же, как и ты, – фронтовичка! И пока хоть один фашистский солдат будет на нашей земле, я с фронта не уйду!

– Но ведь ты сказала, что летать не можешь. Значит, ты в военной службе ограничена… А другой военно-тыловой специальности у тебя нет…

– Нет, – кивнула головой Вера.

– Что же ты теперь, дочка, задумала?

– Знаешь, папа, достаточно побыть в госпитале и послушать раненых, – уклонилась Вера от прямого ответа, – чтобы прийти к такому решению… И ты, папа, меня не уговаривай!..

– Но пойми, дорогая! Фронт без тыла существовать не может! Тот, кто работает сейчас в тылу, делает то же, что и мы на фронте, – все еще пытался уговорить дочь Яков Иванович. – Ну что, например, ты думаешь делать на фронте? Служить в штабе делопроизводителем?..

– Нет, делопроизводителем тоже не буду…

Вера отодвинула тарелку и, глядя прямо в глаза отцу, сказала:

– Я пойду в тыл врага. И буду там помогать нашей армии и тебе тоже…

– Ты с ума сошла!.. – заволновался Яков Иванович, поднялся с места и стал ходить по землянке. – Ведь это не романтика, это тяжелое, страшно тяжелое и опасное дело!..

– Я все обдумала, папа, – тихо ответила Вера.

– Да понимаешь ли ты, что это такое?!. Там нужны люди с большим разумом, с крепкими нервами, с сильной волей, способные жертвовать собой!.. Словом, люди особой закалки…

– Ты хочешь сказать – коммунисты, – помогла ему Вера.

– …Да! Хотя бы и беспартийные, но душой и разумом коммунисты! – подтвердил Яков Иванович.

Вера поднялась, подошла к отцу и прижалась к его груди:

– Не беспокойся за меня, папа…

Яков Иванович крепко обнял ее:

– Тяжело мне, доченька… Тяжело мне об этом думать!.. Ведь ты можешь попасть в лапы врагам. Они тебя не пощадят!..

– Я все обдумала, папа! И ко всему готова.

– У меня нет сил согласиться с тобой, – с грустью сказал Яков Иванович. – А ты подумала о маме? Она это не перенесет…

– Мы ей об этом и писать не будем, – ответила Вера. И еще раз взглянула отцу в глаза. – Ведь не будем, правда?

– Не будем… – Яков Иванович подошел к окошку, дребезжащему от разрывов, и некоторое время стоял так, не поворачиваясь к Вере лицом.

Вера подошла к нему сзади, положила руки на плечи. За окном из-за рощи поднималась большая желтая луна.

– Как ты думаешь, папа, там у мамы, в Княжине, луна сейчас тоже стоит так низко?

– Нет, там луна сейчас высоко… В Сибири сейчас полночь.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

До начала наступления оставалось двое суток. Хватов все время теперь проводил в полках. Его беспокоило хозяйственное обеспечение частей. Он ворчал на хозяйственников, но больше всего злился на политработников полка, которые просмотрели недостатки в артиллерийском и особенно в хозяйственном обеспечении.

Сейчас Хватов возвращался с передовой на НП комбата, где должны были собраться награжденные. Подходя к землянкам, он увидел в низине около стоящих в стороне саней громко спорящих между собой солдат и свернул к ним.

– Товарищ комиссар, что же с ним, с супостатом, делать-то? – обратился к Хватову старшина и показал винтовкой в сторону здоровенного молодого солдата с рыжей бородой.

– Дать ему по набалдашнику – и делу конец! – выкрикнул кто-то из толпы, и солдаты угрожающе придвинулись к рыжебородому.

Тот спокойно отстранил рукой того, кто оказался ближе всех, и погрозил кулачищем.

– Не трожь! – пробасил он. – Морду набок сворочу!..

Солдаты снова подались к нему.

– Назад! – крикнул Хватов. Солдаты оглянулись на его окрик и остановились. В чем дело? – обратился он к старшине.

– Да вот, товарищ комиссар, эта стерва рыжая говорит, что по святому писанию ему не положено кровь проливать… И поэтому, дескать, винтовку не берет…

– Кто вы такой? – Хватов повернулся к бородатому солдату.

– Айтаркин.

– Почему не берете оружие?

– Исповедую святое евангелие. Баптист я, – нисколько не испугавшись, ответил Айтаркин.

– Баптист? – Хватов от неожиданности потер ладонью подбородок. – Но ведь вас призвали, и по закону вы должны защищать Родину. А защищать Родину можно только с оружием, не то враг вас тут же живьем заберет.

Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105