Киммерийское лето - Слепухин Юрий Григорьевич

Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97

— Гм, а ведь вы правы, — сконфуженно признал Игнатьев, вспомнив вдруг вчерашнее заседание ученого совета. — Действительно, пятница была вчера. Как же это я…

— То-то же, — сказала Шмерлинг. — Вы уж со мною не спорьте, я еще не выжила из ума, чтобы числа путать. Вам, Митенька, непременно следует жениться.

— Вот еще, — сказал он. — Только этого мне и не хватало.

— Да, да, непременно! Вам скоро тридцать, а холостой мужчина после тридцати начинает деградировать: либо он становится педантом и аккуратистом, а точнее — занудой, как говорят ваши сверстники, либо постепенно превращается в пыльное и рассеянное чучело. Вы пойдете по второму пути; это, конечно, лучше первого, я понимаю, но все же и тут не стоит заходить слишком далеко. Вас, кстати, недавно видели с какой-то весьма эффектной барышней.

— Меня? — удивленно переспросил Игнатьев.

— Вас, голубчик, вас. Третьего дня, возле «Норда».

— А, — сказал он. — Да, это… одна наша лаборантка.

— Понимаю, — высокомерно пробасила Шмерлинг-младшая. — Ну, видите, у вас еще и лаборантки такие обольстительные. Женитесь, голубчик, все равно этого никому не избежать. А за «Беломор» благодарствую. Кофием напоить вас?

— Что? Нет, нет, спасибо, я… позже!

Вернувшись к себе, Игнатьев постоял у дверей, задумчиво оглядывая свое жилище, словно впервые его увидел. У самого входа, в похожем на альков закоулке, помещался платяной шкаф, столик из польского кухонного гарнитура, белый, с ярко-оранжевой пластиковой крышкой, и белый же висячий шкафчик для посуды. Это было, так сказать, подсобное помещение, дальше шло уже непосредственно жилище, — выгороженное в давние времена из большого зала, оно, благодаря непомерно высоким потолкам, казалось меньше своих истинных размеров, а вообще-то это была отличная, просторная по нынешним масштабам, тридцатиметровая комната; в ней был даже камин — роскошный, резной, из белого когда-то мрамора. Он, правда, давно бездействовал, и в нем явно не хватало каких-то деталей, но каждую осень, возвращаясь из экспедиции, Игнатьев собирался найти специалиста, отремонтировать камин и зимними вечерами предаваться сибаритству. Хорошо бы собаку купить.

Камин украшал левую длинную стену комнаты, а вся правая была на высоту поднятой руки занята книжными стеллажами из некрашеных досок. Прямо напротив двери находилось окно, слева от него, поближе к камину, — столик с радиоприемником, новомодное кресло на растопыренных ножках и диван-кровать, которым Игнатьев сам обычно не пользовался, предпочитая более привычную раскладушку. Справа от окна, впритык к стеллажам, стоял огромный старый письменный стол, заваленный книгами и папками, с приколотыми над ним фотографиями раскопов и вскрытых захоронений.

— Воображаю, пустить сюда жену, — пробормотал Игнатьев. — Перевернет все вверх дном, пойдут всякие уборки, натирание паркета Книги еще начнет переставлять… по цвету корешков! Нет уж, гран мерси, окончательно я еще с ума не сошел.

Он раскрыл шкаф и задумчиво погляделся в зеркало на внутренней стороне дверцы. У англичан, говорят, есть прекрасный обычай — не бриться по воскресеньям. Хорошо бы его перенять и внедрить, распространив заодно и на субботу… целый уик-энд без бритвы, какое блаженство. Но тут, увы, прямые аналогии неуместны; начать с того, что англичанин по воскресеньям торчит дома и читает «Тайме», а ему сейчас нужно идти куда-то завтракать…

Поняв, что настоящего англомана из него не выйдет, Игнатьев все-таки побрился и даже, покряхтывая, растер лицо одеколоном. Когда он кончал одеваться, в недрах квартиры раздался телефонный звонок, в дверь стукнули и Кащеев своим склочным голосом объявил, что звонят ему.

— Спасибо! — крикнул Игнатьев, спешно заканчивая свой туалет. — Бегу, Степан Архипыч…

Оказалось, что звонит сотрудник по институту, некто Лапшин.

— Да, Женя, — отозвался Игнатьев. — Да, я слушаю…

— Извините, Дмитрий Палыч, — церемонно сказал Лапшин. — Надеюсь, я вам не помешал? Скажите, вы сейчас никуда не уходите?

— Собираюсь идти завтракать А что?

— Нет, мне просто хотелось с вами поговорить… посоветоваться тут по одному вопросу…

— Ну, давайте. После одиннадцати буду дома, примерно до пяти. Приходите в любое время.

Лапшин принялся витиевато объяснять, что не хочет, собственно, его беспокоить и отрывать от дел, вопрос у него не столь уж важный и спешный, — в институте, правда, ему не хотелось бы говорить на эту тему, хотя вчера он совсем уж было собрался, но из-за ученого совета…

— Пустяки, Женя, у меня нет никаких неотложных дел, приходите, и поговорим, — прервал Игнатьев.

— А завтракаете вы где?

— Сегодня, по случаю субботы, в пельменной возле Дома искусств.

— На Невском? — удивленно спросил Лапшин.

— Я понимаю, с Таврической это получается за семь верст киселя хлебать, но у них блинчики хорошие. А что, вы хотели бы встретиться там?

— Если не возражаете. Это и вам удобнее, чтобы не терять времени.

— Ну, как хотите, — сказал Игнатьев, посмеиваясь. — Подваливайте тогда в пельменную. Часиков в десять? Ну, договорились…

К тому времени, когда он вышел из дому, совсем распогодилось, хотя было довольно холодно. Над едва начавшими зеленеть липами Таврического сада бежали клочья разодранных облаков, и солнце то выглядывало, празднично сверкая в лужах на асфальте, то снова пряталось, и тогда все опять становилось тусклым, серым, озябшим. Затяжная питерская весна никак не хотела уступить место лету. И облака-то бежали, к сожалению, с Балтики — рассчитывать на устойчивую хорошую погоду не приходилось.

Свернув на Кирочную, Игнатьев шел вдоль садовой решетки, задумчиво насвистывая сквозь зубы. В принципе Шмерлинг права: жениться бы неплохо. Но по заказу не женишься, это ведь не квартиру обменять — решил, дал объявление, выбрал подходящий вариант. Все не так просто. Конечно, если предварительно влюбиться… Но Игнатьеву трудно было представить себя влюбленным. В самом деле, дамским угодником он никогда не был, в обществе женщин становился замкнут и молчалив, легкий компанейский треп ему не удавался, а когда его начинали расспрашивать о работе, — «ах, раскопки, это так интересно!» — смущался, мрачнел и начинал бормотать нечто маловразумительное. Его жизнь проходила в совершенно ином плане, ином измерении, куда не было доступа женщинам; женщины оставались где-то в стороне. Но, конечно, вполне абстрагироваться от них он тоже не мог, не удавалось…

На углу Потемкинской Игнатьева застал дождь. К счастью, троллейбус как раз подходил к остановке, он помчался следом, прыгая через лужи, как кенгуру, влетел в уже закрывающиеся двери и, очень довольный собственной ловкостью, покатил на Невский завтракать.

Лапшин ждал его в пельменной и даже успел занять столик.

— Под европейца, Женя, работаете, — сказал Игнатьев, разгружая свой поднос. — Назначаете деловое свидание в кафе, словно биржевая акула. Не проще ли было бы у меня?

Лапшин, застенчивый юноша, ужасно смутился.

— Понимаете, я вчера звоню вечером Нейгаузу, узнать ваш телефон, а он говорит: «Вы только домой к нему не ходите, он этого не любит…»

— Больной человек, — Игнатьев пожал плечами. — Откуда, скажите на милость… А впрочем, однажды я действительно принял его не очень любезно… Понимаете, нужно было срочно заканчивать отчет, а он тут является с какой-то своей очередной ахинеей…

— Ну вот видите. — Лапшин смущенно засмеялся. — Поскольку у меня вопрос тоже не из важных…

— Да бросьте, тогда я действительно был в цейтноте. Не знал, что он это так воспринял… нужно будет извиниться хотя бы задним числом.

Игнатьев сокрушенно покачал головой, намазывая вареньем блинчик.

— Но вообще-то я тоже становлюсь немного психопатом, — сказал он доверительно. — Сегодня, например, собрался утром в институт — решил, что пятница. Скажите, вам сны снятся?

Лапшин подумал.

— Недавно снилось, что «Пахтакор» выиграл у «Зенита», — сказал он застенчиво. — Так, знаете ли, приятно было проснуться…

Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97