Симода - Задорнов Николай Павлович

Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 103

– Есть ли? – сказал все тот же Зеленой. – Как я рад!

– Степан Степанович хороший! – говорил Маточкин. – Вернулись и все о нас заботятся. И все подавал пример, купался в холодном море и нас уговаривал. Выйдет из воды и стоит на ветру, не торопится, пока денщик вытрет его полотенцем. А придет в казарму и чихнет. Глухарев говорит: «Вы нездоровы, ваше высокородие, не заболейте от купанья. Сейчас не время». – «Много ты, старый дурак, понимаешь! Это полезно для здоровья. Идя на войну, моряку надо закалиться». Пока холодно было, и ему обходилось. А стало теплей, он упал на стапеле и сразу слег. Горел, говорят, как в огне, бредил и все призывал плотников, кричал: «Спасите меня!..»

«Упал, анафема, с доски, – думал про себя матрос – Может, кто-то подстроил живодеру!»

«Да уж известно, что могло присниться, если не знал, выживет ли! – подумал Путятин. – Возможно, теперь стихнет».

За деревьями открылась бухта. Все вышли на берег.

Около двух шлюпок стояли матросы в киверах и с ружьями. Четырехугольником построился духовой оркестр и сияет медными начищенными трубами. Гребцы сидят в баркасах и держат весла вверх.

«Вот и конец отдохновения души!» – подумал Путятин. Предстояло снова стать грозным адмиралом, морским королем и всех забрать в свои руки, в жесткие рукавицы.

Воздуха много, горы расступились, солнце сияет в голубом воздухе, Фудзи растаяла, в небе висит лишь одна ее шляпа.

В шлюпке Путятин встал от удивления. В ущелье Быка площадь застроена, по ущелью сделана лесотаска со спуском бревен на веревках, край которых намотан на блоки внизу, и вверху, на горе, что-то вроде подъемного шкафа на американском пароходе, но без паровой силы. Стоит стук, грохот, звенят молоты, свистят пилы.

Лесовский болел, Колокольцов долго был в отлучке, а дело тут, как видно, ни на час не останавливалось.

Не разрешив офицерам разойтись по квартирам, Путятин приказал немедленно собраться всем в храме Хосенди.

Капитан Лесовский сидел за столом в старом, выцветшем сюртуке. Он похудел и был бледен; надо ожидать, что стал еще злее.

– Ежедневно после молитвы и завтрака приказываю назначать строевые ученья, – заговорил адмирал. Он говорил о том, что людей надо воодушевить... пересмотреть оружье, обувь, одежду... инструменты... Парусные ученья, занятия, молитвы...

Про постройку пока не говорили, надо сначала все посмотреть.

«А вот вы говорили, что у Сайлеса и Джексона рожи как у обезьян. А мы сами? Вот все офицеры в сборе. Что за рожи! У Пушкина так лицо сморщилось, что торчит лишь нос картофелиной и усы. У второго штурмана и у артиллериста появились бороды. Еще один, – Путятин на миг позабыл фамилию этого офицера, – щупл, мал, а каким козырем держится! Лыс, а виски фабрит, усы как у таракана, у другого – моржовые. Еще видна лысеющая голова, как из седых гвоздей, – стрижка «ежом». А каковы физиономии, таковы и интересы: сплетни, обиды грошовые, размышления о наградах и выгодах. Барон Шиллинг блондин, белый совершенно, поминутно меняется выражение узкого лица, все время выражает оттенки важности, собственного превосходства. У этого усы нежно выхолены. А вот Зеленой – как пивная бочка!»

– Господа! – заговорил капитан тускло, своими как бы мертвеющими глазами зорко приглядываясь ко всем. У него лик вечного придиры, нудного служаки. – Напоминаю вам, что в новом уставе нашего флота, который составлен его высочеством генерал-адмиралом великим князем Константином, отменены шпицрутены. Устав гуманен. Но это не значит, что мы можем распускать людей.

Прошу всех запомнить и действовать согласно уставу! – сказал капитан тягучим, противным голосом. – Офицер не только командует. Офицер подает пример соблюдения высокой нравственности нижним чинам и несет как за себя, так и за них полную ответственность. Действуя личным примером. Личный пример, господа офицеры... Это все, что я хотел сказать. Займитесь с людьми уставом, господа, и заново выучите этот параграф: пусть знают, что офицер помнит свой нравственный долг, несет полную ответственность и служит примером.

Леша вышел со всеми вместе. Вот он и дома. Вот родник у дома Нода, каменные ворота.

Офицеры веселой гурьбой вошли в тихий, теплый от солнца двор своего храма, спеша к восьмикомнатной пристройке. Дверь ее распахнулась, и навстречу выбежала Оюки. Лицо ее сияло, волосы из-под светлой наколки торжественно лились агатовым ливнем по оранжевому кимоно. Большая, со стройными ногами, распахнув сильные руки и сияя, как наскучившийся ребенок, она кинулась с разбега к Сибирцеву прямо на грудь и крепко обняла его за шею и поцеловала.

– А-ре-са! А-ре-са! – в восторге восклицала девушка. – Говорю по-русски! Говорю по-русски! – Она держала его за рукав и вела в дом...

– Молока почему нет? – спросил Путятин, садясь с капитаном обедать. Он после заключения договора всю дорогу шел и думал, что придет в Хэда и попьет молока. Это была мечта и отрада.

– Молока нет больше, Евфимий Васильевич, – безразлично ответил Лесовский, – тут не до молока.

«Он в своем уме? – подумал Путятин. – Как? Зная, что это так важно для меня. Весь мой труд зависит от здоровья... Такая неделикатность... Скотство какое-то! Он и со мной не должен быть черствым, живодером, как его матросы зовут... Впрочем, он болел...»

– Почему же нет молока? – Путятин сильно обиделся в душе, как давно с ним не бывало. Много ли ему надо самому! И даже этого не могли! Он и так скромен до крайности!

Тем временем Лесовский, кажется, опомнился и с большим вниманием сказал:

– Александр Сергеевич Мусин-Пушкин посадил матроса Берзиня, доившего корову, под арест, и корову некому стало доить... Я был болен все это время и только сегодня узнал...

Суть дела не менялась. Евфимий Васильевич обратился к адъютанту:

– Ко мне лейтенанта Мусина-Пушкипа!

Старший офицер вошел с сознанием полной правоты и готовности головой отвечать за все, что тут им сделано во время болезни капитана.

– Почему у вас Берзинь под арестом? Зачем лучших матросов наказываете?

– Какой же он лучший? Он лгал. Он уличен в преступлении, Евфимий Васильевич.

– Пожалуйста, подайте рапорт. И я вам сейчас не Евфимий Васильевич. Почему Берзинь под арестом? А? Я вас спрашиваю! Отвечайте! Где молоко? Молчать! Корова не доится?

– Какая там корова! Честь России, ваше превосходительство... Берзинь уличен в сношениях с экономкой хозяина, которому принадлежит корова. Он предстанет перед военным судом, как в военное время.

– Вы в уме? Да вы спятили?

– Я в уме, ваше превосходительство! Я знаю, что делаю. Я этого матроса боготворил! Теперь он для меня никто! Он опозорил экипаж!

– Чем он опозорил?

Пришел Берзинь с часовым.

– Почему корова не доится? – спросил адмирал. – Ведь если вымя запущено, все пропало... Как тут быть? Я ни жить, ни работать тут не смогу без молока. На корабле у меня лекарства были, да все потонуло. Теперь одна надежда...

– Евфимий Васильевич, – заговорил похудевший, изможденный матрос, – корова-то ничего...

– Как ничего? – Путятин, казалось, рехнулся. – Как? Молчать! – завизжал он. – Как ничего? Как ничего? Как же! – Он вскочил и ударил матроса по уху. – Я тебя! Я тебя... Я тебе... Ах ты...

– Евфимий... Евфимий Вас... корова-то доится... корова доится... Клянусь вам! – приговаривал Берзинь под оплеухами. – Вай-вай-вай! – заорал матрос.

– Доится? – Адмирал опустил руки. Отчаянный крик привел его в себя.

– Да теленок ведь у нее, он сосет. Я справлялся.

– Видите, каков подлец? Он под арестом, а справлялся! – сказал Мусин-Пушкин.

«Сволочь, какая рука крепкая!» – подумал Берзинь.

– За корову не беспокойтесь, Евфимий Васильевич. Дозвольте мне взять с собой часового и сходить. Мы живо доставим вам молоко!

Адмирал схватился за голову: «Какой позор!»

Берзинь не мог сказать, как он старался, помнил, из-под ареста по ночам лупил через городьбу и ходил к японке, никто, кроме часовых, не знал об этом, и все старались ради адмирала и советовали Янке стараться и ублаготворить экономку самурая, и он по ночам отдаивал корову, чтобы не заболело вымя. Но сказать всего этого нельзя адмиралу, приходилось съедать оплеухи.

Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 103