Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 138
– Молви, что твое видение, чаешь, возвестит?
– Сие не изречение ту, где мног люд!
– Говорили всякое – доводчиков нет!
– Служилой люд зрю, стрельцов!
– Сказывай! Кто налогу тебе сделает, в кирпич закидаем!
– Ох, боюсь тюрьмы каменной монастырской – хладна она!
– Мы за тебя, весь народ!
– Скудным умом мню, братие: придет альбо пришел уже на грады и веси человек огненной, и быти оттого крови многой, ох, многой!
– Ты, отец, единожды узрел то знамение?
– Двожды удостоен аз, грешный! Двожды зрел его…
Кто-то говорит тихо и робко:
– Сказывают, что в соборе астраханском у пречистой негасимая лампада сгасла?
– Сказывают! То истинно, оттого что в сии времена у многих вера сгаснет…
– К тому ведут народ грабежом-побором воеводы!
– А еще быдто за престолом возжигаются сами три свечи, их задуют – они же снова горят!
– Сказали то быдто преосвященному Иосифу-митрополиту, он заплакал и рек: «Многи беды грядут на град сей!»
– Прошел, сказывают, кою ночь человек великий ростом и прямо в кремль сквозь Воскресенские, да там, как свеча, сгорел, и к тому гласит – сгореть кремлю.
На башне прозвонил часовой колокол десять раз.
– Вот те к свету ближе много!
– Помогай, Тришка! Еще два десятка примажем – и спать…
Костер меркнул, никто больше не подживлял огня.
В сумраке густом и черном кто-то черный сказал громко:
– Не дайте головням зачахнуть – с головнями путь справим до дому!
16
В малой столовой горнице воеводской палаты среди горок с серебром, чинно уставленных по стенам, при слабом свете двух свечей и иконостаса в углу, мутно светившего пятнами лампадок, за столом сидел подьячий Алексеев в киндяшном [297] сером кафтане, разбирал бумаги и беззвучно бормотал что-то под нос. Потом насторожился, поправил ремешок на лбу, подвинулся к концу скамьи, крытой ковром; из дальних горниц княжеского дома шлепали чедыги [298] воеводы. В шелковом синем халате поверх шелковой рубахи, в красных сапогах вошел воевода. Подьячий встал со скамьи, поклонился поясно.
– Сиди, Петр! Не до поклонов нынче.
Подьячий сел, сел и воевода на другую скамью за столом, против своего секретаря.
– Еще, Петр, кое-какие бумаги разберем и буде – сон меня долит. Вот уж сколько ночей не спал – маялся, на коне сидя. В глазах туман; бахмата – и того замаял.
– Мочно ба, князинька, опочинути от трудов… Завтре б справили все делы?
– Не успокоюсь, сон некрепок буде. Хочу знать, подобрался ли ты к воровскому стану… Что замышляют казаки и сам ли Разин тута иль иной кто?
– Покудова, ась, князинька, в стану тихо – едино, что стрельцы с усть-моря бражничают с казаками, да кои горожане и городные стрельцы ходют к ним…
– Каки стрельцы? Какие имянно горожане, и о чем совет их?
– В лицо не опознал… Из городных стрельцов как бы те Чикмаз да Красулин быдто. Угляжу и доведу без облыганья. Ямгурчеев городок татара кинули – я уж доводил то – и дальние улусы кинули ж. И куды пошли – сгинут в пути без корму!
– Печаль велика – татарва поганая, да сгинь она!
– Ясак платили, ась, князинька, государеву казну множили.
– Теперь нам не до ясака, да и не сгинут, едино что друг друга побьют… В степи тепло, есть луга середь песков, татарам искони те луга знаемы – весь их скот прокормить мочно… Ведомо, не без запаса пошли, кое охотой проживут… Зимой им опас больший – от воинского многолюдья. Киргизов боятся. Застынут реки, грабеж видимой, всяк к юртам полезет, а нынче, вишь, время – ночь не спим за стенами каменными. Слухи множатся, горят поместя, чернь режет бояр… Ох, отрыгнула мать сыра земля на Дону дива [299] окаянного, ой, Петр! Чую я: много боярских голов с плеч повалится. Нам с тобой, гляди, тоже беда!
– Крепок, ась, город стенами и людьми…
Тусклые глаза воеводы на подьячего засветились строго:
– Ты меня не тешь, Петр! Кому иному – тебе же ведомо, какая сила копится на боярство.
– Ведомо, ась, князинька, и не чаю, что будет!
– Молиться усердно надо господу богу, може, он грозу отведет от Астрахани.
– Молиться завсегда надо, ась, князинька. Может, минует нас погром.
– Слух есть, а правильный ли, что Черной Яр да Царицын воры взяли?
– Чул и то, ась!
– Кого лучше в наведчики того слуху послать?
– Едино все – уловят, князинька! Везде засеки, да дозоры кругом казацки.
– Ну, и вот – беда! Сказывают, волки откель взялись, век их не бывало!
– Чул и то…
– Воронья горазд много припорхнуло. Эта птица впусте не летит – беда множится, парень!
– Оно и впрямь, воронья стало несусветно.
– Ты завтра же вели ко мне идти Тарлыкову Данилке. Ловок и смел голова, надо его наладить в Москву к государю: «Сидим-де, ждем смерти – стрельцы почесть все сошли к ворам, а кои в городу, те шатки, горожане тоже не оплот, а дворянских людей мало…» Заедино оповестить государя на Сеньку-князя: «Бражничал-де с вором, на двор свой и в палату примал, и спал Разин не одиножды в его дому!»
– Князь Семен, ась, князинька, то дознал я плотно, был днесь в шатре у есаулов воровских!
– Был?! Явно теперь, не есаулы и Васька Ус под городом, сам Разин стоит – вишь, оборотил! Дорогой же в обрат Черной Яр и Царицын занял – то явно, и слух проверять не надо. Отписать завтра же государю, окромя сказанного добавить: «Князь Львов посылай нами на Волгу разогнать воровские таборы да Черный Яр крепить. Он же неврежден с пути оборотил и сказывал, что-де „стрельцы сошли к ворам“. И то дело, государь, нам в сумление великое, не чаем оттого мы – кому будет помогать: нам ли или казакам Семен Львов-воевода, ежели Разин на город Астрахань с боем грянет? В то время как мы нынче ежечасно господу богу молимся, крепим город и крамолу изыскиваем и выводим, он, князь Семен, ходит тайно в становище казацкое, а кии речи ведет там – не ведаем. Видимо одно, что бражничает с ворами, и мы, воевода князь Иван Семенович Прозоровский, с дьяки своя ждем твоего, великого государя, указу вскорости, что чинить нам с князем Семеном Львовым по тому сысканному за ним воровству или сие так оставить? Великий государь, пожалуй – смилуйся и прикажи вскорости». Завтра же чуть заря проводи ко мне Тарлыкова, изготовь грамоту; писать – знаешь что, мы же с дьяками припечатаем и подпишем.
– Сделаю, ась, князинька!
– Еще вот: взял ли бумагу у немчина, кою велел я?
– Ту, что о городовой стене, взял, ась, князинька!
Подьячий из груды бумаг вытащил одну.
– Чти, да спать мне сошло время!
Алексеев громко читал:
– «Опись обхода городовой стены и башен капитаном государевой-царевой службы немчином Видеросом да капитаном немчином Бутлером собча с головой стрелецким Данилой Тарлыковым астраханцом. Писана опись не ложно подьячими Наумом Курицыным да Афонькой Каревым площадным в опознание для воеводы астраханского князь Ивана Семеновича Прозоровского.
Кои пушки есть на башнях и припасы к ним для приходу ратных людей, а паки же воров набегу, чаемому от атамана Стеньки Разина, буде он, вор, пойдет на государев великий город Астрахань.
Первое – в Вознесенских воротах, в подошвенном бою, пищаль медная короткая в станке на колесах, в кружале [300] ядро три гривенки [301], а к ней ядр сто шестнадцать.
Другое – подале зелейна двора рядовые в стене решетчаты ворота; в башне их, в подошвенном бою, пищаль медная полуторная в станке на колесах, в кружале ядро шесть гривенок и к ней сто восемьдесят ядр.
Третие – на наугольной башне, минуя прочие две с такими же пушки и ядры, – на наугольной, что к слободе, в среднем бою пищаль медная же короткая в станке на колесах, в кружале ядро две гривенки, а к ней ядр сто пятьдесят два.
