От мира сего - Крелин Юлий Зусманович

Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51

«Сотрудник» вышел в комнату перед кабинетом, где всегда сидели на стульях и креслах помощники и сотрудники и откуда вели двери в лаборатории, уселся в кресло, закурил. Его, естественно, спросили, почему он взмылен, каково настроение у Начальника, и спрашивали еще многое, но Начальник велел молчать, а потому он ответил, что взмылен, ибо комната эта предбанник. Его поняли и больше не спрашивали. В «предбаннике» раздался один звонок, что означает вызов лаборантки в кабинет. На два же звонка должен был зайти врач из лаборатории. Начальник всегда возмущался тем, что ликвидировали секретарш у профессоров: «Сколько времени у нас отняли этим декретом. Теперь приходится выкручиваться — делать секретаря из лаборанток. Возмутительно».

Лаборантка вошла в кабинет, через минуту вышла и вызвала в святилище аспиранта, сидевшего у самой двери.

Начальник пригласил аспиранта сесть, сам тоже сел в соседнее кресло. Закурили.

— Ну, как идет работа?

— Материал, я считаю, полностью набран. Начал писать.

— Литобзор написал?

— Да. Сейчас печатаю.

— Когда дашь на прочтение?

— Как кончу печатать — недели через две, наверное.

— Что ж, ты две недели собираешься машинку держать мою? Я ждать не могу.

— Какую машинку?

— Какую! Мою, которую ты взял тут.

— Я?! Никакой машинки я не брал.

— У тебя ж нет своей. Я знаю. На чем же печатаешь? Если б ты дал машинистке — она б тебе дня за два напечатала, страниц тридцать — сорок, или сколько у тебя там в обзоре?

— Откуда машинистка?! Сам, конечно. Но машинку взял в прокате.

— В прокате! Неужели ты думаешь, что я так редко печатаю и она мне не понадобится целых две недели?!

— Клянусь чем хотите, но я не брал на кафедре никакой машинки. Да вот у меня и квитанция на взятую машинку из «Проката». Пожалуйста.

— Да ты что! Убери свою квитанцию. Я тебе и так верю. Что ж ты думаешь, я могу тебя подозревать в воровстве, что ли?! Так вы думаете о своем шефе? Мне просто нужно сейчас срочно напечатать один материальчик. Значит, ровно через две недели я жду готовый литобзор.

— Может, и раньше получится.

— Но крайний срок тебе две недели. Я должен с ним ознакомиться. А то так вы будете знать больше литературы, чем я. А ведь тогда нам придется расстаться. — Начальник засмеялся, аспирант улыбнулся. — Шучу, шучу, конечно. Позови мне кого-нибудь, кто там есть. О машинке, кстати, не говори никому. Ну, беги в палаты, работай. До двух часов дня ваше место там, а не в этой комнате у моей двери. Впрочем, хорошо, что ты оказался здесь.

Начальник подошел к окну и засмеялся:

— Иди посмотри. Вот она, трагикомедия жизни!

Под окном стояла машина с баранкой руля в виде круга с отверстиями по краю. Машину ручкой заводил, по-видимому, ее владелец, человек с двумя культями вместо рук. Рядом стоял другой человек на костылях — нога была в гипсе. Он вырывал ручку — хотел помочь. Первый не давал.

Начальник опять засмеялся:

— Глупо, конечно, что это смешно, но смешно. Безрукий и безногий. Безрукий-то одолел. Даже как-то грешно смеяться.

Аспирант стоял рядом и, улыбаясь, смотрел в окно.

— Ах, черт. — Начальник увлекся. — Не может. Надо ногой активнее помогать.

Из дверей выскочил в незастегнутом халате Сергей, подошел, небольшая перепалка — безрукий и ему не давал, но Сергей победил.

— Ну, вот и завелось, — сказал Начальник. — Ладно, иди работай.

У следующего он попробовал в дверях еще потребовать машинку.

С третьим он поговорил сначала о футболе, а потом стал выяснять про машинку.

Его со студенческих лет учили индивидуальному подходу, жил он по известной формуле: «Лечить надо не болезнь, а больного».

Наконец лаборантка вызвала Люсю.

— А ты зачем? Впрочем, как дела, Люсенька?

— Все нормально. Наверное, через час пойду в операционную.

— Ты представляешь, вот, пожалуйста, мне поручили написать некролог. Посмотри.

— Почему тебе? Ты-то какое имеешь к нему отношение?

— Вот в том-то и дело! Как кого-то продвигать — так своя когорта, а как написать что-то — так я.

Люся просмотрела исписанный лист, вздохнула, улыбнулась и сказала: «О вы, которые, восчувствовав отвагу, хватаете перо, мараете бумагу, тисненью предавать труды свои спеша, постойте — наперед узнайте, чем душа у вас исполнена…»

— Ты не находишь, Люсь, что Пушкин уже стал для тебя шаблоном?

Люся засмеялась:

— Наверное, ты прав, но он такой искренний. А потом, я не виновата — это само получается.

— Слушай, ты представляешь! Кто-то спер машинку из кабинета.

— Не может быть. Этого просто не может быть. А чью машинку?

— Чью! Мою, конечно. Кто-то из своих. Вообще-то ключ есть только у меня, но открыть может каждый — это известно.

— Что ты говоришь! Ничего ты думаешь о нас, о своих сотрудниках! Разве можно!

— Но машинки-то нет.

— И ты всех вызываешь и спрашиваешь?

— Я ж не говорю: украл — отдай, я вполне тактично: напечатал, и хватит — мне нужна.

— Временами я тебя просто ненавижу, и это еще ничего — это еще любовь. А временами — тихо сомневаюсь, тогда мне страшно за себя. Плохо ты к людям относишься. Ко мне ты лучше относишься, больше веришь.

— Баба, она баба и есть! К тебе мне плохо относиться!

— Ну вот Сергея-то ты не любишь, а относишься к нему лучше, чем к другим, просто потому, что и он тебе верит больше, чем другие.

— Кто тебе сказал, что я не люблю его?

— Я и сама не без глаз. А все равно ты ему веришь — потому как он тебе верит. Это ж, наверное, чистая математика, чем больше ты доверяешь, тем больше тебе верят. И наоборот. Прости, милый, за сентенции, но ты и меня обидел — заставил сомневаться.

— Права ты, по-видимому, Люсенька, но, понимаешь, очень уж машинка нужна. Срочно некролог надо перепечатать. И где она может быть?!

— Взял кто-нибудь, да еще с твоего ведома, наверное, а ты забыл.

— Как я могу забыть? Ну ладно, найдем. Знать, не судьба самому напечатать. Я не хотел никого просить — сам, думал, напечатаю. Права ты, Люсенька, отдай, пожалуйста, лаборанткам, пусть напечатают они. Ваше поколение вообще добрее нас, вы доброжелательнее. А ведь, наверное, все знают, зачем я вызываю, а я просил не говорить — вот и верь им. Впрочем… черт его знает…

Люся опять порадовалась его самоанализу, его жесткости к себе, его отсутствию рисовки — так она воспринимала его реакцию на свои мысли.

Следом вошел Сергей и еще от двери начал:

— Машинку вашу я не брал…

— Как ты смеешь говорить так! По-твоему, я могу думать, что кто-нибудь взял, не сказавши? Хорошо же ты думаешь обо мне! Как трепаться да резонерствовать — тут ты на высоте!

Сергей смутился, покраснел.

— Простите. Я просто хотел сказать, что машинка у зава — печатают расписание на неделю, и взял он ее у вас утром, на ваших глазах и на моих, а вы говорили в это время по телефону и в ответ на его просьбу кивнули головой.

— Я прекрасно помнил, что кто-то взял. Не помнил кто и просто поэтому спрашивал. Как же надо относиться друг к другу, как же надо так не доверять друг другу, чтобы прийти в такое возбуждение! Как же вы все думаете обо мне, если такое возбуждение, если вся клиника уже знает?! А ведь тебе, да и многим сегодня еще оперировать. О больных вы совершенно не думаете. Все это результат беспредельной заботы о собственной репутации…

Но, в общем, все кончилось благополучно: некролог был вовремя напечатан в газете.

ПОРЯДОК ПРЕЖДЕ ВСЕГО

— Как это не знаешь кто? Ведь в сознании.

— Шок.

— И не отвечает?

— Посмотри.

Мимо глядели живые безжизненные глаза.

— Как вас зовут?

Даже ресницы не дрогнули. Пожалуй, это самое удручающее в шоке: сознание есть — и полная апатия, полная отрешенность. Еще не измерил давление, не посчитал пульс, а уже страшно.

— А «Скорая» что?

— А ничего. Из-под поезда — и все.

— Ничего не видно, кроме руки?

Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51